Культура

Во всём виноват Толстоевский

Во всём виноват Толстоевский

От переводчика

Чувствую, что обязан предупредить читателей: это не перевод оригинала в общепринятом смысле «слово в слово», а, скорее, парафраз на оригинал. (Замечу, что буквальный метод перевода плохо соотносится с литературными упражнениями — всё-таки, беллетристика и даже публицистика — не техническая документация.) Размышления Эндрю Кауфмана, известного специалиста по русской классике, перекликаются со статьёй Михаила Берга, недавно опубликованной на «Руфабуле», и эта «корреляция» показалась мне не только интересной, но и культурно, и исторически значимой. Эндрю Кауфман также несколько вольно обошёлся с цитатами, и это тоже пришлось поправить. Насколько хорошо получилось, судить вам.

Кровавая драма, разворачивающаяся на наших глазах — противостояние России и Украины — это не только геополитическое столкновение и не столько проблема личности Путина, сколько свидетельство гораздо более глубоких «проклятых вопросов», терзающих пресловутую «загадочную русскую душу» на протяжении многих столетий. В русской литературе эта драма отражена в полной мере. Вопрос, встающий сегодня перед всяким русским вообще и перед Путиным в частности, дрожит, словно оголённый нерв, во всей русской литературе XIX века: в чём же заключена суть русского величия?

Давайте представим себе, что Толстой и Достоевский воплощают в своей беллетризованной философии два различных, но в равной степени основополагающих подхода к воплощению этого величия. Если допустить, что у Путина оба писателя любимые, то на вооружение он взял не «доктрину Толстого», а именно «доктрину Достоевского».

Достоевский верил: миссия России — создать панславянскую христианскую империю во главе с Россией. Эти мессианские видения родились у Достоевского под влиянием уверенности в том, что русские духовно выше и развитее любого иного народа на свете, и потому России суждено объединить и повести за собой (куда? видимо, в царство божие) всех остальных. Достоевский своих видений не скрывал и не стеснялся, а так и заявил:

Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности?.. Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите… Для настоящего русского Европа и удел всего арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей (Ф. И. Достоевский, «Пушкинская речь»)

Такой тип духовно-экспансионистского мышления полностью противоположен миропониманию, лежащему в основе философии Толстого, убеждённого в том, что всякий народ обладает собственной, уникальной культурой, — не лучшей или худшей, а просто другой. Толстой, безусловно, патриотичен, что доказывает каждая строчка «Войны и Мiра», но шовинизма в нём нет. Толстому дороги уникальность и достоинства всякой культуры. Одной из ярких особенностей его литературного дара была способность находить и показывать читателям полнокровную правду, воплощаемую в каждом его персонаже, вне зависимости от того, какому народу он принадлежал. В «Севастопольских рассказах» Толстой, вдохновлённый личным опытом пережитого на Крымской войне, где Российская Империя сражалась с объединёнными силами британцев, турок и французов, выносит на суд читателя человеческое измерение всех своих героев — вне зависимости от того, какой мундир они носят.

Увы, мирововоззренческий и духовный катаклизм, сопровождавший распад Советского Союза, повлёк за собой тягу русских не к вселенскому всеприятию Толстого, а к мессианству Достоевского. Израненная русская душа гораздо уютнее чувствовала себя среди тоски по утраченному величию и тешила себя надеждой на его внезапное и сказочное возрождение куда охотнее, нежели стремилась к требующим кропотливого душевного труда идеям Толстого. После всех чудовищных трагедий ХХ века, пережитых русскими, и особенно после двух последних десятилетий, оставшихся в памяти как «унизительные», народ лихорадочно жаждет немедленных и неопровержимых доказательств того, что он всё ещё жив — и, разумеется, по-прежнему недосягаемо возвышается над всеми прочими народами мира.

Путин безошибочно играет на этих мечтах и страхах. Он почти никогда не упоминает Толстого в своих речах, зато постоянно обращается к русским философам ХХ века, чьи творения до краёв наполнены мессианскими чаяниями. Все эти философы, в свою очередь, вдохновлялись Достоевским, его изводом «империалистического национализма». Путин, открыто объявляющий распад СССР «величайшей геополитической катастрофой столетия», также подчёркивает, что эта катастрофа — не просто катастрофа, а ещё и «глубочайшая трагедия для всего русского народа». Вслушайтесь в речи Путина, в его бесконечные заклинания о братстве по оружию, совместно пролитой крови, необходимости восстановления исторической России et cetera — вы услышите именно голос Достоевского!

Сказанное совершенно не означает, что сам Достоевский, восстань он из гроба, тотчас опознал бы в Путине, особенно в Путине не говорящем, а действующем, единомышленника. Как это часто случается с неоднозначными и многогранными явлениями культуры и «коллективного бессознательного», Путин, подобно некоторым другим историческим деятелям, чьих имён я называть не стану, взял на вооружение лишь те аспекты послания Достоевского человечеству, которые счёл отвечающими своим целям. Достоевский, создавший один из наиболее впечатляющих и ужасных портретов властолюбивой политической бесовщины в своём одноимённом романе, безоговорочно верил в силу христианской любви и человечности. Он верил в правду, а не в силу. Всей мощью своего выдающегося литературного таланта Достоевский отвергал механизмы государственного насилия и политических манипуляций, и, как никто иной, понимал, что могущество религии может употребляться не только во благо, но и во зло.

Беда в том, что взгляды Достоевского, при всей своей глубине и естественном гуманизме, тем не менее, наивны и утопичны. Он всем сердцем верил, что «христианнейшая империя» может возникнуть трудами богобоязненного вождя, воплощающего собой истинно русские ценности доброты, самоуничижения и сострадания. В том, что Достоевский не в силах был понять: построение успешного общества невозможно исключительно на основе христианского самоотречения в любви к богу и человечеству в целом — заключена поистине мистическая трагедия русской души. Но именно Достоевский воздвиг тот философский и культурный фундамент, на котором цинично усмехающийся Путин строит свой «новый русский рейх».

Источник вдохновения: How Dostoevsky and Tolstoy Explain Putin’s Politics © Andrew Kaufman

24 642

Читайте также

Культура
Витин день рождения

Витин день рождения

«Витей» звали его почти все, даже те, кто между собой поминал его на интеллигентском слэнге Витькой — с оттенком легкого упрека и скрытой ласки. «Виктором» звал его только постный Борис Иванович Иванов, конкурент по неофициальной журналистике, главред самиздатского журнала «Часы», ему была свойственна эдакая суконно-баптистская занудливость. «Виктор Борисович» — с такой доморощенной официальностью обращались к нему только кагэбэшники, когда вызывали на допрос.

Михаил Берг
Общество
Безногий Пушкин

Безногий Пушкин

Не любить Пушкина — это не любить русский язык. А не любить русский язык — это ненавидеть Россию и мечтать о ее гибели. Так рассуждают все великие пушкинисты мира. Невеликие так тоже рассуждают. Хотя таких мало, потому что любой пушкинист — талантлив. Да и вообще, каждый русский человек (если он настоящий Гражданин с Большой буквы) — в определенной степени пушкинист. Есть, конечно, всякие недоумки, не до конца осознающие величие поэта, но они в этом не признаются. Иначе затопчут.

Кирилл Щелков
Культура
Русская культура как приговор

Русская культура как приговор

Ответственность русской культуры за срывы русской истории стала очевидной не сегодня. И, конечно, это не фарс повторения, а многовековая тенденция. Русская культура оказалось не способной создать гражданскую нацию.

Михаил Берг