Норд-вест
Памяти Валерии Новодворской
Знаете, есть такое расхожее выражение: безвременная кончина.
В отношении не столь давней смерти Валерии Ильиничны Новодворской оно буквально.
Именно сейчас, в пору ускоренной фашизации сверху, голос Новодворской был бы нужен, как никогда. На фоне почти повального, чумного конформизма российских «властителей дум» и «мастеров культуры» его, этого голоса, как сказал поэт, «фатально не хватает».
Его не хватает мне лично.
Новодворская знала: сейчас у власти те, кто допрашивал её в КГБ, кто измывался над нею в «психушке». «Гэбульники», как она их уничтожающе-нежно называла.
Она спокойно и даже весело смотрела в глаза этой власти. И эта всемогущая, бандитски-брутальная власть её побаивалась. Новодворская была живой, активно-действующей легендой того, героического диссидентства. Последним великим романтиком русской свободы, живущим в России (есть ещё Владимир Буковский, слава Богу, но он в Англии). Неформальный статус Валерии Ильиничны, помноженный на абсолютное презрение к собственной смерти, был таков, что с Новодворской нельзя было ничего сделать. Властям оставалось только выслушивать её.
Новодворская — это воительница нордического либерализма. Её вдохновляла древняя скандинавская демократия. Именно вот эту «скандинавскую прививку свободы» она чутко различала и ценила в Руси, в русской культуре. Она любила древние русские республики — Псков, Новгород, любила непокорность Твери и Рязани, всё то, что противостояло московскому превращению «ордынской традиции» кнута в «национальную особенность». В самой натуре Новодворской были несгибаемость и воинственность, как у Марфы Посадницы — последнего «президента» Новгородской республики.
Новодворская исповедовала, что изначально Русь идёт от корня свободы, и искренне удивлялась т. н. «русским националистам», которые в своём стремлении «к корням» обращаются к позднейшей, московской традиции рабства и деспотизма. Вот уж воистину, как писал Алексей Константинович Толстой, «наглотавшись татарщины вcласть, вы Русью её назовёте». Новодворская-историк делала великое дело: она вслед за А.К. Толстым отстаивала европейское происхождение Руси, подвижнически возделывала именно русскую традицию свободы. Либерализм Новодворской — абсолютно «почвенный». В самой её фамилии слышен дальний новгородский раскат. Она и Путин, упоминающий татарофила, «византиста» и реакционера Константина Леонтьева — это было живое, наглядное, непримиримое противостояние двух русских культурно-политических традиций.
Новодворскую невозможно было купить. С нею нельзя было договориться. Она не хотела играть «по правилам», и это быстро поняли наши гнусные телешаманы, отсёкшие её от телетрибуны. Даже с Солженицыным власть как-то договаривалась, навещая его на дому. В квартире Новодворской Путина представить невозможно. В мировоззрении Солженицына было много прорех, сквозь которые, бывало, просачивалась ордынско-московская дрянь (вспомним позицию А.И. по Украине). Солженицын умер в самый канун российско-грузинской войны, но честное слово, трудно сказать, какую позицию он занял бы в том августе 2008-го. Осудил бы он путинских «заглотчиков», как когда-то — брежневских? Была ли в нём «скандинавская прививка свободы» или в А.И. слишком много «московского»? Вопрос сложный. Тут не место его решать.
С Новодворской же всё ясно и тогда, и теперь. Она — это снежная чистота идеи свободы. О её нордический либерализм, как о балтийскую скалу, разбивается слякоть пошлого, гнилостного, имперского патриотизма, вновь затопившего наши бедные плоские равнины. Она открыто называла Путина «чекистской шкурой», горячо приветствовала Майдан и высоко оценивала новую украинскую власть. Она полагала, что Украина «сохранила идеалы Киевской Руси, которая была первой в Европе по экономическому и политическому потенциалу». Она считала «присоединение Крыма» аншлюсом и возможным прологом Третьей мировой. Она предсказала, что вслед за Крымом Кремль развяжет войну на востоке Украины, в ходе которой украинская армия будет сражаться не столько за целостность своей страны, сколько за то, чтобы Украина просто выжила. И не ошиблась.
Как истинный либерал, Новодворская не боялась быть в меньшинстве. И даже в одиночестве. «Скандинавская прививка свободы» сочеталась в ней с христианским бесстрашием противостояния машине «мира сего». В Новодворской было что-то юродивое, заставлявшее многих стыдиться «бабы Леры». Её люто ненавидели, высмеивали, оскорбляли. Многие считали дурным тоном цитировать её всегда блестящие, точные, как удар молнии, тексты. Что ж, святые всегда неудобны. Новодворская — это как раз особый род святости. Политической святости. Либерализм Новодворской в чём-то сродни ярому исповедничеству боярыни Морозовой.
На радость властям, бесчисленным патриотам и даже некоторым «демократам» умолкла набатная нота русской демократии. Именем Новодворской не назовут какую-нибудь бывшую Большую коммунистическую улицу. Ибо Новодворская абсолютно антисистемна. Её имя постараются укатать в забвение. Она была к этому готова, поскольку знала, что принадлежит к альтернативной, почти подпольной русской традиции — к традиции крамолы, грозного вечевого гула, ушкуйного посвиста и драконовидных кораблей. Т.е. к чисто РУССКОЙ традиции, за верность которой «русские патриоты» постоянно обвиняли Новодворскую в «русофобии».
Но есть те, кто понял Валерию Новодворскую и не забудет её никогда. Те, в ком живёт «скандинавская прививка свободы» как гарантия от имперско-шовинистической чумы, от поветрия верноподданичества, от сладострастного поноса рабства, которым сейчас истекает Россия. Новодворская всегда останется нашим гордым новгородским норд-вестом, пронзающим «низовскую» евразийскую серь; он пробегает весёлым, пробуждающим ознобом по шири неподвижных сонных рек и по тихим, боязливым зелёным речушкам. Лера — так зовут ветер вольности, парусов и Европы, обнажающий тревожную белёсую изнанку наших осин, берёз и ракит.
