В кайф
Есть в Вильнюсе местечко, где можно без машины времени спускаться в развитой социализм. Это столовка в одном техникуме. В ней все, как в незабвенные юные годы. Серый полумрак в гармонии с цементным полом. Пластмассовые столики. Раздаточная из алюминиевых реечек с блюдами на металлических тарелках. На гарнир — картофельное пюре. Салатик — яйцо с майонезом и бантиком зелени. Ну, и главный антикварный атрибут — железный бачок с т.н. «кофе с молоком». Обидное несходство разве лишь в том, что бурда все же на кофейной основе. Видно ячмень уже пропал безвозвратно.
И раздатчицы, словно из тех времен — важные, крупные, в серых фартуках.
В столовке этой пекли одно время чудные беляши — продукт, редкий для литовской кухни. Их запах и привел меня в этой музей общепита эпохи развитого социализма.
Именно в таком интерьере наблюдал я однажды сценку, привлекшую мое внимание. Вошел — точнее, вступил человек. Выражаясь словами классика — приятной наружности. В соцветии многих штрихов и черт в ней угадывалась неповторимая стать мелкого босса эпохи товарищей. Высокий. В меру упитанный. Роскошная даже в седом виде шевелюра, какие носили в ту пору маститые писатели. Коричневый парадно-выходной костюм-тройка, темная сорочка, белый галстук. На лице — широкая улыбка, от которой ползет умиротворяюще теплая волна. А оттого, как навстречу этой волне зашевелились, потянулись, оторвавшись от кастрюль и сковородок кухонные женщины, было очевидно: его здесь давно и хорошо знают. И не просто знают, но и чтят.
Под их щебет и застенчивые улыбки человек проследовал к одному из столиков. За него он присел с грацией, с какой, наверное, садятся завсегдатаи парижского «Максима». Раскланиваясь и блаженно щурясь от всеобщего внимания, он вальяжно вынул из пакета на стол пару пластмассовых бутылочек пива. Тем временем одна из теток превратилась в официантку — разве что без кокошника. Сияя любовью и почтением, она заворковала на предмет «чего изволите?». И гость начал инструктировать насчет селедочки, которую надо особым образом порезать и посыпать лучком.
Наблюдая за этим действом, нетрудно было угадать в посетителе либо бывшего директора этой столовой. Либо чином — над ним повыше. Причем — очень давно бывшего. Из «тех времен»! Об этом говорили его возраст, костюм, манеры. Да и женщины, к которым он пришел, похоже, тоже с той еще поры здесь задержались. И сохранили вместе с бочковым кофе и картофельным пюре эту трогательную ауру патриархальных отношений эпохи соцфеодализма. Этот коктейль, в котором причудливо смешивались чинопочитание и преданность, склоки и дружба, коварство и любовь. А потому так тянет сюда этого пенсионера со стажем, жизнь которого, похоже, в новые времена не сложилась. Об этом говорят и возраст его костюма, и дешевенькое пивко — крепкая бормотуха в пластмассовой таре... И он приходит сюда, чтобы окунуться в атмосферу той жизни, когда начальник, да еще — торговый, был фигурой важной и уважаемой.
Смотрел, и подумалось: вот один из ответов, отчего так живуч был социализм. Почему он даже не сдох собственной смертью? Отчего так неистребима тоска по нему?
Не потому ли, что реальная социальная база его была намного обильней, в сотни раз массой своей превышавшая слой, который именуют номенклатурным. Причем по мере загнивания системы она только разрасталась. Потому что главный продукт социалистического производства — Его Величество Дефицит. А одной из важнейших примет общественных отношений является Распределитель, армия клерков которого стремительно разрастается обратно пропорционально пожираемых Им товаров и услуг. Уже к концу 70-х он стал настолько тотальным, что жить вне зависимости от воли и расположения таких людей стало практически невозможно. Магическое слово «блат» стало одним из самых сакральных, многозначных и практичных понятий в жизни советского человека: и мерзким и милым, и презренным и гордым, и криминальным и социально-полезным в одном флаконе. Всю эту «диалектику противоречий» сегодня так же непросто объяснить нынешним молодым, как тогда — тупым любопытствующим из буржуазного зазеркалья. Как донести до них, какими важными персонами тогда был любой работник ресторана — вплоть до гардеробщика и посудомойки? Любой продавец — не говоря уже о заведующей магазином, тем более — торговой базы! А на базе — какими ценными людьми были каждый кладовщик, водитель, грузчик.
Причем для всей этой армии людей причастность к Распределителю означала не только приварок к благосостоянию. Это был еще и повышенный общественный статус. И не абстрактный, а в близком круге — среди соседей, друзей, знакомых, знакомых знакомых... Чувствовать зависть и почтение с их стороны, свою способность облагодетельствовать — разве это не кайф!
Конечно, в смутные годы именно из этой среды и выпочковалось наибольшее количество муравьев строителей капитализма. Это естественно: ведь элементарные навыки предприимчивости были освоены ими еще при Совке. Однако жесткость отбора выдержать смогла лишь часть из них. Многие же просто не отважились сунуться в пекло чистилища, через которое предстояло пройти на пути к состоянию благосостояния в «лихие девяностые». И остались на своих местах. Вскоре выяснилось, что в магазине, где полки ломятся, продавщица — это всего лишь чернорабочая, которую за грошовую зарплату еще заставляют улыбаться и благодарить за покупки. И заведующей не позавидуешь тоже: она теперь не всемогущая «мама», а всего лишь подневольная счетоводша с дурным сном из страха перед хозяином по поводу недостач. А сколько почтенных экс-вертухаев лишились такой денежной профессии, как ресторанный «вышибала»! При нынешнем кабачном изобилии их заменили разве что «зазывалы».
Вот и распались их жизни на две серии — светлую и черную. Если же еще грамм фантазии в рюмку добавить — то прошлое и вовсе алмазным кажется. И ползет горячая слеза воспоминания: «Ах, какое славное все же было времечко!».
