Тысяча лет или Свинцовые яйца
Сижу тут как-то ночью. Люблю сидеть по ночам. Ночь — она хоть и тёмная, но всё увеличивает, как линза. Включил телик, канал ТВ 1000, где русское кино. И попал на самое начало фильма Андрея Кончаловского «Курочка Ряба». И вы знаете, не пожалел.
Фильму этому в истекающем году исполнилось 20 лет. Он был снят в 1994 году. Так что разговор получается как бы к дате. Отмечу, что фильм я увидел впервые. Слышал о нём, конечно, видел случайно куски, читал отклики, смысл которых сводился к истошному крику: «Караул! Русофобия!». Но посмотрел — вот так, вдумчиво, от начала до конца — в первый раз. Спустя 20 лет. И это замечательно.
Напомню, Кончаловский решил снять эдакое продолжение своего старого фильма «История Аси Клячиной...» (1967). Попытался спустя тридцать лет представить, что стало с теми героями в «лихие 90-е». Что стало с русской деревней и её обитателями в постсоветское время. Причём снимали в той же деревне — в Безводном на Нижегородчине, с теми же актёрами. На роль главной героини Кончаловский снова пригласил Ию Савину, но та отказалась: сценарий ей показался русофобским. И тогда исполнительницей главной роли стала гениальная Чурикова. Но вместо продолжения того, старого фильма получился мощный и самодостаточный фильм-миф, укоренённый в знаковой русской сказке о курочке, несущей золотые яички.
Так вот. Бескрайние невесёлые дали. Среднерусские избы, раскиданные по заснеженным косогорам. Нищий колхоз эпохи «ельцинизма». На отшибе — крепкое хозяйство за высоким забором. Там окопался Чиркунов — как говорит о нём председатель колхоза, «паршивая овца в нашем стаде». Кулак-фермер-предприниматель, бизьнесьмен, мать его. Непьющий и трудоголик в придачу. Шумит, сволочь, своей лесопилкой до полуночи, не даёт народу спать. Народ недоволен, не любит Чиркунова. Но главное — завидует. А зависть и нелюбовь к непохожему, нестадному человеку облекает в форму пресловутого «чувства справедливости». Что в русской традиции означает — отнять и поделить. А точнее: отнять — и испортить, изгваздать, исковеркать. И забросить. И снова жить в свинстве. Чиркунову очень нелегко морально, но он всё посмеивается и работает, работает. И не пьёт. Уже четыре года не пьёт. То есть уже стал как бы и нерусский, совсем чужой.
Недалече от Чиркунова проживает его главная ненавистница — Ася Клячина. Фильм начинается, кстати, именно с яиц — обычных, куриных белых яиц. Ася торгует ими на рынке, ругаясь с кавказцами-перекупщиками. Ася живёт одна: муж Степан ушёл к соседке-цыганке, плодит цыганят, а сын Серёжа бандитствует в областном центре. Приезжает иногда с автоматом, как с дипломатом. Единственное родное существо у Аси — курица Ряба, в пьяных асиных глюках вырастающая до размеров коровы, расхаживающая тяжким шагом по избе и при этом на человеческом языке поучающая Асю христианским добродетелям.
И вот однажды наутро, с похмелья, в своём полуразвалившемся сарае, заднюю стену которого минувшей ночью украли, открыв при этом прекрасный вид на реку, Ася обнаруживает в соломе золотое яйцо. Характерна её первая реакция. Ася думает, что яйцо снесла её курочка Ряба. Чисто русская реакция, основанная на чисто русской вере в чудо, в сказочное событие, разом преображающее прежнюю серую и скудную жизнь. Это очень по-русски — вера в счастье, падающее с неба. В Халяву. Какую песню на всю деревню распевает Степан, приняв пару стаканов? Песню Чебурашки, где прямо сказано: «Прилетит к нам волшебник в голубом вертолёте и бесплатно покажет кино»...
Потом у Аси постепенно включается рацио: она предполагает, что яйцо когда-то, ещё до революции припрятал её дед-купец. Ася, подобно ельцинской России, как будто даже начинает преображаться: отдаляется от односельчан, сближается с «кулаком» Чиркуновым, доверив ему хранение яйца, строит смелые предпринимательские планы. Деревенская общественность бурлит, она считает золотое яйцо общим, мечтает его продать, а деньги, ясен хрен, поделить. Страсти накаляются до предела, дело на колхозном собрании доходит чуть ли не до мордобоя, причём с активнейшим участием местного батюшки, что, очевидно, знаменует начало эпохи «духовного возрождения» под эгидой РПЦ МП.
Не буду шибко вдаваться в сюжетные подробности. Короче, выясняется, что яйцо в сарае припрятал сын-бандит, приезжавший из города навестить мать — и заодно провалившийся по пояс в говно при посещении прогнившего деревенского нужника. Кстати, эти дощатые нужники постоянно маячат в кадре. Тема туалетов в фильме очень важна, как важна она вообще в России. Те из деревенских, кому выпало побывать в доме Чиркунова, чуть ли не первым делом хотят увидеть его небывало чистый, светлый и тёплый туалет с белоснежным шведским унитазом.
В конце концов, народ продаёт заветное яйцо бандитскому главарю-кавказцу, приехавшему с охраной на «вольве», и получает взамен два чемодана денег, которые на поверку оказываются резаной бумагой. И само яйцо, как потом выясняется, ФАЛЬШИВОЕ. Оно совсем не золотое. Русская вера в сказочную утопию, в чудо, в Халяву, как всегда, оборачивается крахом. Но крах терпит не только она. Крах терпит и вполне западное, крепкое, «кулацкое» рацио Чиркунова. Чиркунов вступает в кризис. Он начинает понимать, что ему не переделать эту безысходную жизнь. И однажды он, долго не пивший, наливает себе стакан водки и медленно, с оттягом, крупными глотками выпивает: «Хороша, холера». Он сдаётся. Он признаёт, что ЗДЕСЬ не нужен. Он поджигает свою усадьбу, мастерские, выкатывает на улицу телегу, гружёную ящиками с водкой, и сливается с народом. Финал фильма кошмарен. Массовая пьянка на фоне пылающего дома Чиркунова, которого все вдруг полюбили, смешивается с цыганской свадьбой — выходит замуж одна из дочерей Степана, так сказать, от второго брака. Гомон. Угар. Евразия. Бред.
Наутро похмельная Ася одиноко стоит посреди полей, рвано и тонко покрытых снегом. Она думает о том, что выкрикнул ей сын Серёжа под впечатлением посещения гнилого нужника: «Дикари! Живёте тут четыреста лет и всё в дырку ходите!..». Бандитство Серёжи в чём-то оправданно. Это — дикарская попытка вырваться из дикости. Глядя на нас, Ася спрашивает: «А может мы и вправду дикари? Ведь действительно за тысячу лет в нашей деревне ничего не изменилось. А вы как думаете?..». Она не знает. Нечто мешает ей дать себе правильный ответ. Она бормочет что-то о вечно-зелёной травке, пробивающейся из-под снега. Она заговаривает себя патриотизмом. «Но люблю мою бедную землю, оттого, что иной не видал»...
Да, 20 лет назад этот фильм не мог произвести на меня такого впечатления, как сейчас. Тогда, в 90-е, всё-таки была надежда. Эти финальные асины реплики ещё не звучали столь внятно-страшно. Теперь, спустя 20 лет, фильм «настоялся» и состоялся, его смыслы стали предельно ясны. Ибо надежды нет. Чиркунов в России проиграл глобально, исторически. А кто же победил?
Победила Ася и её колхоз . Злые и жестокие 90-е пытались вытащить Асю из прежней жизни. Тормошили её. Пробовали, пусть и топорно, привить ей новые ценности. Не получалось. А потом пришли добрые нулевые и сказали Асе: «Всё в порядке. Не меняйся. Оставайся с прежними ценностями. Это правильные, истинно-наши ценности, мы к ним возвращаемся». Разумеется, никто при этом не собирается делиться с Асей миллиардными банковскими счетами. От дуры Аси требуется сейчас только одно: её мракобесие как опора клановой власти чекистов-миллиардеров.
В фильме есть мощная, можно сказать, эпическая сцена. К усадьбе Чиркунова для окончательного выяснения отношений движется вереница сельчан, несущих старые портреты Ленина, поеденные молью бархатные красные знамёна, потрёпанные лозунги из красного ситца. Впереди — Ася, несущая, как икону, портрет Брежнева в маршальском мундире. Только сейчас, 20 лет спустя, когда мы видим подобное в Донбассе, в Луганске, в Крыму, эта сцена прошибает по-настоящему. Теперь Ася Клячкина — это «Новороссия» и большинство населения России, обретшее, наконец, нового «отца родного».
А Чиркунов сегодня — это не отдельно взятый кулак-отщепенец. Это многоликая «пятая колонна» . Это Украина, стремящаяся жить по-человечески, свободно и достойно. Насаждаемая в России ненависть к Украине — это продолжение той, показанной в фильме, колхозной ненависти к Чиркунову, дерзнувшему победить тысячелетний нужник с дыркой. Если русский большевизм — подавление внутренних Чиркуновых, то наш империализм — подавление Чиркуновых внешних, на уровне народов и стран. Скажем, Польша, Прибалтика — это давние, ненавистные нам Чиркуновы. Знаете, что двигало Советским Союзом при нападении на Финляндию в 1939-м? Желание накостылять, набить морду этому отделившемуся «белофинскому» Чиркунову. Изгваздать, истоптать сапогами его свободную и налаженную хуторскую жизнь. А знаете, в чём суть русской нелюбви к Западу? Правильно: зависть, упрятанная в мессианскую философию. Ведь Запад — это Сверх-Чиркунов, не верящий в халявные чудеса и потому «бездуховный». На разборку с этим глобальным преуспевающим Чиркуновым и поднялась сейчас, потрясая хоругвями, Асина Россия, с надеждой оглядываясь на «традиционный» Восток.
Но к своим, русским Чиркуновым у неё счёт особый. Ко всем этим нашим западникам: от Курбского и до несчастных власовцев, которых всегда ненавидели больше, чем эсэсовцев. Знаете за что не любили Ельцина? В нём народ разгадал пусть и плохонького, пьяненького, но Чиркунова. В том же причина нелюбви русского большинства к демократам, либералам и прочим «креативным». К ним, повторяю, счёт особый. Марши мира, Болотная, проспект Сахарова — всё это недобитый коллективный Чиркунов. Украинцев Россия считает русскими — и к этим Чиркуновым тоже счёт особый, кровавый. И уж конечно особый счёт к украинским русским, поддерживающим Украину и защищающим её как свою родину. Потому что это всё сплошь Чиркуновы. Как и те прибалтийские русские, что не пляшут под дудку Москвы и выбрали Европу. Самый ненавистный для Аси Клячиной Чиркунов — это тот, кто говорит: «Я другой русский». Таких она топила в Волхове, как новгородцев, массово выселяла, как псковичей...
На месте какого-нибудь Дмитрия Киселёва я бы уже внедрил в массовый обиход разящий термин: чиркуновщина. Это, например, все те, кто не верит, что Крым — наше волшебное золотое яйцо. Те, кто вообще не верит в чудесные русские золотые яйца, считая, что на самом деле они, яйца, как были, так и остаются свинцовыми. И таят в себе не золотых петушков, а зародышей тиранозавров (от слова «тирания»).
«Алхимики» типа Дугина и того же Киселёва всю жизнь пытаются превратить свинцовые яйца в золотые, но безуспешно. Чтобы обмануть Асю Клячину, они периодически красят их дешёвой золотой краской. Потом время от времени подкрашивают, поновляют, протирают мягкой тряпочкой, чтобы ярче блестели. Тем и живут, тем и сыты. Однако стоит лишь кому-то ковырнуть ногтем — и ложь очевидна. Были бы только желание и небоязнь прослыть «национал-предателем» или «жидом».
Не надо иллюзий: свинец. Алхимический синоним смерти.
