Кости детям не игрушки

«За Русь-Ордусь у «Абрамса» усрусь!», или заметки на полях наиподлейшего дискурса

Исторический анекдот

Один из наиболее ярких русских эссеистов современности, выступающий под псевдонимом «Богемик», недавно назвал сторонников «ордынской теории русской государственности» безумными троллями. Увы, упомянутые существа вовсе не безумны — напротив, они пихают свои турусы на колёсах, находясь в здравом уме и твёрдой памяти. И даже больше: у этого наиподлейшего по отношению к русским дискурса есть пренеприятнейшее свойство — он содержит достаточную долю правды. Достаточную ровно для того, чтобы постоянно всплывать на поверхность русской политической мысли и смущать «малых сих». И смущает — да ещё как!

Не так давно один советский писатель младшего патриотического возраста озвучил в личной переписке целый букет оксидентофобских претензий. Его глубокая убеждённость в злонамеренности хитрых и порочных европиндосов только укрепилась после того, как Пентагон рассекретил план атомной бомбардировки СССР не то конца сороковых, не то середины пятидесятых. Писатель ярился и требовал раскаяний, извинений, поголовной коленопреклонённой скорби по невинным жертвам Самой Страшной Войны (писатель и себя считает пострадавшим), компенсаций, письменных гарантий, технологических и торговых преференций, после чего он милостиво соглашался подумать над тем, следует ли России присоединяться к Западу или подождать — и потребовать ещё варенья.

Прискорбно, но писатель далеко не одинок и даже не особенно маргинален. Попытки рассматривать русскую и российскую государственность, национальный генезис русских как самостоятельный, внешний по отношению к Западу феномен, начались не вчера. Но семьдесят с лишним лет советского иждивенческого одичания и четверть века постсоветского безвременья сделали своё чёрное дело: хомо советикус охотно отождествляет себя с «неграми, малайцами и прочим сбродом», которых злобно гнетёт «мистер твистер». Ему и в ум нейдёт: становясь в позу жертвы колониализма, он превращается в жертву колониализма — автоматически. В своих влажных грёзах он высаживается посреди Вашингтона в составе Псковской Краснознамённой дивизии ВДВ им. Ленинского комсомола, топча кирзой голову ненавистного сенатора Маккейна. Но что делать потом, после того, как шторы в Овальном кабинете пущены на портянки, а супница парадного сервиза до краёв наполнена его пролетарским дерьмом, он не знает — и не может знать. Ещё бы! Ведь он смотрел «Генералов песчаных карьеров» и покидал кинозал, переделанный из конюшни князей Белосельских-Белозерских, утирая слёзы праведного гнева, и гнал от себя странное чувство, что при виде ванны размером с его хрущобу он оторопел точно так же, как герой киношедевра.

Беда, однако, не в том, что советские массово наслаждаются комплексом собственной неполноценности, а в том, что точно таким же комплексом была поражена известная часть русской аристократической элиты. До них, убогих, никак не доходила не просто необходимость, но неизбежность европейской судьбы русских как европейской нации, равной среди равных. Их, видите ли, раздражал инструментарий, посредством коего «единственный европеец» России эту судьбу реализовывал. Так, будущий «проконсул Кавказа» А. П. Ермолов в ответ на вопрос государя-императора Александра Первого — какой награды он для себя ожидает — выпалил:

— Ваше Величество, сделайте меня немцем!

Император оказался не на высоте положения: в ответ на этот идиотский солдафонский «гумор» он промолчал, и это было ошибкой. Ему следовало обнять Ермолова — нет проблем, Алексей Петрович, дорогой вы мой! — пожаловать ему какой-нибудь занюханный лифляндский хутор, повелеть построить там замок и впредь официально именоваться фрайхерром цу Аршенберг-Пинкельзее унд Шванценвальд, вплоть до особого распоряжения, и не забывать регулярно интересоваться, каково это и помогает ли повышать самооценку. Не в последнюю очередь из-за фанаберии Ермоловых et cetera потом и случилась катастрофа семнадцатого года.

Русь — Москва — Орда, или как возникли мордорусские

Было бы крайне опрометчиво отрицать тот факт, что ищущим «новую русскую идентичность» на ордынской помойке — я называю этих персонажей мордорусскими™ — есть за что зацепиться. Не углубляясь в детали, перечислю самые, на мой взгляд, существенные моменты:

— русские феодально-торговые фактории (княжества), существовавшие на момент появления Орды на её фактических границах, более двух веков поддерживали с Ордой сложные, противоречивые взаимоотношения, некоторыми поп-историками рассматриваемые как симбиоз;

— значительная часть ордынского «нобилитета» на протяжении XIV — XVI вв. влилась в состав русской (московской) аристократии;

— история Средневековой Европы до середины XVII в. представляет собой в первую очередь и главным образом историю городов, с их особыми правовыми институтами, борьбой против феодалов и королей и прочими вкусностями (об этом говорит и сам Богемик), в то время как на территории, подконтрольной Великому Московскому княжеству (и позже царству) «вольными городами» были только Новгород Великий да Псков, и те свою самостоятельность к середине XVI в. утратили совершенно, а население практически подверглось геноциду;

— своеобразный характер взаимоотношений верховной (великокняжеской и царской) власти с нобилитетом, имевший мало общего с европейской феодальной системой, — русская вотчинная система и аристократия больше походили на современное чиновничество, чем на аристократию европейскую (добавьте сюда лествичное право вместо майората, чтобы затосковать по-настоящему).

Существует ещё немало мелких нюансов и особенностей, определивших опасный крен русской государственности в азиатчину, но перечислять их здесь не имеет большого смысла. Достаточно упомянуть, что результатом более чем двухвекового противостояния Великого Княжества Литовского, Русского и Жемойтского, и Московского — сначала великого княжества, а затем царства — стал распад ВКЛ и геноцид его населения. Практически все цивилизационные достижения этого совершенно уникального для своего времени государства, казалось, утрачены и развеяны в прах. ВКЛ опередило свою эпоху во всём, что касалось общественного прогресса, но в военном отношении уступало восточному родственнику-врагу. «Русская Европа» потерпела поражение от «Русской Азии». Но, победив, «Русская Азия» поняла: если она не станет «Русской Европой» — ей конец.

Взгляд с Сириуса

Эпоха Возрождения, плавно перешедшая в эпоху Просвещения, отменила монополию религии в системе воспроизводства и преумножения Знания. Появление и укрепление секулярного интеллектуального класса, развитие промышленности и торговли вызвали к жизни феномен «национальных государств». Нации и государства, привычные нам, обитателям XXI века — всё ещё привычные, если быть точным — начали складываться в конце XVI — начале XVII вв., и завершивший Тридцатилетнюю войну Вестфальский мир положил начало т. н. Вестфальской системе — мироустройству и миропониманию, определяемому взаимодействием наций и государств-наций. Это был огромный шаг вперёд в развитии общественных отношений (экономика — это ведь тоже общественные отношения), обусловивший почти трёхсотлетнее господство европейской мысли и европейского порядка по всей планете, продолжающееся по сию пору. Естественно, тем, кто не хотел погибнуть под железной пятой «нового мира», следовало как можно быстрее встроиться в него. Существовавший в ту эпоху технологический разрыв был относительно легко преодолим, «догоняющее развитие» делало это преодоление возможным, и Москва двинулась по его пути — «медленным шагом, робким зигзагом», но двинулась: к концу XVII в. стало очевидным, что продолжение «старины» будет стоить русским если не жизни, то как минимум геополитической субъектности.

Движение и «перестройка», начатые в последние годы правления Алексея «Тишайшего» и продолженные Петром «Великим», сопровождались, как обычно и бывает, жуткой и кровавой междоусобицей. Петровские реформы расчистили строительную площадку, и с восшествием на трон Екатерины Великой (на этот раз, уж извините, без кавычек) началось ускоренное строительство русской нации. Юная амбициозная европейская принцесса проявила себя не только как яркий мыслитель, но и как выдающийся организатор — Генеральный Конструктор России. Именно благодаря её систематическим и потрясающе рациональным усилиям русская нация и её государство — Российская Империя — в кратчайшие сроки получили не только важнейшие государственные институты, включая армию и флот, но и самое главное, то, без чего никакое национальное государство по определению существовать не может — Национальный Миф, сформулированный в виде Истории Государства Российского.

Будучи именно европейской принцессой, София Августа Фредерика фон Анхальт-Цербст унд Дорнбург прекрасно понимала неизбежную необходимость европейской интеграции пространства, безраздельной — самодержавной — властительницей которого сделала её судьба, поэтому строительство национального русского государства велось по рецептам и лекалам, ей, как европейской аристократке, хорошо известным. Определяя параметры национального мифа — русской истории — государыня отдавала себе полный отчёт в необходимости создать этот миф таким образом, чтобы сложности и перипетии взаимоотношений русской элиты с ордынской обрели законченность и стройность в виде победы над Ордой и преодоления её азиатского, деспотического наследия. «Татаро-монгольское иго» в том виде, в каком все мы знаем его из школьных учебников, было сконструировано именно при матушке Екатерине. Эта концепция развивалась и укреплялась вплоть до катастрофы 1917 года. Россия превратилась в европейское государство. Был даже период, когда «ни одна пушка в Европе не смела пальнуть без русского на то соизволения», и в это время Россия — как бы не злобствовали по данному поводу всякие карлы-марлы — в полной мере реализовывала свою европейскую судьбу.

Для того, чтобы не скатываться в азиатчину, от России требовались постоянные усилия — точно так же, как они требуются от любой страны, выбравшей трудный путь преодоления энтропии. Настало время, когда для того, чтобы оставаться на месте, понадобилось бежать изо всех сил. Но российская элита решила — ума не приложу, почему — что прошлые заслуги автоматически обеспечивают ей места в партере. В результате возникла тотальная зависимость русской экономической мысли от западной, как следствие — образовалось засилье западных технологий и западного капитала, затем переросшие в подчинённость западной финансовой системе. Западные финансовые и экономические теории считались в России чем-то вроде колдовства и чернокнижия, а собственной «теологии финансов» у России не было: крик души Александра Второго «Некем взять!» — настоящее проклятие русской истории.

Можно сказать, что у российской элиты были экономические интересы, но не было интереса к экономике, равно как и к иным общественным наукам. Барин, покупавший французские веялки и немецкие сеялки, не делал погоды: проблема заключалась в том, что покупал он не русские, которых не существовало, а если существовало, то оказывалось сделанным по чужим чертежам и в любом случае на чужие деньги.

Русской элите не хватало не только интереса к экономике. В конце XIX — начале ХХ в. уровень её социальной компетентности оказался неприемлемо низок, а недоразвитость социальных наук на Западе и полное отсутствие таковых в России («если не знал, да ещё и забыл?!») не позволяла эту компетентность нарастить хотя бы методом «догоняющего развития». Историческую Россию смыло в канализацию то же самое явление, что составляет основу нынешних катаклизмов, сотрясающих мировую периферию: «злокачественный приоритет молодёжи» и отсутствие инфраструктуры. И русская элита оказалась слишком ленива и нелюбопытна, чтобы вникнуть в суть происходящего. Мало того: она и сегодня занимается тем же, предпочитая болтать об «опасности революций», вместо того, чтобы активно их предотвращать. Труды специалистов класса Г. Хайнзона не пользуются заслуживающим того вниманием, а любые попытки назвать вещи своими именами неизменно натыкаются на истошный вой «размноженцев», — им требуется непременно миллиард русских, а лучше два. Всякие «политологи» и «демократисты» надувают пузыри псевдознания, с глубокомысленным видом рассуждая об «агрессивных идеологиях» и отказываясь понимать, что нормативное знание — идеология — всего лишь надстройка, в то время как базисом являются события и процессы, регулировать которые нужно не с помощью идеологии, а в рамках системного научного подхода. Сказанное, разумеется, не отменяет проблем с агрессивными, без всяких кавычек, идеологиями, но ставить телегу впереди лошади, тем не менее, глупо. И катастрофа семнадцатого года — не следствие марсианского десанта Ленина и Ко. на Финляндском вокзале, а прямой результат почивания русской элиты на лаврах и нежелания приподнять задницу, чтобы как следует подготовиться к вызовам новой, индустриальной эпохи.

Катастрофа, между тем, становилась неотвратимой, а русская элита не проявляла ни малейших признаков понимания, какая беда надвигается и какой масштаб она приобретает. К концу Первой мировой войны интересы, с одной стороны, САСШ, Франции и Великобритании, с другой — Германской и Австро-Венгерской империй, в отношении России парадоксальным образом совпали. Первым надлежало устранить союзника от дележа послевоенного пирога — и Англия, и Франция, сильно поиздержались в ходе войны, «внезапно» ставшей тотальной и потребовавшей неимоверного напряжения и расходов, а САСШ были кровно заинтересованы в распространении «демократического порядка» и демонтаже колониальных и архаичных образований, к каковым относились и Российская, и Австро-Венгерская, и Оттоманская империи. (К демонтажу колониальной системы САСШ приступили позже, в ходе и после Второй мировой.) «Германцам» же требовалось любой ценой вывести Россию из числа воюющих держав, чтобы обеспечить себе наиболее выгодные позиции накануне неизбежного поражения. Именно между этими «сциллой и харибдой» и проскочили большевики, оседлавшие революционную стихию и осуществившие свои чаяния, так чудесно совпавшие с «геополитическим заказом» воюющих наций. Всех, кроме русских.

Результатом катастрофы стало превращение России в страну, название которой состояло из четырёх насквозь лживых слов. На свет появился «Союз Советских Социалистических Республик», чья «конституция», ничтоже сумняшеся, провозглашала его «верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику». К сожалению, в этих настроениях было слишком много от истинных намерений части российской элиты, сделавшей ставку на большевизм и «пролетарский интернационализм» как инструмент геополитического реванша и достижения мирового господства, что не могло не вызвать глубокого беспокойства со стороны тех, кого предполагалось, не спросясь, включить в состав «земшарной Республики Советов». Советская элита, едва вылупившись, нежеланием (и неумением) следовать принятому у культурных людей дресс-коду, громким криком и претензиями обеспечила себе слишком пристальное внимание важнейших геополитических акторов, что, в свою очередь, стало одной из наиболее существенных причин перехода следующей фазы переформатирования миропорядка из холодной в горячую — Вторую мировую войну.

Половецкие пляски

Победа, одержанная над гитлеровской Германией, одновременно обернулась стратегическим поражением геополитической доктрины «пролетарского интернационализма и мирового социализма». Даже находясь на пике своего военного могущества, поставив «под ружьё» коммунистические силы всей планеты, СССР оказался не в состоянии необратимо разрушить всемирную финансовую и производственную кооперацию «капиталистических держав». К началу 50-х гг. ХХ в. советская элита поняла, что классический марксизм как методологический инструмент познания и организации переустройства мира ей больше не подходит. Начались лихорадочные поиски новых смыслов и новых идей, эти смыслы способных сформулировать — а то и сформировать. Появился заказ на — ни больше, ни меньше — новый национальный миф и, конечно же, на новую историю, закрепляющую «священные права» советской элиты на власть на пространстве от Одера до Амура. Прежняя концепция «Россия — часть Европы» для этого более не годилась. Та группировка советского правящего класса, что была настроена на постепенную «конвергенцию» с остальным миром, была в ходе хрущёвского переворота раздавлена и частично уничтожена, и вынуждена была либо мимикрировать, либо «разоружиться перед партией».

Ответ не замедлил последовать. Ещё в 30-е гг. ХХ в. в разгромленной академической среде оформилась группа историков и обществоведов, чьи взгляды опирались на т. н. «славянофильскую» линию русской общественной мысли. Именно в этой среде сложились и окрепли научные — и псевдонаучные — воззрения Льва Гумилёва, не без оснований считающегося основателем школы т. н. «неоевразийства». К середине 80-х гг. ХХ в. «идея Великой Степи» была в целом готова к употреблению. Сутью «неоевразийской теории» стало противопоставление Европы и России. Это противостояние определяется якобы вечным и неразрешимым мировоззренческим антагонизмом, постоянно приводящим на просторы Руси-России злобные орды западных механизированных завоевателей, стремящихся «убить живую душу континента». Ещё русский философ Н. Бердяев отмечал, что во взглядах предшественников Гумилёва — евразийцев, воскрешённых Львом Николаевичем и его последователями, сильнее всего «направление эмоциональное, а не интеллектуальное, и эмоциональность его является реакцией творческих национальных и религиозных инстинктов на произошедшую катастрофу [Октябрьскую революцию]». Эта эмоциональность «неоевразийской теории» не просто унаследована, но и доведена до абсурда в рассуждениях о «пассионарности» этносов, якобы возникающей под влиянием «космического излучения». Гримаса истории: «духовным отцом» «неоевразийства», провозглашающего Россию не только исторической наследницей протогосударственных образований вроде Хазарии и Волжской Булгарии, но и правопреемницей Золотой Орды, стал не кто-нибудь, а сын «русского Киплинга»! В своём недавнем эссе Егор Холмогоров совершенно справедливо заметил, что «Гумилеву именно как к историку всегда предъявлялись, предъявляются и будут предъявляться многочисленные претензии — за произвольное обращение с фактами, домысливание фактов, великолепное презрение художника к прямым утверждениям источников во имя авторского «я так вижу». <…> В наибольшей степени это касается именно созданного Гумилевым масштабного исторического мифа о взаимоотношениях русских и степных народов, об антизападном братстве русских и монголов, о практически бесконфликтном существовании народов в рамках Золотой Орды».

Мы являемся свидетелями самой настоящей вакханалии неоевразийского психоза, охватывающего всё более широкие слои советских образованцев, не имеющих понятия о том, что такое системное гуманитарное знание, и просто дураков, склонных к кинестетической, эмоциональной экзальтации. Над истерзанной, погружаемой в пучины архаизации страной несётся постмодернистская вакхическая песнь — «мордорки мы, да! совкуасы мы, с кривыми загребущими руками!» Словно тараканы из щелей, лезут на изумлённый божий свет «теоретики»-традиционалисты с одами бороде и дрессированные мартышки с незажившими после экстренной ампутации — по заветам «акадэмика» Лысенко — культяпками хвостов. Едва освоив навыки стука по клавиатуре, они засоряют ноосферу дурно скомпилированными бреднями про «Рюрика — чеченца» и «хана Батыя — создателя русской государственности». Говорящие «учоные» головы вторят им из цветного зомбоящика, а православные на всю голову «активисты» с прозвищами и рылами, словно материализовавшимися из ночных кошмаров Салтыкова-Щедрина и Зощенко, требуют запретить, тащить и не пущать. С форума на форум кочуют плохо перерисованные из музейных каталогов монеты неизвестного происхождения с невнятными надписями, и эти скетчи со звериной серьёзностью выдаются за доказательство того, что русские — природные магометане и срочно должны обратиться к «истинной вере». Как заполнить дыру, зияющую на месте советской идентичности, если стараниями специально нанятых петрушек обыватель, услышав слова «рынок» и «либерализм», чувствует себя так, будто принял лошадиную дозу слабительного со снотворным? Правильно, ансамбль «Ветер с Востока» тут как тут: исполняет кантату-колыбельную «О, Русь, ты — Степь!» Солист — Прохан Кургиндугинович Шевченвассер, музыка Х. Весселя, спонсор — производитель роялей в кустах «Флориан Гайер»:

Русский, ты в советском сне велик!
Русский дух — стихийный большевик!
Сталинской молитвой вдохновлён,
Низвергаешь геев Вавилон!

Мы на страже, чтоб пиндосский вор
Чучело Победы не упёр!
От Калининграда до Курил
Простирайся, море спящих рыл!

Русский, русский! Всех ты победил!
Спи же вечным сном среди могил!
Пусть во тьме шевелятся уста:
«С нами Чингисхан и Мать Христа!»

Цель этого отвратительного перфоманса очевидна: все представители цивилизованного меньшинства человечества — а, главное, сами русские — должны безоговорочно уверовать в то, что русские — никакие не представители цивилизации, а белые обезьяны, занятые не гуманизацией, как надлежит носителям культуры, а исключительно гуанизацией среды обитания. Футурошок и вызванная им фрустрация — локомотив воинственной архаизационной рефлексии общества, и возглавить эту рефлексию — огромный соблазн для «неоевразийцев» и прочей неосоветской гоп-компании. Конечно, клоунов можно было бы пожалеть и даже наградить вежливыми аплодисментами — не будь они так опасны. Опасность их усугубляется тем, что неосоветская по убеждениям и глубоко советская по происхождению филистерская шайка, занимающая место будущей русской элиты, с явным, нескрываемым удовольствием внимает попугаям ГлавПУРа, ни много, ни мало призывающим «оплодотворить нашу оскоплённую империю цветущим исламом». Проиллюстрировать этот апофеоз деградации можно только такой вот картинкой:

Не менее опасно увлечение «ордынской идеей» — пусть и с противоположной неоевразийцам коннотацией — их оппонентами-модернистами. Постоянно и многословно попрекая брадолюбивых хоругвеносцев за их ролевые игры в казаков и баскаков, вступая с ними в горячие исторические споры, размахивая монографиями и картами, они излишне суетятся. Напрасно: всерьёз обсуждать «ордынские корни русской цивилизации» — значит укреплять и легитимизировать мысль о том, что существование таких «корней» в принципе допустимо, а это для русской нации и русской государственности — безусловно смерти подобно. Единственная возможная рациональная реакция на ордынскую горячку — это холодное, как вечный нордический лёд, ироническое молчание, а максимум дозволенных эмоций — слегка приподнятая бровь и дружеское похлопывание бабайствующего евразюка по армяку в том месте, где у человека обычно находится спина. «Рюрик, значит, вайнах? Какая свежесть! Расскажите нам ещё о ваших штудиях!» Что не отменяет, разумеется, не афишируемых, но обязательных разъяснительных мероприятий в уютных светлых помещениях, где окна и двери по странному капризу архитектора исполнены из матового пуленепробиваемого стекла. Вопрос в том, существует ли в нынешнем государстве российском политическая воля и надлежащий понятийный аппарат, необходимый для таких мероприятий. Боюсь, ответ на него — неутешительный.

Альтернативы нет

Выдающийся вклад в цивилизацию русской дворянской, совершенно западной и абсолютно элитарной культуры (а иной культуры просто не бывает) — прежде всего гуманитарной, — и искусства — литературы, музыки, живописи, скульптуры, равно как и титанический труд блистательных представителей естественнонаучной плеяды — русских химиков, физиков, инженеров, конструкторов, биологов, медиков — признан и неоспорим.

Пьесы Чехова идут в театрах Шанхая и Куала-Лумпура, Лондона и Нью-Йорка. Записки русского гения Николая Пирогова — часть программы военно-медицинских академий по всему миру. Таблицу Менделеева (фамилия, да, подозрительная) изучают в классах от Кейптауна до Анкориджа и от Лиссабона до Токио. Русские лауреаты Нобелевских премий, полученных за исследования и открытия в рамках собственных научных школ — неотменимая историческая реальность. И сегодня американский профессор физики Михаил Лукин или немецкий математик-лингвист Иван Титов — нормальное явление, неопровержимый факт цивилизационной состоятельности русских. Русский, по глупости или по злобе цепляющийся за «самобытность» и «духовность», придуманные людьми в масках специально для отсечения троглодитов от Модерна, должен стать парией и объектом насмешек, а не привилегированным гостем государственных телеканалов.

Долг и обязанность всякого разумного русского (и тех, кто русским, по тем или иным причинам, симпатизирует) — противостоять попыткам извергнуть Россию и русских из цивилизации, обуздать распоясавшуюся архаику, водворить визгливых коллаборантов с их псевдоучёным кордебалетом из ренегатов и остепенённых дундуков на подобающее место, загнать порождённых сном разума чудовищ обратно в небытие. У каждой современной нации полно скелетов в шкафу, и «ордынское наследство» русских — именно такой скелет, и его совершенно не следует добровольно и с песнями извлекать наружу по первому требованию сомнительных доброхотов. Нужно научиться выстраивать приоритеты в порядке, необходимом для движения в направлении цивилизации, по пути уменьшения страданий, а не обратно — в дикость и мракобесие, детскую смертность и урожай сам-треть. И если уже триста лет назад русские понимали, что место ордынскому скелету — в самом пыльном углу самого тёмного чулана, то не настало ли время взять за шкирку тех, кто с гиканьем тащит его оттуда, и вкрадчиво поинтересоваться — а для чего вам, господа хорошие, эти гнилые кости вдруг понадобились?

Ничего другого русским — если они, конечно, не хотят превратиться в отмороженных сомалийцев — не остаётся.