Империя как амёба
Очередная годовщина августовских событий 1991 года у многих ассоциируется с крахом Советской империи. Однако, в отличие, например, от Римской или Британской империй, из которых произошли по-настоящему новые страны, постсоветскую реальность скорее можно уподобить делению имперской амёбы. В результате чего возникло множество таких же империй, только размером поменьше.
Сущность имперского государственного устройства определяется тремя признаками: столичный гиперцентрализм, низведение регионов до уровня бесправных «провинций» (provincia исторически — завоеванная земля, управляемая римским наместником) и повышенные опасения за территориальную целостность.
Сегодня Италию, Испанию, Великобританию с их интенсивным и вполне легальным развитием регионалистских движений, невозможно классифицировать как имперские государства. Среди же постсоветских стран, наоборот — трудно указать такую, которая изжила бы в себе имперские архетипы.
*
Возьмем, к примеру, Украину, которая только что отпраздновала День независимости. Разумеется, граждан этой страны надо поздравить с национальным праздником! Но вместе с тем, увы, нельзя не признать, что наблюдение крымского политолога Андрея Мальгина, высказанное им в книге «Украина: соборность и регионализм» еще в 2004 году, продолжает оставаться актуальным:
Десятилетие, прошедшее с момента обретения Украиной государственной независимости, стало временем усиления бюрократизации, государственной централизации и подавления локальных автономистских устремлений. Ныне действующая конституция государства закрепляет его унитарный характер в полном противоречии с историческим наследием Украины. Неудивительно, что и результаты в сфере евроинтеграции оказываются более чем скромными.
Евроинтеграция, как справедливо указывает этот автор —
это не просто процесс сближения экономик европейских государств и их политических систем, это сближение цивилизационных основ во многом различных стран и народов. Качественная евроинтеграция восточно-европейских государств вообще не может осуществиться бюрократическими способами — решением центральных правительств и парламентов. Проблема сближения Украины и Европы — это прежде всего проблема развития локальной демократии и культуры.
Однако украинское руководство, вне зависимости от сменяющихся президентов, выстраивает жестко централизованную модель управления страной. Эта модель противоречит как историческому опыту Украины (самоуправление местных «громад», федералистский по своей природе Акт Злуки 1919 года), так и трендам современного европейского регионализма.
В давней уже статье я отмечал этот странный парадокс — несмотря на то, что Украина желает позиционировать себя как «не Россия», она
символически все еще остается «Малороссией» — ее политическая структура вполне повторяет российско-имперскую «вертикаль». Более того — если федерализм в России, едва возникший в 1990-е годы, фактически был отменен лишь при Путине, то в Украине за все время ее независимого постсоветского существования вообще никогда не было выборов областных губернаторов!
Это же касается и языкового унитаризма. Пример преимущественно русскоязычного Крыма здесь особенно показателен. Киевские деятели, которые пытаются подогнать эту автономию под унитарный «единоукраинский» стандарт, добиваются ровно противоположного результата — роста у ее жителей пророссийских настроений. Хотя разумные политики действовали бы совершенно иначе — они предоставили бы этой республике максимальное самоуправление и нашли бы возможность направить туда максимальные инвестиции, чтобы поднять ее курорты и вообще экономику до европейского уровня. Чтобы не крымчане стремились в Россию, а наоборот — приезжающие в Крым отпускники из РФ завидовали тому, как могут жить русские в свободной стране. Но в Киеве, видимо, Аксёнова не читали...
Тем не менее, в прошлом году Украина приняла закон «Об основах государственной языковой политики», который впервые ввел в правовое поле понятие «региональных языков». В случае, если национальное меньшинство в том или ином регионе составляет 10 и более процентов населения, этот закон предоставляет ему право свободно использовать свой язык, наряду с государственным, в органах власти, образовании, СМИ и других сферах общественной жизни. Этим правом уже воспользовались многие восточные и западные регионы Украины.
Само принятие этого закона стало результатом имплементации Украиной Европейской хартии региональных языков. Кстати, Россия также подписала эту Хартию, но до сих пор не сделала никаких шагов для ее практического осуществления. Здесь можно заметить еще один парадокс — президент Янукович, которого долгое время подозревали в «пророссийской» линии, на практике оказывается скорее «проевропейским» политиком. Это проявляется и в том, что он предпочитает ассоциированные отношения Украины с ЕС «Евразийскому таможенному союзу», куда Кремль сегодня настойчиво заманивает «братскую страну».
Однако внутренний унитаризм с гиперцентралистскими тенденциями в Украине сохраняется, демонстрируя, что правящая Партия регионов еще весьма далека от европейского регионализма...
*
Унитаризм в постсоветской Грузии насаждался гораздо более радикально и кроваво. Еще в 1990-91 годах, когда Кремль называл первого грузинского президента Гамсахурдиа «сепаратистом», он первым делом сам принялся бороться с «сепаратизмом» Южной Осетии. Так делилась имперская амёба...
После свержения Гамсахурдиа в 1992 году Грузию вновь возглавил советский чиновник Шеварднадзе. На посту министра иностранных дел СССР он вроде бы прославился как проводник миролюбивого «нового мышления», но затем именно при нем Грузия пошла войной на абхазских «сепаратистов». Эта война была чудовищно жестокой, со взаимными этническими чистками. И многие ее преступления не расследованы до сих пор.
Хотя, казалось бы, Шеварднадзе, с его советским бэкграундом, мог бы взять за основу административное деление Грузинской ССР. В нее входили три автономии — Абхазия, Аджария и Южная Осетия. Что мешало тбилисскому руководству заключить с ними федеративный договор, со взаимным делегированием полномочий? Кстати, в постсоветской России федеративный договор был подписан в том же 1992 году. Это хотя и был довольно неравноправный документ, предоставлявший республикам гораздо больше полномочий, чем областям, но все же он позволил мирно удержать целостность нового государства. (Тогда Россию еще многие считали «новым государством»...)
Но увы, централистско-имперские стереотипы в Грузии оказались сильнее здравого смысла. Оказываются они таковыми и до сих пор — любой грузинский политик, сколь бы ни заявлял о своем европеизме, обязан произносить ритуальные фразы о «восстановлении территориальной целостности» (т.е. возвращении Абхазии и Южной Осетии под контроль Тбилиси). Иначе — он превращается в политический труп.
Эта ситуация абсолютно идентична сербской. Там точно так же — кандидат на любой политический пост, посмевший усомниться в лозунге «Косово je Србиjа», не имеет никаких электоральных шансов. Имперский менталитет населения наглядно демонстрирует дистанцию этих стран от современной Европы.
Кстати, одним из архитекторов современной Европы можно считать де Голля. В свое время он отделил Алжир от Франции, предоставив ему независимость — несмотря на сопротивление парижских имперцев. И это выглядело не «слабостью», а напротив — здравым стратегическим расчетом по созданию Пятой республики. Но на постсоветском пространстве все хотят строить империи...
*
Еще одним показательным примером деления имперской амёбы выглядит Молдова. Хотя там дело осложняется феноменом взаимного ирредентизма. Стремясь к выходу из СССР, многие молдавские движения планировали не создать независимое государство, но войти в состав Румынии. В ответ на это возникла не приемлющая такой перспективы Приднестровская республика, которая на референдуме 2006 года, напротив, заявила о желании войти в состав России. Чем наглядно продемонстрировала, что ее также более интересует не реальная независимость и самоуправление, а подчинение «старшему брату».
Тем не менее, истоки приднестровско-молдавского конфликта вполне сопоставимы с уже приведенными примерами. Кишиневские политики были «сепаратистами» по отношению к Советской империи — но как только она рухнула, сами принялись подавлять «сепаратистов» в собственной республике.
Та же закономерность — в еще более уменьшенном масштабе — прослеживается и на примере Латгалии. Этот восточный регион Латвии со столицей в Даугавпилсе (Двинске) обладает многими этноисторическими отличиями от остальной территории государства, существовавшими еще в досоветский период. Однако все требования его граждан об автономии немедленно встречают отпор у защитников «единой Латвии», которые, вероятно, уже забыли, что их самих когда-то преследовали охранители «единого Союза». Видимо, действительно — история учит тому, что она ничему не учит...
*
Об имперской эволюции постсоветской России, наверное, говорить уже излишне — об этом написано множество статей и книг. Тот факт, что именно Россия в декабре 1991 года была одним из главных «сепаратистов», разрушивших Советскую империю, вероятно, вскоре признают «исторической фальсификацией», а упоминание о нем запретят как «экстремизм».
Дистанция между обращением к регионам «берите суверенитета, сколько проглотите» и колониальной войной против тех, кто проглотил его слишком много, оказалась всего в 4 года. А сегодняшняя РФ выглядит даже более имперской державой, чем СССР — каким он был в свои последние, перестроечные времена. Похоже, амёба уже дозрела до нового деления...
Однако тот, кто полагает, что «развал рашки» автоматически породит здесь новую жизнь, остается в одноклеточном мире.
