Оставайся крепостью, Европа

Нечего стыдливо хлопотать лицом, произнося слова «Крепость Европа». «Крепость Европа» — это не только обкуренные беженцы, упрямо и самозабвенно рвущиеся сквозь спирали Бруно. Европа — крепость благополучия, верховенства права, доверия и мира, возносящаяся посреди мира, утопающего в крови, нищете и отчаянии. Но если миллионы арабов и африканцев, не сумевших и не захотевших наладить порядок у себя дома и надеющихся по факту своего прибытия — мы к вам пришли навеки поселиться, принимайте нас такими, какие мы есть! — действительно сюда переселятся, о мире и благополучии придётся забыть. Если не навсегда, то на многие, многие годы.

Bon mot «Крепость Европа» («Fortress Europe») прозвучало, кажется, в начале 90-х, когда Европа впервые в новейшей истории столкнулась с наплывом беженцев из неблагополучных регионов мира. Нельзя сказать, что массы беженцев — новое для Европы явление: достаточно вспомнить 15 млн. немцев, вынужденных покинуть страны, где они жили поколениями, после окончания Второй Мировой войны, миллионы «перемещённых лиц» самого разного происхождения, наконец, евреев, лишённых возможности вернуться в родные места или вернувшихся, но вынужденных вновь бежать из-за вспышек насилия против них, — всё это усугублялось разрухой и голодом, охватившими Европу в холодные лета 1947 — 1949 годов. Тогда Европу и европейцев спас знаменитый «План Маршалла». Сегодня Европейский Союз демонстрирует потрясающую воображение беспомощность перед угрозой беженцев — несмотря на бурную активность брюссельской бюрократии и громогласные, но совершенно бесполезные заявления так называемых «правых» политиков-популистов.

Десятилетия политкорректности и соблазнительной, но безграмотной болтовни о всеобщем равенстве — не перед законом, что имеет смысл, а о равенстве «вообще», что, конечно же, является смертельно опасным идиотизмом — приучили выступающих публично, от авторов и политиков до обывателей — прятать голову в песок при виде опасности массового инокультурного вторжения. Мысль о том, что Европе необходима чёткая и безопасная граница, жёстко табуирована. Заговорите на эту тему — и от вас шарахнутся, словно от прокажённого.

Между тем, Европе нужна граница. Безопасной она, возможно, не станет никогда, но охранять её придётся. И платить за это соответствующую цену. Если мы, европейцы, хотим — и не только хотим, но и собираемся — действительно помочь тем, кому угрожает настоящий геноцид, — езидам, христианам Ближнего Востока, — границу придётся укреплять и обустраивать. Если же через дырявое сито нынешних «границ» на нас при помощи торговцев людьми продолжат сыпаться бесконтрольные массы нелегалов, катастрофа неминуема.

Когда в Северной Италии городские парки превращаются в палаточные лагеря для африканских и арабских «беженцев», даже оккупированные левыми политиканами муниципалитеты поднимают крик: закройте границы, спасите нас от этой напасти! Проблема, конечно, характерна не только для Италии, хотя на Апеннинском полуострове она ощущается особенно остро. В худшем положении находится разве что Болгария, принимающая на себя основной удар миграции с охваченного войнами и революциями Ближнего Востока из-за обширной и плохо оборудованной сухопутной границы с Турцией.

Конечно, внутри Европы требования обустройства непроницаемых границ звучат смехотворным анахронизмом. Благодаря открытым границам — к слову сказать, они и в «дошенгенские» времена не были похожи на Берлинскую стену — страны Шенгенского договора обеспечили впечатляющий рост валового национального продукта и укрепление «общеевропейского» менталитета. Но с того момента, как воодушевлённые этими успехами европейцы «монбланами» своих министров иностранных дел подписали соглашения о прекращении всякого пограничного контроля вообще, многое изменилось — увы! — к худшему.

Не только международные мафиози-траффиканты виртуозно используют либеральное законодательство в области внутриевропейского перемещения грузопотоков. Всё возрастающую опасность представляют собой исламские террористические группировки, исламский террор въезжает в Европу на спине неконтролируемой миграции, а ковровую дорожку перед ней расстилает мафия — примерно так выглядит удручающая картина действительности.

Нельзя сказать, что совсем уж ничего не делается для того, чтобы хоть как-то удержать ситуацию под контролем. Как выглядит граница «Крепости Европа», можно увидеть, например, в испанском эксклаве Сеута на территории Марокко. Каждый день измученные бесплодным ожиданием и отчаявшиеся люди штурмуют забор высотой в четыре человеческих роста — и падают, сражённые пулями марокканских полицейских и спецназа. Испанские пограничники «милостиво» делегируют функцию «плохих парней» марокканцам, не вмешиваясь в процесс: охрана периметра «с той стороны», в соответствии с соглашениями — сугубо внутренняя проблема Марокко. Известный своим впечатляющим, особенно для мусульманского мира, либерализмом марокканский монарх не особенно стесняется в средствах, зная, что ни слова упрёка от своих европейских партнёров не услышит.

Существующая система пограничных укреплений не отвечает растущим требованиям и будет в скором будущем расширена. Нейтральная зона увеличится, появятся новые камеры, новые ряды колючей проволоки, системы подачи слезоточивого газа.

Болгарские пограничники с гордостью демонстрируют свой вариант «европейской стены» — тридцатикилометровый забор на границе с Турцией, оснащённый датчиками движения и круглосуточными камерами. Стена возведена на самом «мигрантоопасном» участке, но прикрывает далеко не всю протяжённость турецко-болгарской границы. Без постоянного контроля в населённых пунктах, расположенных поблизости от мигрантских «тропинок», и понятных, чётко прописанных правил приёма и распределения мигрантов остановить поток нелегалов невозможно, уверены болгары. Испанцы сейчас активно занимаются обустройством не только собственной границы в Сеуте, но и протяжённой границей Марокко в пустыне. Цель программы — предотвратить неконтролируемое просачивание нелегалов-африканцев в Марокко. Это разумно, потому что рано или поздно перед испанским анклавом скопится такое количество людей — людей, которым в буквальном смысле слова нечего терять — что не спасут никакие стены и ряды спирали Бруно. Пограничный персонал просто сомнут.

Тому, кому подобная политика кажется слишком циничной, следует поближе взглянуть на ситуацию, сложившуюся на средиземноморском побережье Ливии. Здесь, по разным оценкам, находится от нескольких сотен тысяч до двух миллионов человек. Но эти люди появились здесь не просто так: они пришли, приковыляли, приползли, наконец, сюда именно потому, что, с одной стороны, итальянское правительство долгое время безразлично взирало на ржавые корыта, осаждающие остров Лампедуза, и на гешефт сицилийских мафиози, давно предпочитающих делать лёгкие деньги на нелегальной миграции, с другой — потому, что ливийский джамахер Каддафи шантажировал европейцев, изображая из себя гаранта «стабильности» и «контролёра» мигрантов, на самом деле активно участвуя в траффике и зарабатывая на нём многие десятки миллионов. Помощь, перечисляемая европейцами Каддафи на обустройство границ и контроль, благополучно присваивалась, а делать — не делалось практически ничего. И тысячи тысяч людей устремились сюда в надежде, что им представится шанс попасть в рай — в Европу, где их ждут молочные реки и кисельные берега социальной помощи вкупе с доступными белыми женщинами. Не будь этой надежды — не было бы и этих сотен тысяч… Или миллионов? Да кто их считал!

Если нам не удастся создать безопасную внешнюю границу, в недалёком будущем нас ждёт восстановление границ внутри Европы. Уже сегодня некоторые страны, например, Дания, то и дело обращаются к чрезвычайному регулированию, устанавливают блок-посты на ранее демонтированных пограничных переходах и заворачивают всех, у кого нет соответствующих документов.

Предвыборная кампания в Великобритании несла на себе явный отпечаток ужаса перед бесконтрольным потоком беженцев, готовым вот-вот хлынуть в туманный Альбион с континента. Отдельные политики и целые партии, обещавшие избирателям укрепление и охрану границы, получают явную фору. Вопрос в том, существует ли возможность выполнить эти обещания.

Тот, кто сегодня кричит о необходимости разрушить «Крепость Европу» и бредит о полностью открытых границах, в результате — не дай бог, конечно — сбытия своих влажных мечт получит нечто противоположное чаемому: а именно – превращение Европы в гигантский лагерь беженцев с параноидальным контролем на внутренних рубежах и бесконечные скандалы с беззаконным и нерегулируемым выпихиванием людей из одной страны Европы в другую.

Правило, активно обсуждаемое сейчас, и предусматривающее распределение признанных беженцами людей по всему ЕС в соответствии с понятными и прозрачными квотами — то, что называется «лучше поздно, чем никогда». Многие годы с потоками беженцев должны — точнее, были вынуждены — справляться далеко не самые подготовленные к этому Мальта, Испания, Греция и Италия. Если пресловутая европейская солидарность не является для нас пустым звуком, то не следует доводить дело до абсурда, выкручивая руки и без того слабым правительствам этих стран, вынуждая их «абсорбировать» до 90% всех попадающих в Европу беженцев. Навешивая на южных европейцев такой хомут, нельзя в то же самое время снобистски морщиться, указывая пальчиком на низкую, «южную» финансово-экономическую дисциплину. Да, дисциплина хромает, — но нагрузка в виде беженцев никак не помогает её исправить или хотя бы укрепить! Стоит ли удивляться тому, что итальянцы, быстро-быстро признав очередного мигранта официальным беженцем, за свой счёт покупают ему билет первого класса на поезд из Рима в Копенгаген?

Роман французского писателя Жана Распая «Стан избранных», вышедший более сорока лет назад и предрекавший падение Европы под натиском беженцев, пока не воплотился в реальность, но приходится признать, что реальность движется к воплощению романа не внушающими оптимизма темпами. Тот факт, что существующая политика в отношении беженцев и миграции преисполнена бюрократического — и не только бюрократического — идиотизма, ощущают сегодня на собственной шкуре всё большее число европейцев.

Бесконтрольность — прямая дорога к хаосу. С какой стати Лампедуза, вокруг которой акулы уже давно отвыкли от всех прочих видов добычи, кроме человеческого мяса, должна служить воротами — кстати, довольно широко распахнутыми — Лондону, Франкфурту и Амстердаму? Почему бы не взять пример с австралийцев, что спасают нелегальных беженцев, но без всяких сантиментов отправляют их обратно?

Если мы и дальше продолжим играть в превратно понятое человеколюбие, всё новые и новые люди будут вливаться в поток, и в конце концов наши города станут походить на Милан, где вокзал как раз в разгар всемирной выставки «Expo 2014» превращён в палаточный городок для африканцев — или на Афины, где полиция равнодушно отворачивается от еженощных сражений между местными бандами, арабскими бездомными и африканскими наркодилерами, разворачивающихся на улицах загаженного города. Урок должен быть извлечён: Европа без границ — это континент войны, бедствий и страданий.

Собственно, происходящее в Европе имеет не так уж много вариантов дальнейшего развития.

Если нация ничего не значит, то и национальная идентичность никакого смысла не имеет. Всё, что остаётся в этом случае — хаотический конгломерат кланов и этнических группировок на лишённой национальных границ «мультикультурной» планете. Хаос, в котором невозбранно рулит «старое доброе» право сильнейшего, сдобренное щедрой порцией самых низкопробных вариантов коалиционного мошенничества: именно так всё произошло во время «Арабской весны», — созданные левыми и демократическими силами альянсы были без особого труда осёдланы или захвачены исламистами разной степени свирепости, превратившими их в инструменты своего господства.

В такой хаотизированной «чашке Петри» идеология подчинения и трайбализм могут и в самом деле предстать неким эрзацем упорядочения, если не самим Порядком. Именно так ислам начинался, именно так он продолжает распространяться сегодня. В бесконечно фрагментированном мире, где вообще нет такого понятия, как постоянное доверие с опорой на договоры и взаимные обязательства, ислам имеет тотальное преимущество как сила, обладающая организацией, располагающая средствами и ведомая идеей мирового господства, — преимущество, которого нет ни у коренного населения, уже лишённого опоры на ориентир национального единства и национального государства, ни у остальных мигрантов. Последним просто не к кому примыкать — кроме мусульман.

Для мусульман мы все — весь остальной мир — представляем собой «хаос», Дар-эль-Харб («мир войны»), куда необходимо принести «порядок». Разумеется, исламский «порядок». В этом они видят свою «правоверную» миссию, свою религиозную и экзистенциальную сверхзадачу. Любая возникающая у нас социальная, политическая, экономическая ситуация рассматривается ими как очередной пример нашей неспособности, беспомощности «неверных», как лишний повод усилить давление и приход исламского «порядка». Насилие, ими инициируемое, должно ускорить сползание сторон к неизбежному конфликту.

Границы созданы для того, чтобы не допускать подобного. Границы мешают беспрепятственному проникновению армий вторжения, даже если они выглядят как толпа беженцев с узлами и ослами, с детьми в болячках и старухами в одеялах. Границы символизируют безопасность и право владения. Если убрать — или даже морально дискредитировать — границы, то мир без границ сразу же становится ничьим. Без границ рушится структура, мир ничьих пространств моментально превращается в лёгкую добычу. Если всё кругом бесхозное — почему бы, в таком случае, не двинуться туда, где можно поживиться «ничьим» богатством и подобрать валяющуюся на земле власть?

В исламском мире национальная идентичность крайне слаба, размываемая, с одной стороны, религиозной, с другой — родоплеменной «идентичностью». Это не позволяет мусульманам добиваться слаженного функционирования их собственных квазигосударств, что является свидетельством их очевидной отсталости. Но в условиях лишённого границ мультикультурного мира эта дикость, эта приверженность религиозным и клановым паттернам парадоксальным образом даёт им фору перед цивилизованными людьми. Они гораздо лучше нас приспособлены к ситуации отсутствия государства, в то время как для нас государство стало фундаментальной основой выживания. Мы создали государство как основной инструмент нашей цивилизации, а мусульмане привыкли обходиться без него. Они вообще не понимают, для чего предназначено государство, тем более — государство-нация. В их «культуре» отсутствует понятие общественного договора — в том числе потому, что доверие в мире ислама возможно только на основе родственно-клановых связей и никаких других. «Вертикальная» этика, пронизывающая общество сверху донизу, для мусульманина — непредставимая и невозможная конструкция. Шариат — не этика и не законодательство в нашем — римском или англо-саксонском понимании права, неважно, — а инструмент запугивания и террора.

Ислам — инструмент не культурного, цивилизационного, а исключительно силового доминирования. Его эффективность состоит в способности создавать хаос на месте порядка. Каждый муджахид, развесивший свои и чужие кишки по деревьям, каждый всплеск неистовства по поводу каких-то маловысокохудожественных картинок или сжигания макулатуры, демонстрирует могущество хаоса и показывает, насколько низко элиты и власть на местах готовы прогнуться, чтобы умиротворить его устроителей.

Запад превращается в место, где национализм — неважно в какой коннотации — уже сам по себе повод для подозрений, в место, где этническая самоидентификация коренного населения табуируется. Это, в свою очередь, превращает его в пространство, пугающе удобное для конфликтов того самого рода, что приносит с собой ислам. Мы отказались — не утратили, а именно отказались в пользу мультикультурной утопии! — от наших навыков выживания, от умения приспосабливаться к переменам — от того, что делало нас хозяевами подлунного мира. Боязнь перемен и футурошок стали всеобщей болезнью Запада. Ретрошок ислама использует хорошо знакомый по былым векам нарратив подчинения: покорись, выучи и бездумно повторяй новые-старые трюизмы, плати подать и живи своей маленькой, ничтожной, никчёмной жизнью, не смея поднять головы и взглянуть на звёзды, куда так стремились твои предки, — и был миг, когда казалось: никто и ничто не сможет их удержать.

Мы больше не знаем, что ответить нашим собственным детям на вопрос: «Кто мы такие?» И в самом деле, — кто мы такие, если наше мировоззрение, наш цивилизационный проект больше не признаётся нами самими как то, что составляет и воспроизводит наше превосходство, как абсолютная ценность, утверждаемая самим ходом истории, священной поступью эволюции и нашей повседневной приверженностью свободе?

Дикари и калеки, штурмующие наши границы, как раз абсолютно убеждены в своём превосходстве. Им легко потому, что собственная роль — роль песчинки в медленно, но неотвратимо надвигающемся бархане — им хорошо известна, понятна, впитана ими тысячелетиями отсутствующей истории, — ибо история есть развитие: нет развития, нет и истории. И эта внеисторическая протоплазма, в отличие от нас, готова сражаться. А ведь готовность сражаться, боевой дух — это главное, что обеспечивает победу в сражении. Гораздо легче воевать, когда знаешь, за что воюешь. Не зная, этого, мы уклоняемся от войны. Мы убегаем, превращаясь в беженцев, бомжей в своих домах, беглецов в собственных странах, бродяг в наших же городах. Мы, граждане первого мира, внезапно ощутили, что не хуже новоприбывших понимаем, что значит быть жертвой религиозной войны и этнической чистки. Но если они признаны беженцами официально, то мы — нет. Мы — жертвы войны, которую нельзя назвать войной, колонизации, чьё имя под абсолютным запретом. Нас лишают нашей национальной принадлежности и тем самым крадут и наше будущее, и наше прошлое — всю нашу историю целиком.

Человечество давно (лишь в историческом смысле — совсем недавно) превратилось в единый социальный организм. (Некоему множеству наблюдателей эта объективная реальность может быть неясна, но это уже проблема наблюдателей, а не реальности.) Но, как и в живой природе, организм этот состоит из отдельных органов, и границы между ними — это и есть то, что делает их функциональными и жизнеспособными. Гигантская печень и необъятное, сочащееся всепоглощающей любовью к ближнему сердце — всего лишь печень и всего лишь сердце, а не функционирующий организм. И даже в своём сегодняшнем — ужасающем — состоянии, единое и разделённое одновременно, человечество находится на гораздо более высокой эволюционно-энергетической ступени развития, нежели то положение, в которое его стремятся ввергнуть радикальные упростители всех мастей, от Кремля до «Исламского государства» и обратно. Вариант превращения человечества в бархан, состоящий из миллиардов удручающе похожих друг на друга песчинок, в трайбалистскую орду, тотально исключающую какую-либо цивилизационную инфраструктуру — это именно радикальное упрощение, понижение энергетического уровня, деволюция. Именно поэтому в исторической, вселенской парадигме упростителям по-настоящему ничего не светит. Разумеется, такое понимание — слабое утешение тем, кого пресловутое упрощение может затронуть, но и это понимание лучше никакого. Не секрет, что эволюция ищет пути совершенства вслепую, и поэтому упростители обречены, как обречён всякий, кто окажется — по своей воле или по воле Рока — в эволюционном тупике.

Но окажется ли в нём Европа, а вслед за ней — лишённое примера для подражания всё остальное человечество без остатка, зависит, в том числе, и от каждого из нас.