Все, что вы хотели знать об Алине Витухновской, но боялись спросить
Я посчитал нужным прокомментировать нижеследующий текст в связи с его некоторыми несоответствиями реальному положению дел относительно Алины Витухновской.
Во-первых, Алина не имеет никакого отношения к т.н. "андерграунду" в силу своего особого таланта и соответствующих ему амбиций. Она также не может быть отнесена к последователям Генона и прочим традиционалистам, более того, является их сознательной и последовательной антитезой.
Во-вторых, автор не совсем прав, ставя Алину в ряд с такими мелкими, маргинальными и откровенно слабыми авторами как Янка Дягилева. По большой идее, Алина не столько писатель, сколько радикальной вивисектор экзистенции и идеолог нового мира. Вообще, использовать методы сравнительного анализа при попытке объяснить как себе, так и другим явление Алины, в принципе некорректно - её следует понимать исключительно субъектно.
В-третьих, Алина не имела и не имеет ни малейшего отношения к обществам, сформировавшимся вокруг одиозного компилятора социалистической псевдофилософии и евразийства Дугина, равно как и низкокачественного музыканта Летова. Алина также никогда не была очарована движением НБП и печаталась в "Лимонке" исключительно с целью распространения своих идей и увода оттуда интересующей её части актива для создания собственной политической организации.
Антон Мырзин, секретарь А.В.
==================================================
Стоить отметить, что в конце 70-х Пи-Орридж воспринимался молодыми музыкантами в качестве гуру и революционера, во многом благодаря своей дружбе с Уильямом Бэрроузом. Так, у лидера группы “Joy Division” Иена Кёртиса последний разговор перед самоубийством был именно с Пи-Орриджем. Они обсуждали возможность совместного сотрудничества. Позже, отсылка на этот разговор прозвучит в стихотворении Алины Витухновской «НОРМА» - Ворона NEVERMORE»:
Все упирается в РЫБУ, в некрофилический натюрморт.
В девочку, протекающую "PSYCHIC TV".
"НОРМА" – Ворона NEVERMORE
в будущем /в перспективе/.
….
Все упирается в РЫБУ, в некрофилический натюрморт.
Вокалист "JOY DIVISION"
повесился. Дивизия радости – это морг.
Гормональная неподвижность.
Если Пи-Орридж и Кертис действовали в ситуации, когда очертания Кали-Юги и чудовищного экзистенциального кризиса только вырисовывались, то Витухновская писала свои стихи в условиях сформированных декораций. Боль Кёртиса или Аллена Гинзберга трактовалась в гуманистическом ключе – личная травма, которую необходимо вылечить, по крайней мере, постараться вылечить. Реальность Витухновской постгуманистична – она воспевает Диктатуру Ничто, в которой нет вектора боли или радости, только холод нулевой температуры безвременья.
Одной из главных целей Витухновской является уничтожение Реальности – то есть, отображение картины упадка в традиции Генона, времени ничтожного человека. А если человек ничтожен, то ничтожны и гуманизм с экзистенциализмом, призывающие его пожалеть.
Сорокинская норма воспринимается Витухновской как антитеза самоубийству Йена Кёртиса, другой вопрос, что Кёртис, будучи большим человеком, не боявшимся постигнуть Ничто, имел на него право. Для Витухновской интересен Юкио Мисима или Бэрроуз, но не условные башмачкины и сони мармеладовы, живущие проблемами «двуногих».
В каком-то смысле, поэзия Витухновской – это ницшеанство в условиях экзистенциализма. Тяжёлые, словно протоколы, стихи, вовлекают человека в мир, в котором для него не остается места. Свою войну против реальности Витухновская начинает со своего «я» - в стихах почти нет этого я, автор является скриптором, проводником в Интерзону. Неслучайно поэтесса несет войну исключительно со стороны зла.
В постгуманистической реальности разница между добром и злом не так очевидна, поэтому для выделения своей позиции среди прочих «чернушных» авторов, Витухновская использует тяжёлую артиллерию – равноудалённую позицию.
Позиция ницшеанского постчеловека отличает Витухновскую от, скажем, Янки Дягилевой, проецировавшей на слушателя личную психодраму («Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам», «Ангедония – диагноз отсутствия радости, антипобедная армия, антипожарный огонь»). Если Янка показывает тёмное бытие, dasein, то в ситуации Витухновской бытия как такового нет, dakein, которое надо как-то описать. Вот этот рефрен нигилизма, в котором мизантропия невозможна в силу своей несерьёзности, отдает чем-то вроде строфы Маяковского «Я люблю смотреть как умирают дети». Даже осознание собственной смерти лирического героя Витухновской не пугает, ведь смерть – это в каком-то смысле месть:
Промолчу как безъязыкий зверь.
Чтоб узнать, что у меня внутри.
Разложи меня как тряпочку в траве,
И скажи: «умри, лиса, умри».
….
Перед зеркалом ты рыжий шерстяной,
Словно зверь с чудовищем внутри.
Ты однажды отразишься мной.
Я скажу тебе: «УМРИ, ЛИСА, УМРИ».
Вот эта инверсия «Моя смерть / Твоя смерть» очень характерна как для Витухновской, так и для других поэтов поколения 80-90-х, достаточно вспомнить летовское: «Покончить с собой – уничтожить весь мир». Вовлекая читателя в долгое путешествие за край ночи, Витухновская не щадит ни себя, ни своих спутников. При этом зона отчуждения Диктатуры Ничто требует не физического, а ментального суицида, который во многом – занятие более сложное и ответственное.
Прикидываясь то Ульрикой Майнхоф из немецкой радикальной партии «RAF», то выпотрошенной охотником лисой, Витухновская атакует Реальность не через опереточный панк-эпатаж, но посредством парадоксальной инверсии социальных ценностей и логики их самовоспроизводства.
Неслучайно Витухновская, как и Дугин с Летовым, в конце 90-х разочаровалась в движении нацболов, ситуативно-социальных, аппелирующих к повестке дня и, по её мнению, не влияющих на базовые причины убогости Реальности, её неприспособленности для, по мнению Витухновской, рационально мыслящего человека. Для Витухновской, как и для героев Мамлеева, важна процессуальность, метафизика её деятельности. В отношении культурных пространств поэтессы можно употребить термин «постдеконструкция» - в мире, лишенном декорации следует говорить не о проблематике герметичных симулякров и замкнутых на себе знаков конструкций, а о создании нового гностицизма, нового Асолюта и нового демиурга на развалинах геометрии постмодерна.
В философии Витухновской экзистенциальный прорыв темной метафизики рассматривается как самопредательство, деградация. Ад – это не другие, ад – это не рай для сатанистов, ад – это вечный топос, который надо постигать, видя его и в других, и в себе, не стыдясь ни написания стихов после Холокоста, ни нигилизма, ни самого Холокоста.
Не случайно в поэтике и Летова, и Витухновской присутствует активное использования абсурдного оксюморона, подчас леденящего душу («оцинкованный май» у Летова, «манекены неистовых свастик» у Витухновской). Инверсия реального используется Витухновской как метод выхода за рамки карнавалистической энтропии, радикального контрапункта, за пределами которого вырисовывается нечто серьёзное.
В её стихах есть эстетика чего-то страшного и холодного, которое явно не вписывается в дискурс русской женской поэзии. В своих стихах Алина выступает в качестве недоброго рассказчика, старающегося оккупировать как можно больше пространства, выкачав из него кислород и заставив читателя испытать реальный ужас, ужас тотальный и тоталитарный.
В противовес сартровскому «Ад – это другие» Витухновская заявляет «Ад – это я, у других – трусливый мещанский адок», поэтому она заставляет читателя не только услышать шаги в сапогах в абсолютно пустом коридоре, но и примерить эти сапоги.
Мы самцы месяцов. Злые ножики носим в карманах.
Мы считалочек детских нескладные злые концы.
Кто не спрятался, тот виноват. Вышел Чёрт из тумана,
И ему подмигнули медузы, и пьяницы, и мертвецы.
Абсолютный Расстрел. Неизбежный Предел Революций.
Отрицаний тотальных нахальная сбудется цель.
И железные марши, как челюсти тьмы разомкнутся.
И потом будет то, что всегда происходит в конце.
И сакральная суть ускользнёт, как последняя сука,
И устанут герои, и тоже решатся не жить.
И никто не узнает, как вечная серая скука
Устранённую явь вдруг сумеет собой заменить.
На примере творчества Витухновской можно проследить эволюцию экзистенциальной русской философии. С годами ландшафт реальности и ландшафт художественного произведения стали всё более отдаляться. Если у Достоевского баланс между внутренним и внешним миром соблюдался, то Бердяев погружается глубже внутрь себя, Булгаков – вглубь европейской и библейской мистики. Мир Мамлеева отдаляется как от текущего момента, так и от морально-этических догм и советского общества.
Сорокин, отбрасывая и мораль, и повестку дня, эксгумирует язык как таковой. Витухновская говорит языком уже атомизированной русской культуры, пытаясь создать новое руководство к действию в существующих реалиях, потому, во многом, автор обращается к тоталитарной эстетике. Поэтесса обращается к радикальному Сорокину как к чему-то архаичному или даже плюстквамперфектному («"НОРМА" – Ворона NEVERMORE»).
В творчестве Витухновской происходит пародоксальная ситуация – с одной стороны, поэтесса преподносит свои стихотворения в качестве акций прямого действия, с другой –
быстрое устаревание любого радикального архетипа усложняет создание «поэмы без героя». Антигерои Селин и Бэрроуз быстро встраиваются в литературный дискурс, Иэн Кёртис – в музыкальный, тоталитарная эстетика – в модный и т.д.
Соответственно, уничтожение конъюнктуры невозможно, так как поляризация общества делает невозможным создания образа «Абсолютного Изгоя». Другой вопрос, что в ХХI веке стало невыносимо сложным делом заниматься поистине аморальным искусством. Что бы ты не делал, ты обречен на обретение морали посредством трактовок третьих лиц.
Считалось, что нужно
Вымыть руки,
Махровым полотенцем закончить
Школу, различать
Мужчину и женщину,
Основные направления
Современной
Философии,
Вести учет
Бумагам, ежегодно
Обследоваться в районной
Поликлинике,
Похоронить мать, дерево вырастить, сына
Считаться отцом,
Знать уголовный кодекс, ВРАГА В ЛИЦО
ЗАЧЕМ? ЕСЛИ МОЖНО СТРЕЛЯТЬ ЕМУ В СПИНУ.
Александр Скуба об Алине Витухновской
