Сбой обратной связи
Интересная штука: «естественные государства», архаичные по своей форме (к которым относится и нынешнее российское), способны лишь поверхностно копировать современные государственные институты, теряя по пути важнейший элемент, а именно — обратную связь народа с государством.
Ранее, вплоть до 18-го века, государство было достаточно простым и понятным явлением — силовым аппаратом, обеспечивающим безопасность и процветание членов королевской фамилии и некой группы людей, на которую эта фамилия вынуждена полагаться для сохранения своей власти. Потребности такого государства очевидны и довольно скромны — верные люди с оружием, аппарат для сбора и учета дани, ну и административно-логистический аппарат для поддержания всех этих функций. Иногда, конечно, государства выходили за пределы необходимого. У монархов в конце концов были свои интересы и хобби: кто университеты патронировал, кто мануфактуры основывал, но это всё было лишь тонкой пеной поверх основного наполнения, описанного выше.
Отражалось такое положение дел и на бюджетах — казна шла на содержание армии, флота, двора, а также на уплату долгов. Вся остальная общественная активность ложилась, по большей части, на плечи местного финансирования, как в случае полицейского патрулирования и содержания нищих, либо поддерживалась единичными грантами (деньгами и зданиями) — например, Oriel College в Оксфорде.
С приходом в Европу национальных революций всё изменилось. Теперь государства обслуживали не семьи. Теперь они обслуживали народ, а у народа были самые разные общественные потребности и запросы. До тех пор потребности эти, по большей части, реализовывались в виде местных волонтерских инициатив — это уже упомянутое полицейское дело, социальное страхование, а также образование, канализация, пожарная служба, и т.д. С появлением институтов именно национального государства, удовлетворение таких потребностей государством стало теоретически возможным. По крайней мере, наличествовал аппарат донесения желаний народа до лиц, формирующих государственную политику. Отсюда и расширение государственной активности в 19-м и 20-м веке — появление невиданных доселе министерств, которые к нашему времени суммарно составляют куда большую часть государственного аппарата, нежели доминировавшие когда-то оборона и налогообложение.
Но что же получается, если национального политического аппарата, доносящего потребности народа до государственных функционеров, попросту нет?
Получается наша нынешняя ситуация — у нас есть министерства образования, здравоохранения и прочих общественных прелестей, которые теоретически предназначены для исполнения задач, устанавливаемых народом, но которые фактически не имеют даже возможности узнать, чего же именно требует народ. Тут они могут принять одну из двух позиций:
более инертную — решить, что раз министерство есть, значит оно кому-нибудь нужно, и активно лоббировать продвижение и расширение своих услуг, не задаваясь даже вопросом об их востребованности;
или несколько более рациональную — мы, может, не знаем, сколько именно средств каждый гражданин готов тратить на ту или иную инициативу, но мы точно знаем, что он не хотел бы тратить деньги попусту, а потому, если мы можем обеспечить сокращение трат при сохранении результата, то мы, в любом случае, это сделать обязаны.
Вторая позиция встречается значительно реже, что неудивительно. Ведь в рамках этой позиции сохраняется хоть какая-то ориентация на запросы общества внутри аппарата, который вовсе не настроен на их выполнение. А, может быть, и намеренно от них изолирован, защищен слоями подконтрольной повестки, цензуры, уголовного преследования инакомыслия и другими обычными практиками естественного государства. Более того, эта позиция может прямо противоречить интересам бенефициаров естественного, паханского государства сразу по нескольким пунктам — будучи успешной, на макро-уровне она сокращает спрос на государственные траты и, тем самым, подмывает легитимность изъятия общественных денег, а на микро-уровне разрушает сети патронажа и коррупционного финансирования десятков тысяч сотрудников, выступающих пусть и мизерными, но со-бенефициарами сложившегося уклада, а потому прямо заинтересованными в его сохранении. Такое «социально ответственное» министерство в сетях естественного государства оказывается в неприятной ловушке — его руководители вынуждены отказаться от единственного доступного им способа прямого служения нации через минимизацию издержек своей деятельности, при том, что министерство самим фактом своего существования как бы воплощает заботу государства об обществе.
На выходе получается нечто совсем странное. Министерство, при наличии заявленной миссии поддержки общества, не имеет возможности узнать какого рода поддержка, собственно, востребована и в каком виде она должна бы быть предоставлена. Что может современная российская Дума сказать российскому министру образования о требованиях народа в области образовательных услуг? Однако, министерство не получает требований не только со стороны народа, но и стороны бенефициаров государства. Не зря социально ответственных министерств не существовало вплоть до недавнего времени, времени национальных революций — естественному государству они просто не нужны, а потому никаких внятных требований к ним сформулировано быть не может. Те требования, что возникают, имеют по сути два источника — блажь власть имущего и некие общие соображения о предполагаемых народных чаяниях, вкупе с популистским желанием «сохранить рейтинг». Надо отметить, что в естественном государстве, в отсутствие выборов, народные чаяния воспринимаются через социологию, производимую прослойкой служилой экспертократии, а потому пляски вокруг рейтинга — это тема для целой отдельной монографии, но для министерства это, в основном, выливается в необходимость демонстрировать некую активную деятельность.
Что министерству остается в порядке инструктажа? Как ни смешно, но это только лишь «осознание» собственной важности — понимание, что «образование» или «здравоохранение», поставленное в название министерства, есть нечто, в целом, востребованное, что в министерстве собраны эксперты своей отрасли, и что они способны, просто в силу своей квалификации, как-то прозреть необходимую политику. В отсутствие внятного инструктажа извне, министерству не остается ничего, кроме как подменить собой сам народ, потребности которого оно предположительно должно обслуживать. Следуя такой логике, чем больше министерство, его расходы и штат — тем лучше, тем больше у нас «образования», «здравоохранения», «регионального развития» и прочих благ, а чем мы за это обилие заплатили — не очень-то и понятно, вроде как и ничем.
Министерства, обслуживающие распределенные социальные потребности, не просто так появились, лишь вследствие национальных революций; — вне национального демократического аппарата, они превращаются в чудовищные инстанции, которым, с одной стороны, никто не способен поставить внятную задачу, а с другой все приписывают ответственность за качество предоставляемых в действительно важных сферах человеческой деятельности услуг. Раньше было проще — естественные государства просто открыто признавали, что им неинтересна деятельность в этих сферах и отдавали их на откуп общественной самоорганизации. Сейчас же такой ход невозможен. Современным государствам необходимо, как минимум, делать вид, что они «социальные» и занимаются этими сферами. Тем самым, поддерживать министерства, деятельность которых сами граждане контролировать неспособны, а бенефициары государства и вовсе не заинтересованы.
