13 апреля 2017

Русский полковник американской армии Георгий Артамонов и власовцы

В ходе дискуссий о Второй Мировой и Советско-германской войне обычно обсуждается Красная Армия и русские коллаборационистские формирования, и при этом зачастую игнорируется интереснейшая страница русской истории: участие белоэмигрантов в борьбе против нацизма в составе армий и партизанских движений западных держав.

Между тем, большинство этих людей были по своей ментальности теми самыми русскими европейцами, русскими западниками, каковыми и мы, современные русские антиордынцы, правые либералы и национал-демократы, себя считаем. Будучи неразрывно связанными с западным миром, они исповедовали тот самый набор ценностей русского европеизма, который мы бы хотели привить нашему народу, во многом сейчас уже оторванному от своих аутентичных, европейских корней.

13 апреля 2017 года исполняется 30 лет со дня смерти ветерана Белого Движения и полковника американской армии Георгия Артамонова, русского офицера, освобождавшего Францию, Италию и Германию от нацизма, оставаясь при этом противником коммунизма и сочувственно относившегося к власовцам. Кстати, любопытный факт: русские офицеры американской армии совершенно свободно могли дослужиться до звания полковника, что напрочь опровергает ущербные пропагандистские стереотипы о якобы "предвзятом" и "негативном" отношении американцев к русским, в том числе и к русским эмигрантам.

Георгий Леонидович Артамонов родился 21 апреля 1902 года в Курске в семье генерала Русской Императорской армии. Учился в Пажеском корпусе и Политехническом институте в Петрограде. Юношей сражался в рядах Белой армии.

В 1921 году был ранен и вывезен из России на американском эсминце «Джон Эдвардс», в дальнейшем оставшись в США на постоянное жительство. Продолжал образование в университете Джорджа Вашингтона и в Йельском университете, который окончил в 1923 году с дипломом инженера-электрика. С 1923 по 1931 год он работал в General Electric Co. В 1926 году Георгий Артамонов стал гражданином США.

Во время Второй мировой войны с 1942 по 1946 год Артамонов служил в американской армии и участвовал в военных действиях в Северной Африке, Италии, Франции и Германии. В течении войны он участвовал в семи военных компаниях и двух высадках десантов с боем, включая высадку в Южной Франции 15 августа 1944 года. Награжден шестью орденами, в том числе орденом французского Почетного легиона и Бронзовой звездой (четвертой по значимости военной наградой в США). После завершения военных действий работал в Токио по восстановлению экономических отношений между США и Японией. Занимал пост президента компании «Сирс Интернэйшенал», был советником и администратором ряда корпораций в Нью-Йорке, Париже, Бразилии, Марокко, на Кипре, в Испании, в Бангкоке и Нигерии. Вышел в отставку в чине полковника.

Автор ряда профессиональных статей и учебника о вложении капитала в развивающихся странах. Был женат, скончался бездетным.

Эта краткая биографическая справка будет неполной, если не присовокупить к ней один интереснейший эпизод из биографии русско-американского полковника, наглядно иллюстрирующий его отношение к коммунизму и Власовскому движению. Данный эпизод описан в мемуарах балтийского немца, ветерана Белой Армии и капитана Вермахта Вильфрида Штрик-Штрикфельда, который был одним из главных друзей, помощников и защитников Русского Освободительного Движения среди немцев (его даже называли "немцем с русском душой") и о котором очень тепло отзывались многие ветераны РОА и члены КОНРа в своих мемуарах.

Описанные события происходили в начале мая 1945 года, после того, как посланные военно-политическим руководством ВС КОНР в разные географические точки группы власовских парламентеров сдались американским войскам с целью ведения переговоров и разьяснения американскому военному командованию подлинных целей, задач и идеологии РОА и КОНР. В одной из таких групп были Вильфрид Штрик-Штрикфельдт и Василий Малышкин - один из ближайших соратников и единомышленников А. А. Власова. Эта историческая встреча русских демократов и антикоммунистов, воевавших на разных сторонах фронта, представляет собой весьма любопытный прецедент и заслуживает внимания читателей.

********************************************

Вильфрид Штрик-Штрикфельдт "Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение". Отрывок из главы "Парламентеры":

"Немецкие колонны в Альгойе (Бавария) отступали на Россхауптен и Лехбрух. Моя семья, Малышкин и я заночевали в лесу, и тут наша дочка Деля и ее подружка Карин спасли мне жизнь, остановив пьяных солдат, собиравшихся меня расстрелять.

На следующий день, в близлежащем местечке Зееге, умерла моя мать. Я не смог ни увидеть, ни проводить ее к месту последнего упокоения.

Когда я прощался с женой и дочерью, моя дочь, четырнадцатилетняя девочка, дала мне на дорогу наказ, казавшийся ей очень важным:

— Папочка, если ты дойдешь к американцам, то ты должен им сказать, что ты вовсе не русский полковник. Веревкин, а немецкий офицер. Ты должен всегда: говорить правду.

Когда мы, наконец, наткнулись на передовые американские заставы, один сержант забрал нас и доставил с завязанными глазами в штаб какой-то американской дивизии. Представившись принявшему нас подполковнику Снайдеру, мы предъявили ему выданные нам Власовым полномочия.

— Русские офицеры? Союзники! Но как же это русские части уже в Баварии, да еще тут, в Альгойе?

Мне пришлось пространно и долго разъяснять подполковнику Снайдеру то, что казалось для него непостижимым. Он потребовал немедленно соединить его по телефону со штабом армии. Я слышал, как он договаривался о нашей доставке туда на следующий день и вместе с тем просил, чтобы к нашему допросу был привлечен советский связной офицер при штабе армии. Я тотчас же вмешался:

— Нет, господин подполковник, только не это!

— Нет, — сказал Снайдер в телефон, — они этого не хотят. Я объясню... — и он попытался рассказать о необычайном событии своему командиру на другом конце провода.

Я перевел Малышкину то, что говорил подполковник. Едва я сказал о советском связном, Малышкин, словно его толкнули, положил руку на вилку аппарата и прервал разговор.

Это было бессознательное движение, и Малышкин тут же извинился. Снайдер улыбнулся. Потом он пригласил нас поужинать с ним.

— Генерал, прошу, — он пропустил Малышкина вперед. — Полковник, теперь вы, — сказал он мне, — я только подполковник.

Я вспомнил вдруг слова дочери:

— Я только капитан, — сказал я, — капитан германской армии.

Я объяснил, что моя задача — переводить и помочь, чем я могу, генералу Малышкину в выполнении его тяжелой миссии.

Я вынул свой воинский билет.

— Вашего слова достаточно, — поблагодарил американец. — Оставьте вашу воинскую книжку при себе, она еще может вам пригодиться! За ужином мы рассказали Снайдеру о возникновении русских добровольческих частей, об их целях и о смысле русской освободительной борьбы. И почему они встали на сторону одного диктатора против другого, более мощного и жестокого. К этой теме нашего рассказа он проявил особый интерес. Нам пришлось рассказывать обстоятельно, и он слушал внимательно.

Я понял с его слов, что он занимал при президенте Гувере важный государственный пост. Он был довольно осведомлен в европейских делах. И всё-таки ему было трудно представить себе наше положение.

— Мы тоже не всегда были согласны с политикой Рузвельта, — сказал он, — но, в конце концов, он наш президент. Как солдаты, мы должны были подчиняться.

(Как все солдаты во всех странах.)

— А если президент потребует от вас совершить преступление против человечности? — спросил я.

— Чего-либо подобного Рузвельт от нас никогда не требовал. Но я признаю, что может быть разница между подчинением нашему президенту, и вашим подчинением дяде Джо или Гитлеру. Гитлер — преступник. Это мы знаем. Говорить о дяде Джо я не должен, он — наш союзник. Я думаю, что всё же понимаю вас правильно. Я думаю, что бывают случаи, когда надо отказаться подчиняться.

Я не забуду встречи с этим благородно мыслящим американским офицером.

Снайдер обещал подробно информировать свое начальство. Он нас не обнадеживал. Снайдер был солдатом. Он обещал, если удастся, в ближайшие дни посетить мою жену и передать ей письмо от меня, а также сказать, что я был в его штабе живым и здоровым. Он сдержал свое слово. Его известие было единственным подтверждением того, что я жив, которое получила жена за восемь долгих месяцев.

Наутро нас, снова с завязанными глазами, посадили в джип. Я поражался, как генерал Малышкин во время поездки чувствовал направление: на восток, теперь опять на север... Несмотря на повязку на глазах, он — русское дитя природы — ориентировался по солнцу.

В пути нас почему-то разделили и повезли в разных машинах. Что бы это значило?

Когда мы остановились, меня повели наверх по длинной лестнице и лишь потом сняли повязку с глаз. Я был в большой светлой комнате, с окнами в сад. Вскоре в комнату ввели и Малышкина. Мы не знали, где мы находились.

Почти сразу нас провели в другую большую комнату, где нас принял генерал Пэтч, командующий 7-ой американской армией. Рядом с ним стоял сравнительно молодой человек в американской офицерской форме; он приветствовал нас по-русски и сказал, что он сын бывшего царского генерала Артамонова. — Кто это генерал Власов? Как попали русские дивизии в Баварские Альпы? Чего вы хотите? — были первые вопросы американца.

Хотя было видно, что Пэтч уже знает от Снайдера (или его начальника) о нашей миссии, он не пожалел времени, чтобы внимательно выслушать Малышкина. Малышкин превзошел сам себя. В сжатой форме он рассказал о борьбе русского народа за свободу — против сталинской тирании. Он рассказал о русских добровольцах, боровшихся на немецкой стороне, но не за немцев, а против Сталина, причем уже в то время, когда Америка еще не вступала в войну. Он рассказал о Власове, поставившем своей задачей помешать использованию русских добровольцев в качестве наемных войск на службе Третьему рейху, и о том, как Власов старался придать смысл их борьбе.

— Вы говорите, что ваши добровольцы боролись только против Сталина и не немецкие наемники. А как же это мы во Франции встречали так много русских в немецкой форме? — спросил Пэтч.

Этим вопросом Пэтч впервые прервал Малышкина. И как раз именно это было самое уязвимое место. Как мог американец, как мог вообще разумный человек понять, что Гитлер отверг своих естественных союзников против Сталина, что эти антисталинские добровольцы против своей воли попали в германские наемники, а потом были брошены в бой на западном фронте.

Малышкин сделал всё от него зависящее, но, казалось, в этом пункте генерал Пэтч не принимал никаких объяснений.

— Позвольте, — сказал он, — но многие русские действительно ожесточенно сражались на немецкой стороне, против нас.

— С этими «хиви», как их называли немцы, Власов не имел никаких отношений, — ответил Малышкин. — И они никогда не были ему подчинены. А если они хорошо дрались, то лишь потому, что русские всегда были хорошими солдатами.

(В этом месте Малышкин явно слукавил. Действительно, Власов и его единомышленники были категорически против переброски русских частей Вермахта на западный фронт и использования их в боях против западных союзников, но не осмелились протестовать против этого открыто. Более того, Власов под сильным давлением немцев согласился подписать открытое обращение к русским добровольцам, в котором обьяснялись причины такого шага, хотя сам Власов, по воспоминаниям многих ветеранов РОА, прекрасно понимал подлинную цену этих "аргументов". На западный фронт приезжали с инспекторсками проверками и пропагандистскими выступлениями Ф. Трухин, В. Малышкин, Г. Жиленков и другие ближайшие соратники Власова (хотя они и не участвовали в боях лично и не командовали русскими частями). Туда были откомандированы несколько пропагандистов из Дабендорфской школы РОА. Целый ряд батальонов (зачастую это были остатки батальонов, понесшие огромные потери в боях), участвовавших в боях с англо-американцами, вошли в состав ВС КОНР (РОА), особенно много их было в 1-й дивизии (например ее командир и начальник штаба - С. Буняченко и Н. Николаев - принимали непосредственное участие в боях против союзников в июне-октябре 1944 года). Однако, как минимум более половины солдат и офицеров Власовской армии поступили в РОА непосредственно из лагерей военнопленных в конце 1944 - начале 1945 года, Дабендорфской школы РОА, офицерского резерва и восточных добровольческих частей, воевавших только на восточном фронте и только против РККА (представители всех вышеперечисленных категорий были и в 1-й дивизии, особенно много их было среди офицеров). Поэтому, несмотря на то, что данный эпизод является одним из самых постыдных "черных пятен" в истории Власовского движения - большинство (хотя и не подавляющее) бойцов ВС КОНР все же в нем не замаралось - примечание Роман Вольнодумов).

— Вы утверждаете, что их заставили воевать против американцев. Хорошо. Но против Сталина они шли драться добровольно. А Сталин и русские, в конце концов, наши союзники.

— Мы — ваши союзники, генерал Пэтч, а не те. Мы ведь те же русские. Власов — один из тех русских генералов и героев Красной армии, что защитили Москву от немецкого наступления и нанесли немцам их первое тяжелое поражение. Мы БСС — русские и бывшие красноармейцы. Но мы встали на сторону свободы. А что означает свобода, вы, генерал Пэтч, как американец, знаете много лучше, чем я.

Малышкин говорил убедительно и страстно. По выражению его лица и по его жестикуляции видно было, насколько сильно он переживал трагическую судьбу своего народа и своих солдат. То, что я пишу, — лишь бледное отражение его страстной речи. Перевод полковника Артамонова на английский был превосходен; видно было, что он внутренне сочувствовал Малышкину. Пэтча тоже явно захватило.

— Продолжайте, пожалуйста, продолжайте, — подбодрил он Малышкина, когда тот остановился.

(Надо думать, что у Пэтча были и более срочные дела, чем слушать Малышкина.)

Малышкин обратился к прошлому. Он рассказал о большевистском перевороте 1917 года в Петрограде о разгоне Учредительного Собрания меньшинством — большевиками, о гражданской войне, в которой англичане, французы и американцы поддерживали белые армии против большевистских узурпаторов, о восстании кронштадтских матросов, об ужасах коллективизации, и заключил словами:

— Ваши соотечественники уже были, значит, однажды союзниками русских антибольшевиков, генерал! То есть — нашими союзниками! А теперь мы вас просим не о военной поддержке, а всего лишь о праве убежища. Америка же — оплот свободы!

Пэтч подумал и сказал:

— К сожалению, проблема эта совершенно вне моей компетенции как армейского генерала. Но я обещаю вам тотчас же направить вашу просьбу генералу Эйзенхауэру. Я охотно постараюсь сделать всё, что смогу! Благодарю вас.

Когда мы простились с Пэтчем, я смог еще коротко поговорить с Артамоновым. Видно, он занимал в штабе Пэтча такое же, примерно, положение, как я в свое время у Бока. Очень сжато я обрисовал свои тогдашние и нынешние задачи и просил Артамонова выступить перед американцами в пользу своих русских земляков, как я делал это раньше перед немцами. Очевидно, по служебным мотивам, он не имел права ответить мне на это. Он упомянул лишь, что учился в Пажеском корпусе в Петербурге и сказал, что попытается сделать всё от него зависящее. Но вдруг мною овладел страх: а что, если Артамонов вовсе не американский полковник, а советский наблюдатель. Я назвал имя одного знакомого мне пажа, который мог бы быть его однолеткой. Артамонов его не знал. Мое недоверие росло. Язык Артамонова, его манера держать себя и весь облик говорили за то, что он не лгал. Но страх мой не исчез.

Лишь летом 1967 года я смог мысленно попросить у него прощения, когда узнал, что он отыскал и посетил в Германии своих немецко-балтийских родственников.

Когда на следующий день меня вели через залу, я был свидетелем, как два американских офицера кричали на седого господина. Тот стоял с достоинством и говорил американцам категорическим тоном, что не будет отвечать на поставленный ему вопрос и что они должны запомнить это раз и навсегда.

Американцы орали и угрожали. Но старик сохранял спокойствие барина. Сопровождавший меня сказал, когда мы прошли мимо, что это адмирал Хорти, бывший регент Венгерского королевства.

Находясь под впечатлением этого, мы особенно оценили рыцарское отношение генерала Пэтча, когда он принял нас во второй раз. Он сообщил нам, что, поскольку наше дело — политическое, генерал Эйзенхауэр должен запросить Вашингтон. Это, конечно, займет время; нельзя сказать, когда придет решение. Поэтому его предложение: никакого дальнейшего бессмысленного кровопролития. («Это означает, — подумал я, — что здесь, на Западе, жизнь человеческая еще чего-то стоит».) Русские дивизии должны тотчас же сложить оружие. Пэтч добавил, что с ними будут обращаться, как с немецкими военнопленными.

Я сразу насторожился:

— Значит ли это, господин генерал, что с русскими будут обращаться по правилам, установленным Женевской конвенцией?

— Почему этот вопрос? — лаконично бросил Пэтч.

— Потому что я после первой мировой войны работал при делегации Международного Комитета Красного Креста в Женеве, потому что Гитлер игнорировал при походе на восток Женевскую конвенцию и потому что я знаю, что это означает.

— Я могу лишь повторить и подчеркнуть, — медленно сказал генерал, — по действующим для немецких военнопленных правилам.

Что это значило? Не имел он права говорить яснее? Может быть, американцы также решили игнорировать положения ими принятой Женевской конвенции? Но тогда это означало отказ от права убежища, а может быть, и выдачу добровольцев Советам. Я содрогнулся.

Такова, значит, расплата за то, что Гитлер нарушил Женевскую конвенцию!

Я сказал это Малышкину, а потом изложил Пэтчу открыто свои соображения. Артамонов молчал.

Пэтч после этого неожиданно протянул Малышкину руку:

— Как генерал американской армии я сожалею, генерал, что это всё, что я могу сказать вам. От себя лично я добавлю, что делать это мне весьма не по душе. Я понимаю вашу точку зрения и хотел бы заверить вас в моем личном глубоком уважении. Но и вы должны меня понять: я — солдат.

(Так, или почти так, сказал Пэтч крайне удрученному русскому генералу.)

Мы считали себя парламентерами и потому рассчитывали, что нас перебросят обратно через фронт, к Власову, по поручению которого мы здесь находились.

— Как только фронтовая обстановка позволит, вас доставят к вашему штабу, — сказал Пэтч через Артамонова при прощании. Артамонов также высказал нам свои добрые пожелания. Шел день за днем. Но время как бы остановилось.

Устроены мы были хорошо, и отношение было вежливым. Никаких новостей из внешнего мира мы не получали.

Наступило 8 мая. Какой-то майор сообщил нам, что Германия капитулировала и что мы теперь не парламентёры, а военнопленные".

В заключении остается только напомнить, что многие оставшиеся в живых и избежавшие выдачи власовцы сотрудничали со спецслужбами западных государств, в первую очередь с американскими, и занимались активной антисоветской пропагандой и политической деятельностью в свободном мире. Поэтому победа Запада в Холодной войне - это и их победа тоже. Они вложили в нее свой, пусть и небольшой, но вклад.