Политика

Русское и советское

Русское и советское

Сравнительно недавно на страницах «Руфабулы» развернулась полемика между Алексеем Широпаевым и Вадимом Штепой по поводу «Обращения о создании международного антикоммунистического трибунала». Спор между двумя уважаемыми авторами подтолкнул меня к тому, чтобы изложить свои мысли на эту тему.

Целиком и полностью соглашаясь с Широпаевым касаемо актуальности осуждения коммунизма, тем не менее, склонен я согласиться и со Штепой, в той части, что советское «великодержавие» является лишь частным случаем российского «имперства» — в теории. На практике же сегодня означенное «имперство» имеет исключительно советские корни, опираясь в первую очередь на ностальгические воспоминания о коммунистической сверхдержаве. Более ранняя российская история идет как бы в «нагрузку», как своего рода «предтеча» СССР. И что печальнее всего — эта имперская, она же советская, идентичность на сегодняшний день намертво сплавлена с идентичностью «русской».

То есть, я в курсе, разумеется, обо всех преступлениях большевиков против русского народа, о проводимом ими геноциде, точнее — «стратоциде» в отношении «кулаков», казаков, офицеров — перечислять можно до бесконечности. Однако, когда все «чуждые элементы» — от дворян до деревенских колдунов — оказались вычищены, оставшиеся русские, за исключением отдельных маргиналов, стали образцовой советской нацией. Из объекта большевизации русские превратились в ее субъект — причем весьма активный.

Неслучайно уже после Гражданской войны, раскулачивания, расказачивания, бесчисленных «чисток» и прочих репрессий началось и постепенное возвеличивание русской истории, создание «русского героического мифа». И этот процесс оказал решающее влияние на окончательное оформление русской нации — чей этногенез был к 1917 году далек от завершения. Об этом пишет, например, в своей книге «Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956)» гарвардский историк Давид Бранденбергер. По его мнению, «русская национальная идентичность еще до середины 1930 годов, как ни удивительно, имела аморфный характер»:

не вызывает сомнений, что в XIX — начале XX вв. среди русских более или менее последовательной была лишь «региональная идентичность». Один исследователь иллюстрирует превосходство местных идентичностей в обозначенное время следующим наблюдением: «... Язык крестьян изобиловал словами, фразами, пословицами, описывающими уникальность их „места“, где, как говорилось, „птицы поют по-другому и цветы цветут ярче». Хорошим примером является слово «родина», которое знаменитый толковый словарь В. Даля определяет в двух значениях: как синоним политического термина «государство», и в разговорной речи как способ описания родного края, области или города жителя России . Будучи красноречивым указанием на скромные масштабы «воображаемых сообществ» внутри общества, факты подобного рода подтолкнули другого исследователя к выводу, что средний крестьянин на рубеже веков «плохо понимал, что такое „русскость“. Он мыслил себя не как „русский“, а как „вятский“ или „тульский“». Представления крестьян не изменялись, даже когда они уходили из деревень, чтобы пополнить ряды зарождающегося городского рабочего класса. Неудивительно, что недоразвитое и непоследовательное национальное самосознание влекло за собой и отсутствие патриотических чувств у населения. У писателей XIX в., не понаслышке знающих деревенскую жизнь, можно найти подробные свидетельства об отсутствии у крестьян чувства преданности государству и обществу в целом.

Аналогичная картина сохранялась и в первые годы постсоветской действительности. Брандербергер приводит случай, когда: «специалисты, изучавшие местное население всего лишь в нескольких сотнях миль от Москвы, например, встретили „владимирских“ и „костромских“, которые, кажется, совершенно не подозревали о возможности претендовать на более широко сконструированную национальную идентичность». И это говорится о самых что ни на есть исконно-посконных «великороссах»! Что же говорить о субэтнических общностях, имеющих ярко выраженное региональное самосознание — таких, как казаки, поморы, ряд сибирских субэтносов? Именно это региональное самосознание было фактически изничтожено в ходе советизации огромной страны — советизации, которая парадоксальным образом стала и «русификацией». Вычищение «чуждых элементов» наносило удар по региональным общностям (особенно ярко это проявилось в казачьих регионах), а коммунистическая партийная унификация одновременно создавала и определенное однообразие в создаваемой нации.

...в течение 1930 годов партийное руководство было настолько озабочено государственным строительством, массовой мобилизацией и обретением легитимности, что прибегало к руссоцентризму как к популистской идеологии. Другими словами, для партийной верхушки 1930 годов на передний план вышел своего рода прагматизм; стало ясно, что утопичный пролетарский интернационализм, определявший советскую идеологию в течение первых пятнадцати лет, на самом деле практически свел на нет все попытки мобилизовать общество на индустриализацию и войну. В поисках более сильной вдохновляющей идеи Сталин и узкий круг его приближенных в итоге остановились на руссоцентричной форме этатизма как на самом действенном способе поддержать государственное строительство и достичь массовой лояльности режиму.
Однако данный национал-большевистский курс был не просто способом мобилизовать русскоговорящее общество на индустриализацию и войну, — он обозначил собой преображение советской идеологии: молчаливое признание превосходства популистских и даже националистических идей над пропагандой, построенной вокруг принципов утопического идеализма. Прагматичное, если не сказать совершенно циничное, использование сталинской партийной верхушкой русских национальных героев, мифов и системы образов для популяризации господствующего марксистско-ленинского курса явилось сигналом символического отказа от прежней революционной традиции в пользу стратегии, рассчитанной на мобилизацию массовой поддержки непопулярного режима любыми средствами. И последнее, — и самое интересное — этот идеологический переворот должен рассматриваться как катализатор формирования массового национального самосознания в русскоговорящем обществе с конца 1930-х до начала 1950 годов — наиболее жестоких и трудных лет советского периода.

На мой взгляд, автор переоценивает «прагматизм» советского руководства: вряд ли кто из советских вождей, используя «патриотическую» и «руссоцентричную» риторику, отказался при этом от марксизма-ленинизма. В «национал-большевизме» работали обе составляющие и, формируя русскую нацию в рамках советского государства, Сталин сотоварищи одновременно способствовали внедрению в русский менталитет элементов коммунистической идеологии. Тотальность, всеохватность идеологического прессинга в СССР, отлаженный механизм репрессий вполне компенсировали относительную непродолжительность русско-советского «этногенеза». «Советскими» стали, прежде всего, русские, хотя коммунисты честно и, в общем-то, небезуспешно пытались провернуть советизацию и с остальными народами СССР. Однако в силу разных причин мало какой из народов бывшего СССР претерпел столь законченную «трансмутацию», как русские.

Прибалты, например, находились в составе СССР меньше остальных, у них существовала память о собственных «несоветских» государствах, была мощная традиция антисоветской борьбы, к тому же они всегда чувствовали притяжение более крупной общности — западной цивилизации. То же самое касается и западных украинцев, сумевших в значительной степени передать свое мироощущение на территории бывшей УССР — кроме некоторых регионов пресловутого юго-востока, заселенного не просто русскими, а «русскоязычными», то есть переселенцами, лишенными даже остаточной связи со своей досоветской идентичностью. Народы Средней Азии с их традиционным самосознанием оказались менее подвержены советизации, относясь к коммунистической власти сугубо прагматично. К тому же они ментально сохраняли связь с огромной исламской общностью. У грузин и армян был стимул в виде древней истории и опять-таки более традиционного миропонимания.

У русских же не было какого-либо «полюса», который они могли бы противопоставить советчине, а статус самого большого народа СССР никак не позволял сохранить у них пресловутое «традиционное самосознание» (то, что сейчас в России называют «традиционными ценностями» являет не более чем нарочито архаизированный камуфляж для «Морального кодекса строителя коммунизма»). Но главное — «руссоцентричная» пропаганда всячески подчеркивала роль «старшего брата» в «семье советских народов», «великую Русь», которая «сплотила навеки» всех остальных. Так и получилось, что «советская империя» отождествилась именно с русскостью — в том числе и в мозгах подавляющего большинства советского населения, и русского, и нерусского. Это в свою очередь привело к тому, что десоветизация в иных республиках шла рука об руку с «русофобией» — коммунизм небезосновательно отождествлялся прежде всего с русскими. Последние, надо отдать им должное, в какой-то момент тоже заколебались; казалось, они готовы сделать решающий шаг и полностью порвать с советским прошлым. Увы, его инерция оказалась намного сильнее — в РФ возобладал «Веймарский синдром» и крах СССР многие расценили как поражение «русских».

Наглядный пример — пресловутый «русский мир» на Донбассе. По сути это «советский мир». Гиркин и прочие реконструкторы этого факта не изменят, также как и плюшевые «идеологи», воюющие с диванов из своих московских квартир. Их идеи чужды огромному большинству «русскоязычных», для которых и Российская Империя и Белая армия — что-то давнее, почти доисторическое, порой даже прямо враждебное. А вот советское — живое, понятное и родное. Поэтому памятники Ленину на Донбассе становятся чуть ли не главными символами «антифашистского» сопротивления, поэтому в Донецке возрождается «пионерия», официально празднуют 7 Ноября, а преемственность «народных республик» возводится к «Донецко-Криворожской республике» — творению еще одного коммунистического людоеда, «товарища Артема» (Сергеева). Собственно, уже само именование «народных республик» весьма симптоматично — все помнят, как назывались советские сателлиты в Восточной Европе? И не случайно в «ЛДНР» толпами едут леваки со всей Европы, проводя прямые параллели с коммуно-анархистскими интербригадами в Испании (подобную аналогию на голубом глазу проводил, например, экс-«премьер» ДНР Александр Бородай), причем этот пиетет вполне взаимен. И неслучайно так называемый «народный губернатор» Павел Губарев именует себя «красным до мозга костей».

Иной ватник скажет: ок, «русское» это «советское», так и прекрасно. СССР это «Великая Победа», это Гагарин, БАМ, сверхдержава на пол-Евразии и куча сателлитов по всем континентам. Спорить с ватой, конечно, себя не уважать, но так могут сказать и более вменяемые люди, подпавшие под обаяние «державного мифа». Что же, попробую объяснить, чем плоха любая советчина — в том числе и «русская».

Не стоит забывать, что «советское», хоть и «русское», всегда оставалось «большевистским», то есть завязанным на идеологии, пронизывавшей СССР сверху донизу с момента его основания и почти до самого развала. Идеологии, в основе которой лежало утопическое, заведомо нереалистичное представление об «идеальном обществе» и «идеальном строе» — «коммунизме». Идеологии, которая вопреки очевидным фактам упорно твердила о «прогрессивном», «передовом» характере социалистического строя, который рано или поздно победит «загнивающий Запад». Производными от этой идеологической аксиомы стали вечная гигантомания СССР и его «пролетарский интернационализм», что на практике означало поддержку любых дикарей, вожди которых выучили имена «Ленин» и «Маркс», за что безвозмездно получали массу плюшек от Кремля — а потом спокойно предавали его за кровавые империалистические баксы. Однако в СССР снова и снова наступали на одни и те же грабли, чтобы доказать: «прогрессивный строй» побеждает, победа СССР вообще неизбежна. «Если факты не соответствуют теории, тем хуже для фактов» — этот иррациональный принцип лег в основу советской теории и практики, он же стал составной частью и российского (точнее «постсоветского») самосознания. Мы и сейчас склонны преувеличивать наши реальные достижения (коих, скажем так, куда меньше, чем обычно кажется «патриотам») и придумывать вымышленные, закрывать глаза на имеющиеся недостатки, а то и полагать их достоинствами. И мы все также готовы жахаться в десны с любым коррумпированным людоедом или безответственным популистом, лишь бы он ругал проклятую Америку.

Как нетрудно догадаться, подобная картина мира формирует совершенно искаженное представление о действительности, с изначально завышенной самооценкой и неадекватным пониманием своего места в мире. А поскольку, как говорил идейный вдохновитель советских вождей «идея, овладевшая массами становится материальной силой», то и влияла подобная картина мира буквально на все сферы советской жизни. Именно это и погубило СССР и это же, если не произойдет кардинального изменения «русского» менталитета — погубит и Россию. Причем конец ее будет таким, что все страшилки «патриотов» на эту тему покажутся детским лепетом — хотя бы потому, что нынче данное искажение восприятия существует в гипертрофированном виде, даже по сравнению с советским временем.

На мой взгляд, между Широпаевым и Штепой при ближайшем рассмотрении нет особых противоречий. Прав Штепа, говоря, что «советизм» лишь одно из проявлений «русского мира», но прав и Широпаев, говоря о необходимости «десоветизации». Прав хотя бы потому, что никакого «русского мира» кроме советской его ипостаси сейчас нет, сколько бы не разбивали лбы перед иконами «царственных мучеников» чиновники и сколько бы ряженых «казаков» и «белогвардейцев» не ехало на Донбасс. Что ни собирай сейчас — «Русскую Империю», «русское национальное государство», «Евразийский союз» — получится все тот же «советский паровоз», примерно с тем же финалом.

Возникает логичный вопрос — а что предлагается взамен «русско-советской» идентичности? Здесь я, наверное, не буду оригинален, предложив «отмотать пленку» — то есть вернуться во времена, когда в народе преобладала «региональная идентичность». Идентичность, лишенная унификации, характерной для советского «нацбилдинга», «цветущая сложность» русского народа, в лице его многочисленных субэтносов — поморов, казаков, сибирских старожилов, «скобарей», «сицкарей», «семейских». Идентичности, позволяющей избавляться от комплекса «старшего брата» рядом с соседними народами, культурное влияние которых, зачастую, как раз способствовало утверждению региональной «самости». Как на поморов оказывали культурное влияние соседи от норвежцев до коми, а на казаков — калмыки, татары, кавказцы и особенно украинцы, бывшие этнической основой кубанского казачества. Разумеется, в полной мере воссоздание дореволюционной идентичности невозможно, но это и не нужно. Вполне достаточно, если воспоминание о том, «стихийном регионализме» станет отправной точкой для формирования регионализма осознанного, современного, учитывающего все этнические, культурные и прочие изменения, прошедшие за минувший век.

Все это не означает «развала страны», которым нас любят пугать записные имперасты — возможно, даже не потребуется изменений в административно-территориальном делении страны. В США, например, существуют вполне себе региональные отличия «янки» от «дикси», региональной идентичности которых совсем не мешают административные границы между южными штатами. Так же как мормоны, вполне осознающие свою «особость», компактно проживают в так называемом «мормонском поясе», отнюдь не замыкающемся границами штата Юта. Регионализм формируется не на картах, а в головах. Именно эти «изменения в головах» помогут местным жителям оказать больше внимания реальным проблемам своего региона, выбив при этом из головы галлюцинации о «геополитическом противостоянии» и параноидально-суицидальные лозунги типа «на миру и смерть красна». Свои проблемы, которых в каждом регионе более чем достаточно, покажутся на порядок более значимыми, нежели стремление показать кузькину мать «Обаме-обезьяне» или поставить ракеты очередному полоумному диктатору. Вообще, в случае удачного становления региональной идентичности мы можем получить на порядок более здоровое общество — во всех отношениях.

Мне могут возразить — и вполне справедливо — что у наших стран-соседей, в той же Украине, например, тоже хватает региональных отличий. Но, во-первых, как я уже говорил, в Украине местная «советская идентичность» (которая тоже присутствует, что уж там) всегда имела мощную идеологическую альтернативу. Поэтому там идентичность нельзя назвать советской в той же степени, как в России. У нас же традиция антикоммунистического сопротивления или была задавлена намного раньше, или оказалась полностью скомпрометирована многолетней, намертво въевшейся в мозги пропагандой на тему «Великой Победы». Поэтому наш нацбилдинг на сегодняшний день — почти исключительно советский. Во-вторых, до тех пор, пока в соседней с Украиной, Грузией, Молдовой огромной стране будут культивироваться имперское сознание и мечты о реванше в «холодной войне», регионализм в этих странах неизбежно окажется средством экспансии неосоветского империализма. Только когда в России произойдет развитие региональной идентичности, когда проблемы региона покажутся на порядок более значимыми, чем любые имперские амбиции — можно будет поговорить о регионализме и в Украине, и в Грузии, и в Молдове, и даже в Латвии. Пока же подобные инициативы останутся лишь ширмой для территориальной экспансии и включения все новых территорий в «русско-советский» имперский проект — тотально унифицированный, если не по форме, то по сути враждебный подлинному регионализму и федерализму.

17 501

Читайте также

Злоба дня
Электронный тоталитаризм

Электронный тоталитаризм

Речь идет не просто о том, что платить за проход из кухни в сортир дорого, речь идет о праве ставить так вопрос. Сегодня власть убеждена, что страна — это ее собственность, а граждане — безземельные крепостные, которые обязаны платить оброк (продразверстка). Но вскоре при таком электронном контроле оброк обернется барщиной, а там — это уже дело техники — в порядке бреда (пока бреда!), допустим, «Женщины России» — исключительно с целью предотвратить домашнее насилие! — внесут закон об обязательном оснащении жилища видеокамерами.

Михаил Сарбучев
Злоба дня
15 лет путинщины: ретроспектива

15 лет путинщины: ретроспектива

Год назад я ещё не знал, как историк может писать про период истории России, начавшийся в 1991 году. Невозможно характеризовать не завершившийся период. 2014 год провёл под ним жирную черту. Возможно, эпоха Путина продолжится ещё какое-то время, но уже можно подводить определённые итоги.
Российская Федерация как «правопреемник СССР», этакий «СССР 2.0», оказалась нежизнеспособным, провальным проектом.

Ярослав Бутаков
Общество
Зачем возвращают Сталина?

Зачем возвращают Сталина?

Удар, нанесенный по Сталину, оставил огромное кровавое пятно на всём «наследии отцов»: «Целили в коммунизм — попали в Россию» — будут говорить те, кто склонен рассматривать историю не как фундамент будущего величия, но лишь как витрину величия прошлого, когда иного нет и уже не предвидится. Россия — не Россия, но интеллектуальная честность теперь действительно стала проблемой при разговорах о «созданном государстве» и достоинствах «сильной руки».

Алексей Голубков