Они живут
— Хде?!
— Что вы говорите? — Дмитрий Анатольевич старался сохранять спокойствие и доброжелательность, пожимая в толпе чью-то холодную скользкую руку.
— Хде яндексация? — старуха, похожая на Родину-Смерть с плакатов времен войны, дыхнула смрадно — разложение уже началось — прямо в лицо премьер-министру. Другие обступали со всех сторон. От них несло сладковатой кислятиной, средством от моли и ароматом чего-то трудноуловимого и оттого жуткого.
— Денег... э-э... денег нет, — Дмитрий Анатольевич старался дышать ртом, но получалось почему-то плохо, миазмы буквально душили его. — Но... денег нет.
— А хде же деньги, стервец?! — взвизгнула крупная старуха с залихватскими усами под носом. — Хде они? Я тебя спрашиваю.
Толпа забурлила. Глаза премьера заслезились как при острой аллергии. Охрана оказалась слабже премьера — здоровяки из хвалёной ФСО уже почти не держались на ногах, пребывая, видимо, в полубессознательном состоянии.
"Токсическое отравление", — механически отметил Дмитрий Анатольевич, сквозь клубы плотного страха и отвращения, застилающих мозг.
Слева возник тощий дедуля. Лицо его было туго обтянуто сухой кожей, настолько туго, что в некоторых местах она треснула и стала видна желтоватая кость.
— Я шестьдесят лет проработал, — неожиданно приятным баритоном шептал дедуля, — и где же теперь мои деньги? Денежки мои? Ась? — и вдруг он неистово рявкнул. — Они ж мне на огненное погребение надобны!
— Хде деньги? — волновался крымский пенсионный народ. — Были же еще в том году?!
— Деньги были. И будут потом, — премьер уже слабо соображал, что говорит. Перед глазами плясали цветные пятна. — Но вот прямо сейчас их нет... мы не можем всем... кому-то — да, а кому-то — нет... так делать не будем...
— Вот это правильно! — задушевным и одновременно торжественным голосом провозгласила ближайшая старуха с устрашающего вида катарактой на левом глазу, при этом правый глаз у нее был стеклянный. — Должны страдать все!
"Как же она видит? — мелькнула у Дмитрия Анатольевича тревожная мысль. — Она ведь прямо на меня смотрит..."
Пенсионеры дергали премьера за рукава, передвигавшиеся на четырех руках теребили за штанину. Некоторые приплясывали, что-то шептали, кто-то хихикал, другие бормотали какие-то странные то ли молитвы, то ли матерные частушки.
— Хде же золотишко? Хде ассигнации? — явно придуриваясь спрашивал один неестественно распухший дедуля, оказываясь то слева, то справа. — Неужто корупкционэры проклятые обчистили казну?
— Я ждал индексации год! — кричал на Дмитрия Анатольевича седой усач в тельняшке и матроске. — Я же подводник, офицер! Из самого города-героя Севастополя! И не дождался нихуя! Помер! И теперь червей кормлю, а какая-то сволочь...
"Да ведь они!…" — додумывать внезапную догадку премьер не стал, парализованный ужасом…
Он хотел только одного — развернуться и бежать. Бежать без оглядки. Бежать изо всех сил, выдавливая из лёгких смрад разложения. И забыть! Забыть бесовские гримасы и ухмылки!
Но так делать было ни в коем случае нельзя. Ядерный электорат мог обидеться, приняв это на свой счёт.
— Вы держитесь Здесь, — со всей бодростью, на которую был способен, промямлил Дмитрий Анатольевич, — И хорошего настроения!
