Профанация

Недавно подслеповатая фемида Ресурсной Федерации порадовала наблюдателей очередным ярким решением, вызвавшим бурное оживление на форумах и в блогах: суд Новороссийска (почему не Бугульмы?!) признал кулиевский перевод корана экстремистской литературой.

Отдельные идиоты (в первозданном смысле этого слова, т. е. люди, ничего не смыслящие в политике) пустились от радости в пляс: наконец-то мусульманам дали надлежащий укорот! Ужо теперь-то все поймут, наконец, какая гадость это ваш ислам!

Идиотам, разумеется, невдомёк, что подобные запреты борьбе с агрессивной исламской идеологией не помогают ни на йоту. Ровно наоборот: запретив один из наиболее точных и проработанных переводов корана, законодавы из Новороссийска предоставили исламским пропагандистам даже не козырь, а целую краплёную колоду, легитимизировав и поощрив их безудержное шулерство. В общем, всё произошло, как в поговорке про закон и дышло. И сунули не туда, и вышло, как всегда.

Полагаю, нет смысла останавливаться на таких самоочевидных вещах, как неэффективность каких-либо запретов в эпоху, когда копирование и распространение информации стало упражнением, доступным не то, что ребёнку, а вовсе мартышке, или, что гораздо хуже, ботовой сети средней степени паршивости. Речь пойдёт совсем о другом.

Как известно, «священные» тексты «мировой религии» ислам созданы в средние века (примерно с VIII по XIII) на Ближнем и Среднем Востоке и записаны на арабском языке таким образом, чтобы создать множество рабочих мест для толкователей этих текстов, причём не одному поколению, а многим — вплоть до наших дней и далее в будущее до тех пор, пока эта забава всем смертельно не наскучит. В самом коране т. н. «суры» (главы) намеренно рассортированы в таком порядке, чтобы между ними не прослеживалось никакой логической или хотя бы темпоральной связи. Цель такой «подачи материала» проста: у читателя и студиозуса этой бессистемной смеси положений полевого устава, как сейчас бы сказали, «незаконного вооружённого формирования», ветхозаветных побасенок, прописных истин, подслушанных невзначай талмудических историй и высокопарных нравоучений, излагаемых неподражаемо патетическим тоном с отвратительным дикарским апломбом, должны полностью отключиться критическое мышление и логика. Посредством многократного повторения и заучивания наизусть мусульманского modus vivendi et operandi логика и критичность будут не просто временно отключены, но ампутированы без всякой возможности восстановления.

Подобный эффект наилучшим образом достигается тем, что потенциальной жертве психологической обработки и прямо, и косвенно внушается необходимость «изучения» этого памятника древлеаравийской графомании на древлеаравийском, опять же, языке, чей лексический строй, письменность, морфологическая и грамматическая структура подходят нашей эпохе примерно так же, как корове седло. Не в последнюю очередь отсталость т. н. «исламской цивилизации» обусловлена бедностью и неадекватностью её основного языка, архаической письменностью и прочими лингвистическими параметрами, формирующими ментальность людей, воспитанных в культурном пространстве, этим языком определяемом.

Результат усилий исламских пропагандистов получается двоякий (или двойной — зависит от того, с какой стороны смотреть). Магометане всего мира (с разной степенью прилежания) изучают арабский язык. Как замечено выше, язык — основной носитель социокультурных мемов и основной инструмент социокультурной идентификации. В результате мусульманин по факту превращается в эрзац-араба. Особи из числа этих эрзац-арабов, чья психика наиболее лабильна, испытывают непреодолимое стремление доказать настоящим арабам своё «первородство», что арабы с удовольствием инструментализируют, используя «правоверных» в качестве пушечного мяса — как в разборках между собой, так и для «большого шантажа» западных элит.

Все эти аксиомы антропологии, этологии и компаративистики и произносить-то неловко — настолько они затасканы и увешаны бирками «Ваш К. О.» Но новороссийские (во всех смыслах) законодавы ни о чём таком, похоже, слыхом не слыхивали. Впору вслед за г-ном Милюковым, к слову, вошедшим благодаря своему мему в историю, раздражённо спросить: «Что это — глупость или измена?!» Воля ваша, господа, но мне представляется, что в обсуждаемом решении поровну и того, и другого: мусульманские функционеры получили дополнительный повод настаивать на изучении арабского языка российскими мусульманами, а у критиков ислама отобрали важный инструмент контрпропаганды, наиболее адекватно передающий «смыслы священного писания». Ещё немного таких усилий дуры-бабы с весами и завязанными глазами, и нам останется один перевод г-жи Пороховой, стилистически беспомощный и лживо-слащавый, как, собственно, и вся «восточная мудрость».

И, поскольку такой важный инструмент, как адекватный перевод первоисточника, у нас пытаются отобрать, мне ничего не остаётся, как с наивозможнейшей определённостью назвать вещи своими именами: в «лице» «мировой религии» мы имеем проблему международного бандитизма. И если у этой идеологии есть какой-то смысл, то заключается он в том, чтобы убивать «неверных».

Это не значит, что в исламе нет милосердия и заботы о ближнем (не ближнем вообще, а ближнем — мусульманине). Конечно, есть. Но в этих провозглашаемых (с неуместным и смехотворным в наше время пафосом) ценностях нет ничего специфически исламского. Это универсальные ценности, выработанные человечеством в ходе эволюции, и мусульмане, создавая своё «священное писание», не выдумали и даже не открыли их заново, а переписали из давно существовавших на тот момент версий монотеизма — иудаизма и христианства.

Когда хадис Сахиха Муслима гласит: «Никто из вас истинно не уверовал, если не любит брата своего, как самого себя», в этом нет ничего нового и оригинального — это библейская цитата. Когда Обама ссылается на коран — «Если кто спас человеческую жизнь, то он как будто спас всех людей», это просто плагиат из рассуждений иудейских книжников, отражённых в Вавилонском Талмуде («если кто спас одну жизнь, то тем самым он спас целый мир»).

Советская конституция гарантировала свободу совести, свободу слова и свободу собраний и ассоциаций граждан. Это были прекрасные слова, ровно никак не соотносившиеся с объективно существовавшей в СССР реальностью. Ислам ведёт себя точно так же, как советская конституция: «Скажите, а имею ли я право…» — «Конечно, имеете!» — «Ах, так значит, я могу…» — «Нет, что вы — разумеется, не можете!» Единственная наука мира и любви, преподанная нам исламом на практике — это бесконечная вакханалия насилия, направленная внутрь и вовне: Египет и Сирия, Пакистан и Сомали, Афганистан и Судан, Мадрид и Лондон, Москва и Нью-Йорк. Мусульмане живут в аду и уверены, что это нормально. Они несут свой ад на подошвах своих чувяков, куда бы ни завела их самих хромая судьба — в предместья Парижа или на улицы Мумбаи. Нам твердят, что насилие — это искажение ислама. Как бы не так. Если в исламе есть какой-то смысл, то он выражен прежде всего в насилии.

Ислам имеет некоторые характерные признаки религиозного учения, но начинался он как устав разбойничьей шайки. Точно так же, как пиратский кодекс или воровской закон, это набор правил, определяющий, как выбирать главаря, планировать нападение и делить добычу. Но этот устав не протянул бы столько столетий, если бы не пытался наполнить свои правила неким «высшим смыслом». Это была удачная идея, и она сработала. Устав поддерживал порядок в разбойничьих рядах, убеждая приверженцев, что умереть за разбойничье дело — значит не просто подохнуть, а обрести вечную жизнь в ином мире. Похожие принципы пытаются внедрять все бандитские шайки, с большим или меньшим успехом: татуировки, шансон, гангста-рэп, мемориальные граффити и прочие атрибуты криминальных субкультур стали неотъемлемой частью пёстрого культурного ландшафта эпохи, а кое-где и вовсе претендуют на то, чтобы называться культурой. Каждая четвёртая рэп-композиция вышибает из слушателя слезу, повествуя о тяжкой доле запертого в гетто бандюгана, в то время как остальные три посвящены выяснению, кто настоящий «гангста», а кто поддельный, и призывам очистить ряды от ренегатов. Ничего не напоминает?

Один из ярких образцов такой криминальной субкультуры, несущей зачатки религиозной системы — кодекс крупнейшей американской банды «латинос» Latin Kings. Этот феномен зашёл настолько далеко, насколько позволил ему американский образ жизни, предоставляющий меньшинствам и субкультурам столько суверенитета, сколько они в состоянии схватить и убежать. У «кингизма» есть штатные проповедники, нечто вроде теологии и своего рода философия. В середине восьмидесятых чикагская банда «Блэкстоунские Рейнджеры» воспользовалась сверхлиберальным законодательством США в области религиозной и общинной жизни, провозгласив себя религиозным движением Эль-Рух — ветвью Мавританского Храма Науки и Мавританской Церкви Америки и получив соответствующие налоговые льготы.

Вопреки аболиционистской мифологии и риторике, «кинги» — в первую очередь бандиты и только потом — верующие. Кто знает — может, через пару сотен лет «кингизм» и превратится в «полноценную» религию, — на свете порой случаются вещи, куда более странные, — но печать криминального прошлого ему не стереть никогда. В своей основе он был, есть и останется бандитским уставом с упором на спиритуальность, «освящающую» криминальную практику. Исламу в этом смысле повезло больше: его история длинна и кровава, но значительная её часть приходится на допечатную эпоху, когда книги и письменные свидетельства было легко ограничить в распространении или вовсе уничтожить. И это отличие «имеет значение». Но, несмотря на полторы тысячи минувших лет, возвышение и падение царств, распространение по всей Ойкумене, невзирая на многие сотни религиозных штудий и реформаторских усилий, бесчисленные теологические споры и вдохновляемые ими кровавые битвы, разделяющие мусульман, ислам так и не сумел полностью оторваться от своих истинных корней. Допускаю, что не очень-то и хотелось. И, вероятно, это далеко не последняя причина такой широкой и глубокой популярности, какой пользуется ислам за колючей проволокой и тюремной решёткой. Обострённое чутьё кинестетика, каким является едва ли не каждый склонный к насилию преступник, подсказывает ему, что он имеет дело с чем-то гораздо более древним, чем примитивные попытки кингизма подражать этому хтоническому чудовищу.

Но в этом кроется и причина того, что ислам с такой лёгкостью — чтобы не сказать «с удовольствием» — подобно криминальным группировкам, скатывается в междоусобицу. Неважно, с какой страстью он грезит о покорении «растленного Запада» и водружении знамени ислама повсюду: мусульмане не могут удержаться, чтобы не начать истреблять друг друга при самомалейшей возможности. В этом нет ничего странного: уровень межгруппового доверия и способность к соблюдению межгрупповых соглашений у мусульман находится примерно на том же уровне, что у доисторических групп, и эта беспрецедентно низкая для нашей эпохи степень доверия закреплена в их религиозно-криминальном кодексе. Междоусобица — характерная особенность криминальной субкультуры, как и нулевая толерантность к представителям внешнего мира. Дискуссии между теми, кто родился и выжил в атмосфере перманентного насилия и авторитарного диктата, либо рудиментарны, либо отсутствуют вовсе. О диаметральной разнице культурных кодов, построенных на компромиссе и подавлении, уже говорилось. Поэтому мусульмане могут сколько угодно самоотверженно сражаться за торжество ислама, но дальше — полное ничто. Ну, знаете, как все комедии заканчиваются пышной свадьбой: сценариста не интересует, что будет дальше, да и зрителю этого не продашь.

Очередной пример того, как будет выглядеть мировая периферия, оплодотворённая исламом, мы видим в Сирии: бессчётное число банд с громкими названиями, неутомимо истребляющих друг друга, и нескончаемый поток исламольцев-добровольцев, жаждущих присоединиться к той или иной из них, чтобы быстро и бессмысленно погибнуть, поскольку жить в типичном мусульманском аду, лишённом инфраструктуры для реализации надежд и чаяний любого нормального человека, всё равно невозможно. Двести тысяч убитых и миллионы неприкаянных беженцев, обречённых рано или поздно пополнить бесконечный мартиролог жертв неистового джихада — вот «сухой остаток» исламского «ответа» на проблемы бытия и неравномерность развития.

Таким было и рождение ислама — в кровавом тумане столкновения двух великих империй уходящей античности, Византии и Персии, борьбы, истощившей обе стороны и освободившей дорогу исламу. «Второе пришествие» ислама случилось в конце ХХ века, на пике противостояния Запада и «социалистического лагеря», когда каждая из сторон в меру сил и способностей пыталась использовать его — «прирождённого убийцу» — в своих интересах. Несложно увидеть здесь общий знаменатель: ислам приходит, когда появляется политический и мировоззренческий вакуум, но он не в состоянии наполнить его. Никогда. Причина проста: ислам — не оригинален. Всё, что в нём верно, то не ново, а всё новое — неверно. Когда в руки ислама попали сокровища византийской и персидской цивилизаций, он распорядился ими единственным способом, каким вор и бандит поступает с награбленным: он прогулял и проел всё до последнего медяка, оставив следующим поколениям лишь занесённые песком руины некогда цветущих пространств. Ислам вышел из пустыни, но пустыня не вышла из ислама — и этим сказано всё, что можно и нужно сказать о нём.

Ислам всегда возвращается к своим корням. Он начинался с горстки отщепенцев, терроризировавших мирные города и оазисы, и неважно, сколько времени проходит — пусть целая вечность, всё равно, как изменится мир — ислам сегодня всё тот же, что и пятнадцать веков назад, во времена своего первого полумифического вождя. Мусульмане по-прежнему неустанно славят Магомета и следуют его примеру, яростно отбиваясь от необходимости понять, что мир изменился, и тот, кто не хочет — или не может — приспособиться к этим изменениям, обречён жить плохо и недолго. И по-прежнему мусульмане убивают в первую очередь друг друга — в Ираке, Пакистане, Афганистане, Сирии, Ливии, Египте, далее везде. Что есть ислам? Это «борьба с неверием в аллаха». Ислам твердит, что его цель — обратить мир в «истинную веру», «вернуть» его аллаху, «господу миров». У ислама нет никакого плана, как это сделать, и нет никакого понятия, что будет после. Что предпринять, когда все земли будут пройдены, все города разрушены, все рабыни изнасилованы, все книги сожжены. Скорее всего, всякий мусульманин в самой глубине души понимает, насколько безумна и неосуществима эта цель. И, неспособный примириться с этим противоречием, он приносит себя в жертву своему когнитивному диссонансу. Умирать проще, чем жить, особенно — жить, понимая, что твоя жизнь никчёмна и ничего не стоит. Банда может только драться — обустраивать и обживать завоёванное пространство она не способна. Неустроенность, грязь и запущенность мусульманских городов и целых стран — там, где нет проклятых колонизаторов-европейцев — вопиет об этом. Фаустианский человек Европы воюет и с богом, и с дьяволом, яростно торгуясь и выторговывая себе право и силу возводить города и прокладывать дороги, чтобы возить по ним продукты своего неустанного труда, украшающие его быт и наполняющие его жизнь смыслом. Банда способна лишь отобрать у него горшок, чтобы навалить туда экскременты, и разрубить его мебель, чтобы сложить из неё костёр в опустевшем жилище, где сквозь выбитые окна свободно и неудержимо веет смертельно холодный ветер. Больше войны, больше крови — чтобы забыть, чтобы не видеть, как можно и как нужно жить иначе. Это — единственный «ответ» на любые вопросы бытия, которые ислам способен дать. Но такой «ответ» не годится даже самим мусульманам — и потому они изо всех сил рвутся поскорее умереть, чтобы покинуть мир, нуждающийся в труде для переустройства, и переселиться на всё готовое — в рай, чьи картины подозрительно похожи на развлечения ромейских вельмож — роскошь цивилизации, навсегда потрясшей убогое воображение сыновей пустыни.

Мир как состояние без войны не является целью ислама. «Нам нужен мир, и непременно — весь!». Столкнувшись с могуществом нарождающейся Российской империи, мусульмане, оказавшиеся на её «внутренней периферии», выработали единственно возможный способ сосуществования с ней — «сидеть тихо, как мышь под метлой». Однако прежде, чем к мусульманам, оказавшимся в зоне внутренних русских интересов, пришло такое понимание, потребовалось двести лет войн, сопровождавшихся локальным геноцидом, и только после поражения последнего крупнейшего восстания в срединной области империи европейская аристократка София-Августа, ставшая русской императрицей под именем Екатерины Великой, учредила Духовное управление мусульман, в следующие полтора века более или менее успешно сдерживавшее сепаратистские и автономистские поползновения мусульманских подданных России. Постоянное давление и диссоциация, а также ассимиляция — не инкорпорирование, а именно ассимиляция! — мусульманских элит — вот единственный «язык», обеспечивающий более или менее сносную «коммуникацию» для страны, вынужденной мириться со значительной долей мусульман среди её населения. Но этот подход не предусматривает диалога и оказывается беспомощным и устаревшим перед центробежными тенденциями XXI века, а отсутствие культуры дискуссии обусловливает превращение немногочисленных и слабых идеологов «русского» ислама с его «традиционным» миролюбием, котором так любят щегольнуть по поводу и без мусульмане России, в лёгкую добычу для хищников извне. «Традиционный», «российский» ислам, несмотря на финансовые потоки из Кремля, терпит одно поражение за другим.

Стремительно тающие ряды последователей и апологетов т. н. «традиционного», т. е. ориентированного на мирное сосуществование с центральной властью, ислама, с ужасом констатируют свою беспомощность. С открытием всех и всяческих границ настоящий ислам пришёл в Россию, и «традиционный ислам» моментально сдал позиции. У мусульман нет никакого иммунитета против проповеди чистого ислама — да его и не может быть. Русских мусульман — сторонников мирного сосуществования — горстка по сравнению с сотнями миллионов адептов чистого, первородного ислама, объявляющего русских мусульман кафирами (язычниками). Новое поколение русских мусульман перестаёт быть русскими, тянется за наставлением к Аль-Азхару и Эр-Рияду, слушает Аль-Кардави и Аль-Авлаки куда охотнее, чем Фарида Салмана. Они чувствуют, что окровавленное сердце «веры отцов» бьётся далеко от России. И их придётся либо отпустить туда, куда они так стремятся, либо снова обратиться к единственному аргументу, способному впечатлить мусульман — насилию. И то, и другое разорвёт Россию на части. Отсутствие позитивного сценария предопределено, бомба заложена давно, и в какой-то момент не достанет сил оттолкнуть руки, со всех сторон тянущиеся с огнём к её фитилю. Цунами исламской архаики, уже затопившее Ближний и Средний Восток, вот-вот обрушится на обветшавшую дамбу светскости и образованности, которую уже некому и нечем укреплять. Дебильное сирийское руководство, сначала всеми правдами и неправдами поощрявшее демографический пузырь в надежде хлопнуть им по Израилю, а затем растащившее по западным банкам средства, отпущенные на его утягивание, демонстрирует очередной образец беспомощности и непонимания процессов, происходящих и в мире, и в собственной стране, и эта беспомощность — такое же следствие поиска «ответов» в исламе, как и сама архаическая стихия, поглотившая Сирию. Эта ситуация как две капли воды похожа на ситуацию на пока ещё российском Северном Кавказе, и разрешится она похожим манером. И сколь бы ни был ислам вторичен по отношению к биологии, географии и климату, эта вторичность ничуть не умаляет специфических качеств, превращающих его в идеальный инструмент архаизации периферийного периметра Первого мира.

По сравнению с бескомпромиссным богом-мстителем Ветхого Завета и надмирным Логосом Нового, аллах — пошлый и мелкий бес, то лестью, то обещаниями, то угрозами пытающийся сплотить вокруг себя сторонников. Его неудержимая велеречивость, призванная скрыть интеллектуальную бесплодность, псевдозначительность и косноязычие, опирающиеся на лексико-грамматический строй аравийского наречия, его моральный релятивизм — совершенное alter ego Магомета — настолько очевидны для нас, детей логоцентричного письменного Запада, что восторженное увлечение арабов и арабизированных народов богом корана порождает у нас тяжкое недоумение на грани раздражения: неужели они это всерьёз?! Впрочем, наиболее хладнокровные и рационально мыслящие из нас не дают воли эмоциям, а спокойно используют представляющиеся возможности. Именно с помощью этой идеологии определённые силы Запада стремятся превратить мировую периферию в пространство, не только не способное к конкуренции с Западом в настоящем, но лишённое принципиальной возможности конкурировать с ним в какой угодно области — кроме, разумеется, «духовности» — в сколь угодно отдалённом будущем. Идеальная «земля ислама» — это Сомали. Но именно шаббабское царство буквально на днях показало, что любой идеальный план имеет слабые места. И пусть удар дикарей пришёлся всё на ту же периферию, давайте не будем себя обманывать: когда Сомали вплотную подступает к Бельведеру, это достаточно тревожно. Кроме того, опыт истории ХХ века должен напомнить нам, что идеологические технологии, почитающиеся стопроцентно управляемыми, имеют подлое свойство выворачиваться из строгого ошейника и кусать хозяйскую руку, иногда и пребольно.

Поэтому, с каким бы восхищением я не наблюдал за пируэтами шипохвостого когтекрылого дракона с головой медузы-горгоны, именуемого «Запад», я не позволяю этому завораживающему зрелищу усыпить мою бдительность.

Чего и вам желаю.