«Если» и «Когда»
27 февраля 1943 года Gestapo и SS арестовали более двух тысяч «жидов города Берлина», женатых на «арийках». Акция должна была стать «подарком» ко дню рождения Гитлера: к 20 апреля Берлин собирались полностью «очистить» от евреев.
Вечером у здания, где содержались схваченные, начала собираться толпа женщин и детей. Сменяясь, уходя и возвращаясь снова, женщины выкрикивали в шуцманские хари: «Верните наших мужей!» 2 марта задержанных начали освобождать, снабжая новыми «охранными грамотами». Некоторых, уже отправленных в Аушвиц, вернули и оттуда.
В «нулевые» годы об этом стоянии на Розенштрассе сняли одноимённый фильм. Хорошее, добротное и очень человеческое кино, в общем.
Почему «жидовские подстилки» победили гитлеровцев? Почему их не расстреляли, почему, на худой конец, не похватали и не отправили в Аушвиц и Терезин вместе с их «грязными жидами»?
Гитлеровский режим не был «антинародным» в том смысле, в каком являлся таковым сталинский, и с теми, кого считал «частью народа», предпочитал не воевать. Мало того — он перед ними заискивал и всячески пытался подкупить. Репрессировали лишь тех, кого купить не удавалось — таких, как Софи Шолль — и «дегенератов». Это тоже было частью стратегии подкупа: смотри, любименький народик, как мы освобождаем тебя от всего, что тебя раздражает, пугает, бередит твою совесть или заставляет просто сомневаться. Гитлер не поработил немцев — он их растлил. Отголоски этого растления заметны до сих пор, и вряд ли от них удастся избавиться окончательно.
И всё же именно поэтому, что Гитлер в неизмеримо большей степени соблазнял и растлевал, чем насиловал, протест против него был возможен. Он был возможен в гораздо больших масштабах, чем это принято признавать. Об этом сегодня начинают говорить: если работы Гётца Али всё ещё нельзя назвать безусловным мейнстримом, то и на обочине исторической науки они не находятся. Признавать эту правду очень нелегко, но надо. Правду о том, что иммунитет от растления целого народа выработать тяжело, если вообще возможно. Там, где один человек проходит по тонкому льду человечности, народ проваливается. Якобы присущий народу «инстинкт» самосохранения и «нравственности» отказывает, ставя его на грань физического истребления.
Когда я говорю, что «Путин — это Гитлер сегодня», я ни в самомалейшей степени не преувеличиваю. Среднестатистический «россиянин» является бенефициаром системы распределения природной ренты в той же моральной степени, в какой им является Сечин или Якунин, даже если в количественном отношении обыватель беднее олигарха на десять порядков. Этот самый среднестатистический «россиянин» не производит ничего — он потребляет и охраняет выкопанное. В лучшем случае — он участвует в его переработке, причём с помощью технологий, о которых имеет самое смутное, а то и вовсе мифологическое, представление. Ну, а разнузданная победопоносная истерика — ещё один из важнейших элементов путинской стратегии растления: «победителей не судят», победители свободны от любого суда, от любой ответственности. И от необходимости учиться и трудиться, конечно же. Здесь мифология «Победы» выполняет совершенно ту же роль, что и мифология «Версальского позора» у Гитлера: и то, и другое предназначено выпустить наружу демонов ненависти, зависти, вседозволенности. Путинский режим не победил нацизм — он его усыновил, вырастил и выпустил на волю. Путин растлил Россию точно так же, как Гитлер растлил Германию. Путин — никакой не «Сталин сегодня». Он — Гитлер сегодня. Без кавычек. Пока ещё — только для России. Но очень, очень скоро — для всего человечества.
Если бы у русских был инстинкт самосохранения, то самое непродолжительное время спустя после такого выступления охранники «господина Ж.», скуля и глотая кровавые сопли, ползали бы вокруг бездыханного тела своего «патрона», сломанными руками собирая выбитые зубы — его и свои. (В истории всякого народа случаются минуты, когда не до процедур, и меры нужно принимать немедленно.)
Если бы у русских был инстинкт самосохранения, то русский министр иностранных дел, проснувшись от того, что ему привиделся несусветный кошмар — как он с трибуны ООН призывает лишить народы священного права на восстание — глотал бы сердечные капли прямо из горлá, а его жена, всхлипывая и бормоча: «Серёженька, родной, это же сон, это сон, милый, это всего лишь сон!», тыкала бы непослушными пальцами в экран айфона, вызывая «неотложку».
Если бы у русских был инстинкт самосохранения, они ещё семь лет назад стотысячной толпой штурмовали бы «Матросскую тишину» и вынесли бы оттуда Сергея Магнитского на руках. Но этого не произошло. Между «знать» и «не знать» русские выбрали «не знать» — и не просто «не знать», а яростно, всенародно и безоглядно праздновать это «неведение», и бухтеть «всё правильно, с нами так нельзя», глядя на то, как самый басманный суд в мире глумится над трупом невинного человека.
Если бы у русских был инстинкт самосохранения, то миллионная толпа разобрала бы этот печально знаменитый застенок по кирпичику вчера или хотя бы сегодня, вынося оттуда на руках Надежду Савченко.
И, что характерно, вертухаи не осмелились бы помешать. Сдриснули бы, заслышав грозный рокот приближающейся массы решительных граждан за дюжину кварталов. А на следующий день переодетый Кожевниковой Путин с напудренной рожей и набитыми наличкой двумя клетчатыми кошёлками, спотыкаясь и обливаясь ледяным потом от смертельного ужаса, улепётывал бы через Ванино в Пхеньян.
Но этого не происходит. Поэтому всё, что случится, если Надежда Савченко умрёт — а это «если» неумолимо и неотвратимо превращается в «когда» — окажется русскими заслужено. Всё — буквально. «По мощам и елей».
И если — точнее, когда — все «если» окончательно превратятся в «когда», не говорите мне потом, что вас — всех! — не предупреждали.
