Заметки на тему пития
Помню, в известном советском фильме «Щит и меч» есть один бытовой эпизод, который ещё в пионерском детстве меня обескураживал, поскольку шёл вразрез с представлениями, внедрявшимися в моё сознание системой. Утро. Два приятеля, Иоганн Вайс (советский разведчик в исполнении Любшина) и Генрих Шварцкопф (внутренне мятущийся эсэсовец в исполнении Янковского) что-то обсуждают на хмурой набережной Шпрее. Оба в чёрной форме, в фуражках с черепами. Шварцкопф пребывает в хронической депрессии, ему необходимо уже с утра «принять». Но всё ещё закрыто. Шварцкопф в отчаянии чертыхается. «У меня есть коньяк», — отзывается Вайс и протягивает другу компактную карманную фляжку.
Что я хочу сказать? «Шит и меч», разумеется, не эталон правдивости. Но в знаковых бытовых мелочах он просто был обязан быть хоть в какой-то степени достоверным, иначе всё рассыпется. И вот эта фляжка с коньяком в кармане у Вайса — это правда. Вайс не алкоголик, не пребывает в депрессии, он как разведчик чётко работает в имидже вышколенного эсэсовца, но фляжку в кармане носит. Просто, чтобы снять усталость при случае, взбодриться. Это нормально. И начальство его не покарает, уловив лёгкий запах коньяка. То есть Вайс в данном случае ведёт себя как все или, по крайней мере, как многие (что принципиально важно для разведчика).
Ещё сцена из того же фильма. Вайс и Шварцкопф заходят днём в кафе перекусить. Опять же в чёрной форме. Сидят за столиком, перед ними тарелки с едой и пиво в гранёных кружках. Деталь, мягко говоря, странная для советского зрителя. Пиво, можно сказать, в рабочее время, на службе, при исполнении! Но советский разведчик Вайс знает, что не выходит за рамки нормативов общепринятого и спокойно, с ясными голубыми глазами отхлёбывает немецкое пивко, полагаю, ничуть не потерявшее в качестве даже во время войны.
А теперь пример на сей раз уже не из кино, а из вполне реальной жизни. После войны Советскому Союзу в качестве трофея достался прекрасный итальянский линкор «Юлий Цезарь». Советские привели его в Севастополь и переименовали в «Новороссийск». Но на этом грустные перемены, постигшие трофейный корабль, не закончились. Советское начальство обнаружило, что линкор оснащён многочисленными краниками, дабы итальянские моряки могли в любой момент утолить жажду, испив доброго родного винца. Можно представить, как переклинило совковые мозги от такого открытия, ведь из «нашей» армии и флота официальный алкоголь был изгнан начисто (исключение: фронтовые сто грамм и красное вино на атомных подлодках). Всю систему виноснабжения на линкоре немедленно ликвидировали — не из-за опасений, что краснофлотцы могут нажраться (вина в трубах уже давно не было). Дело в другом: само наличие таких краников могло плохо сказаться на твёрдости убеждений и менталитете советского человека — подобно посещению западных магазинов или просмотру западного кино. Эти крамольные краники, как компьютерный вирус, могли нарушить всю систему сознания и представлений о мире. И они быстро исчезли.
А ведь на дореволюционном русском флоте матросам регулярно выдавали... Нет, не водку, водка — она для сухопутных войск. В военное время строевым солдатам царской армии выдавали по 160 грамм водки три раза в неделю, нестроевым — два раза в неделю. В мирное время наливали по праздникам (а их было немало), а также по усмотрению командира и в порядке поощрения. Было даже такое армейское понятие: чарка (и команда «К чарке!»). Но вернёмся к флоту. Так вот, на старом русском флоте матросам выдавали, в соответствии с лучшими морскими традициями, РОМ. Это покрепче винца на «Юлии Цезаре». Почитайте «Цусиму» Новикова-Прибоя, там всё описано.
Почему же советский флот и советская армия стали несовместимы с алкоголем, вытеснив его в теневую, подпольную область, в затхлые ротные каптёрки, офицерские общаги, за плотно закрытые двери штабных кабинетов? Вино всегда, изначально воспринималось совком как источник опасности, хаоса. Именно в этом ярче всего сказалась сектантская, изуверская природа совка, его ненависть к жизни и её радостям. Алкоголь виделся совку наследием старого мира, областью человеческой свободы, подлежащей урезанию. В сектантской оптике совка алкоголь не менее подозрителен, чем творчество и индивидуальная трудовая деятельность. В алкоголе кроется некая приватность, нетерпимая советчиной. Алкоголь — это как бы частная собственность человеческого духа, его убежище и крепость, которую надо было разрушить. В фильме «Дневник его жены» Бунин говорит:
Знаешь, за что я ненавижу больше всего большевиков, всю эту левую шатию, революционеров-новаторов? Есть в них какое-то скопчество, какая-то бесчувственность. Ты вспомни их лица... кастраты. Переделывают жизнь те, кто ни черта в ней не смыслит, кому любить не дано...
Совок начал борьбой с алкоголем (вспомним уничтожение большевиками питерских винных складов, декрет 1919 года) и с ней же сошёл в могилу (горбачёвская антиалкогольная кампания). Однако при этом именно советское пьянство стало притчей во языцех. Уже первые комиссары-чекисты, по свидетельству современников, люто глушили денатурат. Совок напоминал монаха-извращенца, который одновременно и борется с пороком и предаётся ему. Пьяницы боролись с пьянством и обличали пьяниц. Пропагандисты с пропитыми лицами учили народ морали. Это порождало особо ханжескую атмосферу, в которой открытое пьянство становилось своего рода вызовом, фрондой. Именно таковы подвижники алкоголя Владимир Высоцкий и Венедикт Ерофеев. Ерофеев вообще сделал из пьянства вариант христианства, который открыто и последовательно исповедовал.
Вообще же совок своим ханжеством и разрушением прежней бытовой культуры превратил русскую выпивку во что-то свинско-подзаборное. Пили и до революции и, нередко, безобразно. Но «на троих», в подворотне, в подъезде, тайком от ментов — это чисто советское (точнее, подсоветское), вынужденное изобретение, продиктованное спецификой условий (вернее, полным отсутствием таковых). Совок всё как-то «опустил», весь строй жизни. Вся жизнь при совке как бы выцвела, утратила полноту, и выпивка, будучи частью жизни, тоже стала безнадёжной и серой, как пятиэтажки новостроечных окраин, полузапретной и почти постыдной. Совок видел, что народ бежит от его пустоты в пьянство, как когда-то бежал на Дон или в Сибирь, и пытался вернуть беглеца, поставить его на работу. Но ввести тотальную трезвость решиться не мог: я думаю, в этом случае страну постигло бы массовое сумасшествие.
Но вернёмся на линкор «Юлий Цезарь», перекрещенный в «Новороссийск». Уже на переименованном корабле советские начальники обнаружили небольшую металлическую табличку с прежним, итальянским названием. Велели немедленно отодрать и выбросить. Матросы выполнили приказ неохотно: дескать, плохой знак, изначальное название корабля — это как талисман-оберег. И действительно, 29 октября 1955 года «Новороссийск» загадочно взорвался на севастопольском рейде, перевернулся и затонул. Я лично думаю, что тут дело не в содранной табличке, а в тех самых винных краниках. Уничтожив их, совок убил душу корабля. Совок вообще любил убивать душу. И гордый итальянский линкор не пожелал превращаться в унылого советского трезвенника-ханжу.
