Самый умный из братьев
«Смердяковщина» – расхожий ярлык, используемый патриотической публицистикой против всех, кто не укладывается в куцые параметры патриотизма. Как известно, это словцо происходит от фамилии известного литературного персонажа, которого Достоевский – его создатель – постарался изобразить подчёркнуто гнусным, отвратительным. Смердяков – это подпольный Карамазов, тайный, теневой брат Алёши, Ивана и Мити, находящихся как бы в скрещении лучей повествования. Смердяков же в тени, в полумраке; значение этой отталкивающей фигуры недооценено не только читателями и критиками, но и самим автором. Мне думается, что Достоевский боялся Смердякова и потому сделал из него почти карикатуру, почти насекомое. Достоевский изобразил Смердякова грязным, смердящим подонком, вызывающим прямо-таки физическое отвращение, и лишь после этого позволил ему вкратце, бегло выразить своё кредо: «В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы, умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки...».
О том, насколько Достоевский считал эти мысли неприемлемыми и опасными, можно судить по запредельной гнусности того, кто их высказал. Миф о войне 1812 года в те времена был столь же системообразующим, как «9-ое мая» – сегодня. Смердяков замахнулся на тогдашний культ победы, и, по замыслу Достоевского, должен вызывать только негодование и отвращение. Подозреваю, что и отцеубийцей этот персонаж стал по воле автора лишь затем, чтобы произнести свою хрестоматийную фразу про двенадцатый год. Отвратительность Смердякова должна была сделать отталкивающими и мысли, которые он высказывает. Отвратительными настолько, что уже не хочется в них вдумываться. По существу, патриот Достоевский при помощи образа Смердякова демонизировал своих идеологических оппонентов.
Между тем, мысль Смердякова по своей сути очень неглупа. «Совсем даже были бы другие порядки…» – а почему бы и нет? Взять хотя бы знаменитый «Кодекс Наполеона». Он сметал остатки феодализма и утверждал равенство всех перед законом, главенство права и принцип частной собственности. «Кодекс Наполеона» оказал огромное влияние на дальнейшее правовое становление всей Европы. Не стоит и говорить о том, насколько он отличался от порядков феодально-крепостнической России.
Спрашивается, кому у нас была нужна война с Наполеоном и её развесистое патриотическое оформление? Ответ очевиден: клану крепостников, живших за счёт продажи хлеба в Англию, которая взамен поставляла в отсталую Россию промышленные товары. Крепостническая империя не могла развивать капиталистические отношения, не подрывая при этом своих основ, и потому предпочитала закупать промтовары у англичан в обмен на хлеб и сырьё. Этим и обусловлен союз Александра Первого с Великобританией. Война с Наполеоном была нужна нашим феодалам-крепостникам; они же разрабатывали ширпотребовскую мифологию этой войны в духе квасного патриотизма, именуя Наполеона «антихристом».
Однако народ, к которому притворно апеллировали ура-патриоты, нередко вёл себя вполне по-смердяковски. Писал челобитные письма к батюшке государю Наполеону, моля вызволить из крепостного рабства. Под шумок войны жёг помещичьи усадьбы. А оказавшись в заграничном походе, стал разбегаться по Европе в поисках лучшей доли – считай, четыре дивизии канули с концами! Сорок тысяч Смердяковых! Русские крепостные в солдатских мундирах ногами голосовали за вражеский «Кодекс Наполеона», т. е. за «совсем другие порядки». Наша нация тогда оказалась не так уж «глупа»…
Знал ли об этом народолюбец Достоевский, когда живописал Смердякова? Если знал, то тем более боялся этого своего персонажа. Боялся стоящей за ним неприятной правды, ломки собственных патриотических схем. Идеолог брал верх над писателем.
Смердяков – вот самый интересный и непонятый брат Карамазов. И самый умный, самый глубокий, в чём-то наиболее близкий к народу. Он наиболее смело и интересно заявил тему о России. Независимо от воли автора, он взломал лёд ментальных табу. Одной своей фразой он вышел за пределы сусальной «русскости», «православия», «родины», России. Он освободился от России как фетиша, взглянув на неё с точки зрения здравого смысла и нормальных человеческих интересов. Можно лишь гадать, какой силой обладал бы этот образ, позволь ему Достоевский жить живой, полной художественной жизнью. Такой Смердяков породил бы целую новую русскую литературу и переделал бы самого Достоевского. Но даже будучи пропущенным через мясорубку жёсткой авторской заданности, он сумел коротко сказать нам почти всё.
