Этот неловкий «Сталинград»
Неловкое чувство подсказывало, что режиссер Федор Бондарчук воспринимает войну исключительно через подол. В «Девятой роте» единственного женского персонажа — Белоснежку — огуливали всей ротой, одномоментно, веером, и это была лирическая сцена. «Они хотели, чтобы их любили» — такой у фильма был слоган. Есть ли вообще сомнения, что бывший ведущий программы «Ты — супермодель» должен представляет себе любовь как-то иначе?
В плане посыла «Сталинград» с первых кадров был готов рифмоваться с «Ротой». Самые циничные даже успели испугаться недюжинной смелости Бондарчука: кино о ВОВ в России — особый жанр, в нем нет места сексу, тем более, групповому, однако это место режиссер, казалось, подбирает шаг за шагом. Зрителю сходу сообщают, что у рассказчика сгинули в Сталинграде пятеро отцов. Очень скоро все пятеро, заняв стратегическую высоту в аналоге Дома Павлова, будут раздевать глазами девушку Катю — мать рассказчика. Один из бойцов намекнет без обиняков: чужим, немцам, что здесь сидели, давала, небось?
К середине фильма отец-капитан проверит у худенькой Кати паспорт. Девятнадцать, а значит — можно. В качестве подарка девушке преподнесут ванну с горячей водой — помойся, мол, чаровница. «Я тебя уже два дня люблю», — признается, наконец, один из солдатиков. Поганое ощущение отложенного греха развеется под канонаду воздушного боя, на который Катю ведут посмотреть, как на салют. Да, отцы — все пятеро, но четверо из них в сугубо духовном смысле. Или все пятеро в духовном, и без немца не обошлось? Дискуссионный вопрос.
Параллельная любовная линия развивается по другую сторону фронта — в подвале того же дома. Офицер Вермахта и главный протагонист картины ходит к русской Маше, мнения Маши на то не спрашивая. Соседи по подвалу ненавидят «немецкую подстилку», но не гнушаются кушать немецкие консервы, которые Маше приносит офицер. Сначала Маша хочет офицера зарезать, но потом, кажется, проникается к нему чувствами. Что называется, привет от классиков, от лукавых европейцев, которые первыми положили оккупантов и оккупированных в одну постель. Востребованная временем провокация, опробованная Кавани в «Ночном портье» и доведенная до совершенства в «Черной книге» Верховена (где основная доля режиссерской симпатии отдана нацистам, а режиссерского омерзения — антинацистскому подполью), пришла в российский массовый кинематограф почему-то с Бондарчуком, и от этого тоже возникает неловкое чувство. Уж от кого-кого, а от Бондарчука мы ждали равнения на совсем другой ориентир — на ментора, на Никиту Сергеевича, на взятую им в «Утомленных солнцем-2» высоту. Чтобы с дрекольем в руках и частушкой про Гитлера в зубах — на Цитадель, чтоб паучок выручай, а Господь помогай, и сим победиши.
Но — нету! Почти совсем нет. По части разнузданного, постмодернистского креатива идет лишь атака заживо горящих советских солдат на вражьи окопы (чтобы обнять и сгинуть вместе) и призыв помянутого выше офицера перейти через Волгу, чтоб дойти до индийских шлюх с шестью руками. Рапиды вроде бы намекали: сейчас, вот сейчас начнется смесь «Сумеречного гонщика» с «Олимпиус инферно» и «Крадущимся тигром», но обманули рапиды. Запакованный в голливудскую обертку, содержащий европейские позывные и гонконгскую пластику боя, раскрашенный пеплом, сажей и огнем «Сталинград» хотя и отдалился на метр от российских традиций военного кино и патриотического пафоса, остался русским по начинке.
И эта начинка съедобна. Вот где главная неловкость.
Бондарчук снял нормальное кино. Не выдающееся и даже не хорошее, — нормальное. О, эта неартикулируемая неловкость от того, что неприятный человек должен был обделаться, да не обделался. Эта постыдная неловкость от констатации неловкости неартикулируемой, сиречь — разочарования. Разочарования от внезапной адекватности там, где адекватности быть не должно, а у тебя канистра напалма загодя припрятана. Отточено стило. Шутки заготовлены. Понимаете? Шутки!
Проблема зрела давно. Проблему эту сформулировал Дмитрий Львович Быков еще на премьере «Утомленных солнцем — 2»: «А если он и впрямь отличное кино снял? Что делать будем?» (я сидел в соседнем кресле и подло подслушивал). К счастью для интеллигенции, барин не подкачал, — снял, как надо. С лулзами, с клюквой, со слезами стыда за происходящее на экране, — и план «В», которого не было даже в наметках, Дмитрию Львовичу не понадобился. В звонкое, уничтожающее ехидство прессы отлились тогда Михалкову и съезд СК, и дружба с Путиным, и 3% с каждой болванки, и пинание лежащего, и просвещенный абсолютизм, и план Даллеса, и хруст французской булки, но в первую очередь (хочется на это надеяться) качество самого продукта, представленного как «великое кино о великой войне».
А Бондарчук снял пусть не отличное и не великое, но нормальное кино. Федор, Вы нас подвели. Где бесстыдство, Федор? Где отлив духовных скреп? Где лажа? Где передовица газеты «Звезда»? Где, я извиняюсь, хоть какой-нибудь наполнитель? Вам что, жалко? Мы имели право надеяться. Ведь ничто не предвещало. Вас ничто не страховало. Вообще ничто.
Не страховали харизма (тут без иронии) и актерская востребованность Бондарчука в амплуа «Куценко для интеллигенции»; паяц — еще не режиссер, это другая профессия. Не страховала, напротив, почти гарантировала «пирдуху» его продюсерская деятельность (где-то между «Жарой» и «Фобосом» стало понятно, что у Бондарчука неразрешимые разногласия с запросами «больно умных»). Режиссура говорила за себя — и фальшивая, насквозь вторичная «9 рота», и совершенно беспомощный «Обитаемый остров». И главное: казалось, что Бондарчук — живое олицетворение казенной пошлятины. Казалось, что «это вот всё» (бюджеты, клановость, Первый канал, Молодая гвардия «Единой России») просто не подразумевают на выходе хорошего кино про войну. Но кино имеется. Нет, не хорошее. Нормальное.
«Сталинград» мастеровит и динамичен технически. В Голливуде так снимают давно. У нас так не снимали никогда, у нас спецэффекты — выпендреж, а не арсенал для реализации художественного замысла. Кто-то скажет, что при замахе на «правду о главной битве Великой Войны» этого мало, ну так что ж? Про Перл-Харбор — главный жупел Великой Войны для другого континента — тоже не Спилберг снимал, а Майкл Бэй — технично, но погано, как умел. А Бондарчук, глядишь, еще и поумнее Бэя будет.
«Сталинград» не блещет идеей и не скрипит извилинами, но он продуман и взвешен в плане эмоций. Это история про любовь, про несколько локальных трагедий на фоне трагедии более глобальной, если хотите, трагедии русского народа в лице Кати, которая ни от кого хорошего уже не ждет, которая не валит из разрушенного, всеми сторонами битого, недружелюбного и не подлежащего восстановлению дома, потому что дом этот — её (если бы «Сталинград» был подан не с точки зрения Кати, а с точки зрения Маши, — немцем, соседями, войной, жизнью самой затраханной, — это уже заявка на «Берлинале», но даже для «Берлинале» это пока чересчур)
«Сталинград» не образец хорошего вкуса, но он нейтрален социально и корректен политически. Он транслирует мысли, давно пережеванные в Европе, но экзотичные для России даже (особенно!) в 2013 году. Немцы — тоже люди. Советские солдаты — тоже люди (то есть, не сверхгерои без пятнышка в чаяньях). Нонкомбатанты на войне выживают, а не строят коммунизм. Гуманность и рефлексия зависят от личности, а не гражданства. Трагедия и подвиг не отменяют сложной палитры чувств и липких, небезупречных с этической точки зрения попыток встретить завтра. Если считаете, что это кощунство, можете подписать петицию с требованием запретить фильм и привлечь к ответственности причастных, а то ветераны плачут. Претензии исчерпывающие: русский народ недостаточно единодушен, советский солдат недостаточно безупречен, немецкий солдат недостаточно звероподобен и даже евреев убивает недостаточно жестоко (живыми сжигает, но кому как не нашим патриотам знать, что для еврея жестоко, а что — не слишком).
Петиция — иллюстрация того, что все мы имели право ждать, а получили разрыв шаблона. Как будто Мизулина внесла закон не о том, чтобы гомосексуалистам печати на лоб ставить, а об отмене статьи 282. Ничего по сути не меняет, но даже не знаешь, чего и сказать. Ведь безумие обычно идет по нарастающей.
Напомню по случаю, что Россия третий год выставляет на «Оскар» фильмы про ВОВ (с учетом «Края» Учителя — вообще четвертой), как будто пытаясь сформулировать что-то важное для себя, априори американцам не нужное. И в этом вопросе — как раз по нарастающей, от Михалкова к «Белому тигру» Шахназарова, где Гитлер исполняет мечтания Запада по уничтожению великой России, ему черт ворожит, но нам, как выше сказано, Господь помогает, и сим, опять же, победиши. На третий год плоды безумия должны были бы уже, наконец, оформиться в план Даллеса, в сионистский заговор, в Симонова, чья истеричность была оправдана другой, не нынешней эпохой (Симонов, кстати, у Бондарчука прозвучит, но прозвучит небесспорно). Убей, мол. Непременно убей. Фашиста, натовца, гомика. А вышло то, что вышло: без претензий на выдающееся, но с красивой картинкой, с любовью земной, с патриотизмом, однако без жеребятины. Почти. Доверенное лицо Путина просыпается в Бондарчуке лишь временами и как-то лукаво, чисто начальства для. «Они погибли, чтобы мир больше не знал войны» — звучит богато, но сам-то не мальчик. Явно понимает, что если вопрос ставить именно так, погибшие не преуспели.
На картинку, на любовь, на Земфиру с песней Цоя в итоге потянулся массовый зритель. На девчачью ромашку «кого она выберет?» потянулся. На мальчишечий азарт «давай, наш, победи чужого». Массовый зритель всегда молод, и это первый случай, когда он и впрямь потянулся на российский фильм «о великой войне» — сборы свидетельствуют. Михалков, Шахназаров, идеологически выхолощенная «Брестская крепость» были массовым зрителем проигнорированы. Ни Бог не нужен зрителю, ни черт ему не нужен, ни политрук. Нужны любовь и картинка. Нормальный у нас зритель. Общечеловеческий.
Это даже внушает оптимизм. Еще одно неловкое чувство.
