Флибустьеры и пустота

...И стали они жить-поживать да добра наживать.
Такой сказочной концовкой вполне мог завершиться модный, активно
раскручиваемый в сетевых издательствах роман Владислава Блонье «На
волне».

Читатель ждал уж... Но не тут-то было! Это Россия, девочки и мальчики.
Здесь всякое добро, пускай нажитое самым что ни на есть безупречным
путем, грозит обернуться бедой в любой день и час. А уж если не самым, да
притом не Роснефть, не подряды на стройку крымского моста и
газопроводов, просто жирненькая контора купи-продай, – то «черный
лебедь» (точнее, свойский в отечественной зоогеографии черный ворон)
прилетит неминуемо, хвостиком махнет, и пойдут клочки по закоулочкам.

Убийцу Макса нашли довольно быстро... Это был безработный наркоман,
который на допросах бубнил, что у него «возникла личная неприязнь к
убитому с целью ограбления». Ничего больше из него выжать не удалось, он
получил свои двенадцать лет, а через год умер, как написали в акте, «от
сердечной недостаточности».

Печальна и судьба пары, сопутствующей главным героям: трагикомичной
нацболки Веры и Лехи, завербованного из младших менеджеров в
коммерческие шпионы. Алексей в решающий момент интриги спасает
положение с совершенно неожиданной для его биографии и характера
сноровкой, прикончив врага одним точным ударом импровизированного
оружия; сам же погибает от выстрелов телохранителя.

Месть побежденных абсолютно самоцельна: оспорить права максовых
наследников уже не получится. А кто был заказчиком – пригебленный ли
«национально-интересный бизнес» или усевшиеся «на поток»
спецслужбисты, – о том читателю останется лишь строить догадки. Кем был,
если на то пошлó, сам непобедимый до поры плейбой; какие хитромощные
связи позволили ему выиграть рейдерскую кампанию?

* * *
Как успел отметить автор первой серьезной рецензии, роман «На волне» (по
формату более напоминающий традиционную романтическую повесть)
представляет собой жанровый микст. Здесь и история воспитания чувств
вкупе с обретением весьма впечатляющего в итоге эротического опыта, и
неслабый пласт социальной критики.

Это, помимо всего прочего, текст под отчетливым знаком Инь. Центральная
героиня – юная Лиза, чьи переживания и ответы на вызовы мира связывают
воедино сюжет. Поскольку ее партнеры по счастливому семейному трио,
Макс и Марина, входят в повествование уже полностью сложившимися
характерами.

И главная здесь стихия – Вода. Солнечный жар во всей этой линии, конечно,
присутствует тоже – как без него в благодатных морях, но играет скорее
вспомогательную роль. Струи теплых и холодных течений под волной то
заталкивают друг друга в глубину, то выплывают вновь к поверхности, то
вдруг перемешиваются до температуры болотца.

Вот так они впервые поцеловались. Она – зареванная, с потеками туши на
щеках, меньше чем полдня назад вышедшая из камеры, он – с отбитой
башкой и со страшными синяками вокруг глаз. Он обнял ее, и его рука,
сперва несмело, гладила полоску голой кожи на пояснице, где кофточка
задралась кверху, а в кольце губ встретились их языки.

Могильным холодом в поясницу несет от просторов родимой зоны, где
майоры полиции с морщинистыми лобиками ретиво наполняют
«обезьянники» подданными, заподозренными в вандализме по мотивам
политической розни и прочих столь же абсурдных злоумышлениях. Где
словно и само лето ушло навсегда вместе с развеселой жизнью школьницы:
дальше каждый шаг вперед – по недозамерзшей слякоти или по тощей
наледи над гнилью в яме.

Роману можно смело дать и «антропологическую» характеристику. После
всех революций и реставраций условная машина времени вывернулась
наизнанку: здесь элои непрерывно заняты какими-нибудь свершениями, а
канонические морлоки – паразиты общества. Картина российского мира в
изображении Владислава Блонье – откровенно меритальная, можно сказать,
провокативно элитаристская. Аккурат то, что воины справедливости клеймят
дебильным псевдотермином «социальный расизм»

...В позапрошлой империи интеллигентная молодежь объявляла главными
неприятелями «Три Хера» – не от сегодняшней низкой лексики, а от
рутинного по тем временам обозначения кириллической буквы.
Хамство. Холуйство. Ханжество.

(Кое-какие акценты, правда, тогда расставлялись по-иному, но наступившая
следом – и победно реанимированная к нашим дням эпоха гегемона всему
определила свои места.)

Неистребимые родовые черты простенького малого человечка – конечно же,
никогда и ни в чем «не виноватого» – с размашистой красочностью явлены в
фигурах лехиных родителей, особенно мамаши, которую Лиза с ходу
окрестила «самкой колобка».

Впрочем, как выясняется по ходу действия, и сынуля от них не ушел далеко
и надолго, невзирая на все семейные контры. Проштрафившись перед
подружкой – переспал мимоходом с Верой, – парнишка валит с больной
головы на здоровую, стремительно возбухает ресентиментом, вгоняя себя в
кондовую пролетарскую истерику, а под конец бьет и жестоко насилует
Лизу, которая его «на какое-то время почти полюбила». Правда, при этом
самая мучительная травма Лехе же и досталась...

Всё по делу. Мама мыла раму. А бог – не фраер, даже если он именуется
Приапом.

* * *
На противоположном полюсе – тысячекратно обсморканная колобками
обоего пола intelligentsia. Не та, разумеется, что, едва узнав реальную
рыночную цену свободы, устроилась на диване носом в стенку и принялась
мусолить свои горькие обиды. Тем более не школьный историк – пламенный
патриот-евразиец (чей романный портрет удивительно схож с известным в
нешироких кругах писателем и теоретиком «просвещенного национализма»).
И не его вполне безыдейные коллеги-училки, вечная избиркомовская
прислуга.

Но тот самый тип современного флибустьера, о котором накануне перемен
вспоминал вслед за Достоевским (уж не знаю, кстати, некстати ли) Сергей
Аверинцев:

Он есть не что иное, как материализованное представление робких о
смелости. Его решительность, не желающая считаться ни с чем, может
разгуляться только на пустом месте (выделено мной. – М.Г.), которое
образовано всей суммой наших отказов от личного и ответственного
решения... Его роль – сметь за тех, вместо тех, кто не смеет, и поэтому ни
сам он, ни они не предъявляют ему другого спроса.

Думаю, негоже и нам «предъявлять» что либо со стороны ни Максу с
Мариной, ни отцу Лизы, ни ей самой, уверенно идущей по стопам старших.
Даже скромняге-редактору специализированного издательства для
безнадежных графоманов. Тот, пускай не поражает бьющей в глаза
отчаянностью, а по видимости просто дрейфует на волне, но и он на свой лад – Мастер, умеющий делать жизнь.

* * *
И последняя реминисценция. Вроде бы совсем несуразная, но неотступная по
прочтении романа Блонье.

Бытие разумных кроликов. Не тех, о ком написал Фазиль Искандер – там
яркая и едкая, но незатейливая, в сущности, политическая сатира. Мировой
бестселлер 1970-х, роман-сказка Ричарда Адамса Watership Down (в самом
известном из русских переводов – «Обитатели холмов»).

Родной подземный городок четвероногих героев истреблен безжалостными
девелоперами, и вот немногие спасшиеся скачут, куда ноги занесут. В пути
они набредают на другую кроличью колонию, населенную мечтательными
декадентами. Если традиционалисты-беглецы лишь пересказывают в своем
кругу мифы о деяниях великого предка, то новые приятели развили у себя
начатки абстрактной скульптуры и даже сочиняют лирические верлибры (что
у пришельцев вызывает крайнее неодобрение).

Все «артисты» имеют на редкость сытый и здоровый вид, но постоянно
погружены в печаль. У них свое собственное табу – недопустимо задавать
вопросы: где такой-то, куда он пошел? Оказалось, эту колонию хозяин
ближней усадьбы регулярно подкармливал привядшими овощами с огорода –
и сам питался кроликами, расставляя силки. Ни одному пушистому
мыслителю не дано знать, в какой день его трупик окажется в человечьей
миске.

Отважные странники тоже едва не потеряли товарища. Но догадались
вовремя свалить, более не зарясь на сморщенную морковку и лежалые
кабачки.

...Возвращаясь по эллиптической дорожке к финалу другого, вполне
реалистичного романа: о чем, вообще, эта притча Адамса; кем был простой,
скорей всего изрядно неотесанный британец – повелитель жизни и смерти
эстетов?

Фермер (он же Лесник из популярного здешнего анекдота о гражданской
войне) – сущность метафизическая.

Сама судьба страны и ее диагноз.