Черный Лебедь в голове Узурпатора
Сейчас «неравнодушные» представители креативного класса (креативный класс он вечно занят приобретением лучшего, например, iPhone 6 или робота-пылесоса) говорят об участии в выборах, да что там говорят – сражаются за свою точку зрения. Ломаются бумажные копья, раскалываются бумажные шлемы. Льется чернильная кровь, а к концу рабочего дня бумажные рыцари возвращаются в свои многоярусные коробки, смотрят токовые-шоу, начинающиеся со слова «Давай!» (поженимся, помолимся, побреемся, осоловеем и так далее), слушают отголоски чужого эха и жуют-да-не-пережуют пальмовые сыр-колбасу.
В этот момент им хочется, чтобы вся оппозиция – от респектабельных, но трусоватых кабинетных джентльменов, перекладывающих бумаги вдали от страны и опасности, до отважных в своей обреченности и непонятности маргиналов-пикетчиков, – прониклись идеей выборов и слепились вокруг единого лидера. Точно так же, как прилепился к небу бумажного рыцаря непроглатываемый кусок пальмового пирога.
Желание креаклов понятно, таким образом можно продлить комфортную полосу проживания до сентября, продолжать теоретизировать, полемизировать и прогнозировать – ломать бумажные копья. И заодно переложить ответственность за заведомый сентябрьский провал на небольшую группу широко известных в узкой среде персон.
Потом, подсчитав количество фальсификаций и нарушений и сопоставив как будто бы «свыше» установленные проценты, опубликовать пост в Facebook: «А я что говорил!» или: «Я так и знал».
К этой части society (к слову, данное заимствование из английского языка – сосаети – очень четко передает состояние российского общества), уже нет вопросов. Благодаря их утонченной законопослушности – марш строго с 2-х до 5-ти от точки А до точки Б, ни шага в сторону и головой не мотать – они не дожали в 2011 году обделавшийся от страха режим. А в мае 2012-го и вовсе разбежались и предпочитают не вспоминать о политзаключенных. Их нет в современной общественно-политической жизни. Они ушли делать антипроекты: антикафе, антишкафы, антимитинги, антисоциальные сети, создавать антиобщество.
Другая активная часть сосаети, для которых бабло be-all and end-all, трансформировалась в гельминтов и через поры и слизистую проникла в тело необъятного и всеядного, как бегемот, государства, в те его участки, где происходит распределение и начисление. Чего угодно: финансовых потоков, штрафов, административных и уголовных сроков. Для самых нерасторопных создали ОНФ Путина (обычный в этой стране оксюморон). И тоже ждет выборов, чтобы вынести на новую высоту искусство публичной дискуссии – сажать ли на 25 лет за курение турецкой сигареты в общественном месте или же дать точеный залп по месту нарушения общественного порядка силами Краснознаменной Каспийской флотилии. Армии нужна хорошая подготовка, а плохие люди стране не нужны.
Такие планы у амбициозного электората. У прочей части своих планов нет. Согласно советской, а затем новорусской статистической школе иметь свои планы бюджетникам, военным, строителям, бакалейщикам, коробейникам и дальнобойщикам не принято вовсе. 98 оптимистичных процентов с учетом возможной утруски – это ежедневный подвиг статистика. Каким стойким и оловянным должен быть он, чтобы так долго игнорировать реальность и обеспечивать психологическую стабильность за счет психических девиаций.
Так было до недавнего времени, до тех пор, пока в дело не включилась некая неизвестная-неизвестная – Черный Лебедь. Термин Black Swan был вброшен в дискурсивное пространство российских политологических бабочек-дилетанток, вьющихся возле Останкинской башни, то ли ливано-американским философом и трейдером Нассимом Талебом, то ли оскароносным Дарреном Аронофски, не важно. Важно, что эти лебеди были чужими, а теперь у нас появился свой. Большой друг детей, животных, летчиков и подводников, а также выдающийся коррупционер и узурпатор Владимир Путин приютил (пригнездил) Черного Лебедя в своей голове.
Узурпатор медленно умирает: как политик, как личность, как биологический организм. Все, что произойдет дальше, ему непонятно. Тут бессилен сам Стивен Хокинг. Узурпатору страшно знать, что он будет лежать одиноко в огромном пустом и темном Вади-эль-Мулук, самом большом в истории. Как и всякий маленький человек, он любил все большое. Но теперь размеры пугают его, ему хочется заполнить окружающую его пустоту. Дорогой утварью, тварью и еще хочется по привычке от этой твари огородиться охраной. Но как контролировать телохранителей, если он будет мертв, а они живы? Не лучше ли их убить? Но будучи убитыми, смогут ли они охранять его эффективно? Можно ли использовать Вади-эль-Мулук как оффшор? Как узнать, что все деньги дойдут до оффшора? Чтобы деньги не исчезали, их надобно упразднить, как французские сыры и турецкие мандарины. Хорошо бы еще запретить память. Частично, чтобы помнили о нем только хорошее, и забыли все то, что он сделал и обещал сделать, ибо, в общем-то, жизнь не только кончается, но она и не удалась.
Вообще, в столь тяжелый для Узурпатора час все мысли подданных должны быть устремлены к небытию. Ведь жизнь более (без Узурпатора) не нужна. Чтобы расставить все точки над «и» надо волевым президентским указом запретить жизнь. Смерть не на миру красна, это он перепутал тогда, а – всем миром.
Так и хочется сказать иной раз: «Подай-ка мне, брат Елдырин, ядерный мой чемодан, что-то холодно стало…»
