Чистилище
Когда-нибудь и это должно кончиться. Теперь Яр был уверен: ждать совсем недолго.
Too weary — последние слова той пумы. Убитой им давным-давно сестры по участи, чье имя он не успел узнать.
На загривке закопошилось маленькое животное. Серая в пестринах кошечка соскользнула по плечу к огромной морде и, коротко муркнув, принялась вылизывать намокший храп и слезящиеся глаза дряхлого бизона.
Медведь
Лысопузка возвратилась на рассвете. Ровно в тот миг, когда Яр готов был умереть от тоски и ужаса. Оцепенели человечьи думы и сны; звериное, наоборот, навалилось с забытой силой. Липкий смрад забивал дыхание.
Перед куртиной молодых елок, укрывавших от ветра, топтался, глухо и бессмысленно ворча, большой, тоже старый медведь.
Еще пару зим назад бык не испугался бы, лишь насторожился до предела. Да никакой хищник и не стал бы подходить к нему так близко. Но сейчас, лежа на земле с неловко подогнутыми коленями, Яр был беспомощен.
Новые нити запахов: один необычный, смутно памятный, другой, сильнее — словно от пыльцы трав и бабочек с примесью мышиных нор. Тут же между двумя тушами метнулась крохотная тень; яростное шипенье и визг впились в ухо.
Лысопузка, спеша на помощь, прогоняла врага. И тот отступил с раздраженным мычаньем, почти как сородич несостоявшейся добычи.
Только тут верхнее сознание осенило: тревога была напрасной. Странный запах прилетал от комка перепрелой хвои в медвежьем заду. Вот-вот ляжет первый стойкий снег, тогда зверь окончательно уйдет в берлогу. Соблазн сожрать без борьбы гору мяса грозил мучительным концом. Молодые и неопытные, бывает, попадаются на это — и гибнут в бестолковых метаниях по лесу, изнуренные поносом, с обмороженными подошвами лап. Гризли, благополучно отоспавший два десятка или больше зим, так сплоховать не мог.
Медведей Яр встречал нечасто: в нынешней жизни раза три от силы. Вглубь прерий они обычно не заходят, держатся ближе к горам, где много деревьев, кустарника и подходящего корма. Но в четвертом или пятом рожденье — уж не вспомнить точно — не повезло с вонючей мерзостью совсем жутко.
Как раз такой вот урод, не иначе отморозок одной из близких зим, оглушив и завалив бычка-двухлетку, не потрудился добить, принялся рвать прямо живьем...
И когда наконец получилось войти в матерую силу, любой медвежий след туманил яростью рогатую башку. Всякий раз, слыша утробный рык бизона, опасная, но трусливая тварь спешила убраться подальше.
Сердце успокоилось, но необъятную грудь раздирал кашель (человеку эти звуки могли показаться очень громким размеренным фырканьем).
Кошка меж тем, то урча, то нежно попискивая, хлопотала без устали язычком, будто над выводком своих детенышей. Которых в их первом общем мире Лысопузка нажить не успела.
А в неведомом — как знать?..
Каталин
Таких как он, заблудших душ, Яр повстречал лишь однажды за все свои сроки. Сразу двух.
Люди вообще не появлялись в этих краях. Возможно, они пока еще двигались с севера, подолгу задерживаясь на стоянках и разбредаясь в пути. Прежние обитатели здешних равнин — гигантские родичи-бигхорны, мастодонты, клыкастые коты и страшный Короткомордый — все давно ушли к Теням. Неясные образы, оставшиеся в памяти бизоньих поколений, порой тревожили снами нижнее сознание; тогда верхнее припоминало облик древних и имена, данные им двуногими.
Но может, так и был задуман этот мир; может, он вовсе не тот, где жил Яр-человек, а находится в каком-то другом месте?
Трава только начала вытягиваться в рост, и в материнских стадах пошли первые отелы. Ранние телята вырастают самыми крепкими и жизнестойкими, а у последышей не много шансов почуять новое лето. Нынешнее тело Яра как раз весной появилось на свет.
Вожак холостяцкого стада беззаботно отдыхал на лежке, забавляясь со своим живым талисманом. Кошечка-целительница отыскала его, прибежала во плоти по прошлой траве, и это был, несомненно, самый счастливый из всех возможных знаков.
Кошка охорашивается, проверяет шерстку — что-то не то... Мелкоглазое существо без единого волоска сучит тощими лапками; пахнет оголодавшим грызуном и нагретым песком.
На языке слов это могло бы прозвучать примерно так: Ах ты, сорная, шкодливая лысая мышь! Новый ряд мыслеобразов: «И ухи-то у тебя лопушком, а пузо до того косое, что даже хвоста нет совсем!»
Лысопузка заверещала в притворном негодовании и послала свою картинку: серо-пестрая мелочь одним небрежным движением отрывает хвост карикатурно огромному быку.
Яр было собрался припомнить, как в человечьем доме пропадали его носки и стельки из обуви, но кошка встрепенулась и стала настойчиво звать за собой. Что-то важное происходило поблизости.
Телушка — ничем вроде не примечательная, пахнущая как все новорожденные, — попятилась от вымени, развернулась на шатких ножках. Без особого любопытства Яр настроился на этого младенца. Вид тоже самый обыкновенный: под носом клочок примятой травы, не той из первой жизни, а красновато-бурой, словно на очень старых цветных снимках. Дальше, за пять его шагов, всё теряется в мутных пятнах.
Как же он ошибался! Картинка дрогнула и смазалась; в толстенный череп саданула изнутри чужая мыслеречь — Яр аж присел на задние ноги.
Ми эз? Хол вадьок?!
Язык, кажется, слышанный где-то, когда-то, но непонятный. Резковатый, с жесткими ударениями в начальных слогах. Правда, толком удалось уловить лишь вопрос: Яр давно подозревал, что речь, прокручиваясь в голове у оборотня, словно бы приглушается, теряет тембр и интонации.
Нежданный пришелец продолжал допытываться; слова, звучащие как qui и te, помогли угадать смысл.
Ярослав... — что и как еще сказать, не нашелся.
Кáталин: фигурка в юбке колоколом делает что-то вроде реверанса.
А малышка-то оказалась куда сообразительней его. Впрочем, так ли уж мала она — может статься, умудренная всеми видами опыта столетняя мадам. Интересно, это у нее который раз?
Ах, браво! Я-ро-слав... — будто в голос хихикнула с явным кокетством. Эдь надь бика!
И сразу верхнее сознание пропало начисто; Яр успел поймать волну непонятного замешательства. Девочка, неуклюже расставив копытца, пустила тощую кривую струйку, потом привалилась к боку матери и тут же уснула. От умиления захотелось облизать мокрохвостую, но корова начала беспокоиться.
Яр повел мордой, запоминая их стадо.
Одинец
От верхних дум о будущем он и задремал после ночной пастьбы совсем как человек — ничего не слышал кругом, почти не ощущал запахов, лишь слова прежнего мира пробовал на вкус и видел сны в их былом многоцветье.
Каталин-венгерка. Позднюю, самую последнюю страсть в жизни мужчины звали Катей.
Вместо преграды толстых шкур в войлоке спутанной шерсти, когда ощущения, вялые и краткие, совсем как у двуногих самцов в старости, собраны в единственной точке, — сводящая с ума гладкость тел. Фарфоровая куколка...
Стены в номерах смущают чужую жену; Катя изо всех сил старается не шуметь. Но маковка головы из-под сбившейся пряди вспыхивает вдруг пунцовым румянцем.
Новая, страшная перемена: вал огня. Отчаянный плач кошки. Яр, заходясь в болевом шоке, вскочил на ноги, пошатнулся, а Лысопузка металась кругом, передавая образ степного пожара вместе с резким запахом огромного кота и крови.
На краю рощи, куда он примчался тяжелым галопом, защищать уж было некого. Пума подвывала и шипела, припав к земле над телом Катеньки. В стороне коровы сбились в кучу с растерянным нытьем и хрюканьем. Почти каждая была сейчас сама по себе: телят успело народиться слишком мало.
Инстинкты заставили бы обоих разойтись, еще немного погрозив друг другу. Вожаки стад равнодушны к мертвым телятам — к живым, впрочем, тоже. Но Яр повел себя как человек, обезумевший от горя и гнева, а противник не угадал и промедлил.
Тело пумы, подцепленное рогом с совершенно неожиданной стороны, взвилось в воздух. Страшные когти задних лап увязли в космах бизоньего подгрудка и бороды; передние промахнулись по носу, слегка оцарапав морду. В следующий миг копыта размозжили хребет и ребра хищника.
Зачем? — дрогнуло верхнее сознание (в картинке хороводились над грудой костей, визжали и смердели драные койоты). И услышало эхом:
Fucking hurts... Gone. Too weary...
Эти слова как раз знакомы, но что толку? Мыслеречь пумы распадалась, и она (или все-таки он? — звериное тело принадлежало самцу) лишь вспомнила последним усилием ту себя, к которой мечтала вернуться. Женщина средних лет с кудрявой головой и резкими, вроде как еврейскими чертами; в пальцах дымит легкомысленный джойнт.
Потом вытянулась, прижала уши и ушла своей неведомой дорогой.
Словно первым дыханьем зимы пробрало среди пустых равнин. Что теперь — только кислая жвачка во рту да нескончаемые коровьи спины каждую осень?
Но еще тарахтящая песенка из войлочных дебрей на мощном горбе. Странным образом кошка, такая маленькая, наполняла своим теплом всю громаду бизоньего тела.
«Не болей, Главный Кот. Мы с тобой еще поймаем много звезд в воде и толстых мышей в траве».
Голубой луг
Желтенькие овсянки и темно-серые дрозды разом спорхнули со спины, разлетелись с заполошным писком.
Одинокий бизон сглотнул и помотал башкой, выбираясь из сонливой мути. Лысопузка посылала четкую картинку: вот она бежит навстречу своей танцующей рысцой, с победно задранным, по обыкновению, хвостом. Чем-то очень довольная.
Кошка появилась в правом поле зрения — другой глаз уже почти не видел. Животное, которое она тащила в зубах, было до того маленьким, жалким и противным, что бык с отвращением выдохнул в сторону.
Беременная землеройка! Что это с подружкой: их ведь едят только змеи да птицы, а кошку вмиг стошнит от этакой добычи.
Но тут же Яр насторожился: неужели? Похоже, в ничтожном существе брезжило некое подобие верхнего сознания. Только очень странное: будто непрерывное переживание каких-то ужасных потерь и смертельных обид. Остальное крохотное пространство захватили почти целиком позывы низа: безостановочное поглощение и переваривание любой живности, с какой только справиться под силу, да спаривание со злобными, кусливыми самцами. И так все семь-восемь месяцев, до самого конца.
Earnest! Earned! E-еnd! Earnest...
Were you this? — удивился по инерции бизон. Why then..
Con-stant-ly! Еarnest!!! — тварюшка издала резкий скрипучий писк и сдохла.
Вон оно как. Английская мыслеречь, последней слышанная извне, на самом деле просто примерещилась Яру. Немая козявка силилась вспомнить и выговорить свое прежнее имя. Причем, судя по всему, на языке, что был когда-то общим для них.
Додумать не дала неугомонная Лысопузка: взлетела на загривок по ноге, словно по стволу дерева, и стала звать в путь — на охоту за правильными мышами.
Много лет они, уйдя от стад, странствовали вдвоем по равнинам. В нижнем сознании Яра словно бы отсох и разом отвалился пораненный кусок: в других спутниках он больше не нуждался. Даже пока мог всё, положенное по жизни матерому быку, — не хотел совсем ничего: воспоминания об этом нагоняли тупую скуку.
Точно так в его старом мире разлука с Катей вмиг обломала рога и перебила хребет. Хоть было Яру тогда всего пятьдесят. Впрочем, ни один бизон столько не проживет, — а человек потом протянул еще половину этого срока...
В конце концов он и здесь постарел, даже кормиться становилось трудно с истертыми до десен зубами. А на кошку время не действовало совсем: она была всё такой же бойкой, толстой и ясноглазой, с гладкой лоснящейся шубкой.
Ее отлучек Яр давно перестал опасаться. В прериях на каждом шагу подстерегают хищники, не только четвероногие, но и крылатые, и ползучие, кому такая пузатая мелочишка — на один зуб. Однако как-то раз бизону удалось подсмотреть вблизи, что в момент опасности Лысопузка просто исчезает, как бы растворяется в пространстве. И не слышно ее больше, а от запаха остается один лишь слабый, мгновенно тающий в воздухе мазок.
Когда пробовал выяснять, куда она девается, кошечка толком рассказать не умела. Но после долгих стараний выдала загадочный мыслеобраз, в котором Яр не без труда узнал... радугу. В основном благодаря тому, что Лысопузка в последнее время всё больше служила ему глазами. Подслеповатый бык уверенно шагал вперед, обозревая мир, как встарь, с высоты собственной холки — та приходится аккурат на переносицу рослого человека. Нравилось ему и богатство мягких серовато-зеленых оттенков, и отменная четкость картинки на средних расстояниях. А вот вдаль кошка видела хоть лучше бизона, но тоже слабовато; у себя же под носом различала разве что движение.
...И однажды в начале зимы, на следующий день после скверной встречи с медведем, Яр расслышал под боком настойчивое отрывистое мурканье:
Бежим туда!
Взгромоздился на ноги — откуда силы взялись — и побрел «туда». Нюхом следовал за подружкой, одновременно пытаясь нащупать ее зрение. Но вместо свежего снега перед невидящими глазами распахнулся луг в голубых цветах. (Почему важно им быть голубыми, а не белыми, Яр хотел вспомнить, но не смог.)
Горы были на своем месте, только без снежных шапок, целиком покрытые темной зеленью; на одной зияла у вершины охристая проплешина.
Из-за перевала — удалось еще почуять быстро угасавшему нижнему сознанию — долетали запахи, которые человек давно позабыл, а бизон не сумел бы понять.
Нагретый на солнце эвкалипт и цветущая магнолия.
Впереди мельтешил над голубым лугом задранный в небо хвостишко.
«Стой, поганка амбарная, таскать тебя!»
Яр протянул к ней ногу с гибкими, не сросшимися неподвижно под роговым чехлом, пальцами. И, как когда-то, бережно прихватил Лысопузку за хвост. Кошечка, однако же, не стала возмущаться коварным нападением с тыла и загрызать неопознанного противника. Лишь глянула с укоризной: дескать, пора, а тут Главный Кот расшалился как глупый детеныш...
* * *
С высоты ворон разглядывал темные силуэты на снегу. Проворный мелкий зверек вроде степного хорька, за ним дряхлый бык. Похоже, издохнет вот-вот. Много дальше — цепочка волков, взявших след. Или не бык... другое, как будто живое, но незнакомое? Оно расплывалось бликами и дрожало в фокусе дальнозорких глаз-бусин, как вода в летнем ручье. Никогда такого не было.
И вот опять! Ясным утром пал туман, двое передних зверей пропали в нем. Теперь на снегу только волчья стая. Но еще — неподвижный остов. Очень большой. Хорошо. Сытость. Ворон успеет наклеваться первым.
И волкам тоже будет хорошо.
