Разгон кубанской Рады

В начале ноября исполнилось 95 лет событию, именуемому современниками «кубанским действом». Трагедия, окончательно оттолкнувшая кубанцев от «добровольцев», сыграла роковую роль и в истории Гражданской войны в целом, яснее ясного показала шаблонность и ограниченность мышления белых генералов, доведших себя до краха упертым «единонеделимством». Однако предпосылки этого «действа» лежат куда глубже, уходя корнями чуть ли не в начало заселения Кубани запорожцами.

Недолгая история Кубанской народной республики нераздельно связана с украинским национальным движением, в начале прошлого века еще вполне живом на Кубани. Можно сказать, что в разгоне Кубанской рады повторилась историческая трагедия украинского народа — разгром Запорожской Сечи царскими войсками. Произошло это в царствование Екатерины Второй, императрицы, которую нынешние кубанские власти навязывают кубанцам чуть ли не как главную благодетельницу казачества.

Любопытна и символична формулировка, с которой начинался подписанный августа 1775 года императрицей манифест: «Об уничтожении Запорожской Сечи и о причислении оной к Новороссийской губернии». То есть спор, что было раньше — «Украина» или «Новороссия» далеко не так однозначен, как кажется «ура-патриотам». После упразднения Сечи казаки раскололись: часть их ушла в Турцию, основав в дельте Дуная Задунайскую Сечь (1775−1828 гг.). Османский султан позволил это казакам на условиях предоставления пятитысячного войска в свою армию. На новом месте запорожцы участвовали в подавлении восстаний против Османской империи православных народов Балкан (греков, болгар, сербов.). Но прежде, чем ужасаться войнам с «братушками», нехудо вспомнить, что одной из причин упразднения Сечи были как раз конфликты казаков с сербскими поселенцами в Приазовье. Сербом был и генерал-поручик Петр Текели, командовавший войсками, разогнавшими Сечь. И совсем уж иронией судьбы, если проецировать те события на нынешние времена, выглядит версия о том, что запорожский казак Захарий Чипига, возглавивший Черноморское войско, был крещеным албанцем.

Черноморское войско возникло из так называемого «Войска верных казаков», состоявшего из тех Запорожцев, что остались в России и решили воссоздать Сечь — пусть и на условиях полного подчинения самодержавию. Благодаря дипломатическим талантам войскового судьи Антона Головатого это желание было удовлетворено — в Петербурге нуждались в опытных воинах для охраны новых границ по реке Кубани от черкесских набегов. По указу императрицы черноморские казаки получили около трех миллионов десятин земли, простиравшейся между реками Кубанью и Еей, Черным и Азовским морями и устьем Лабы. Почти сразу казакам в жесткой форме было показано, что ни о каком воскрешении запорожских вольностей не стоит и мечтать.

Уже при Павле Первом был подавлен «Персидский бунт», когда черноморцы, вернувшись из тяжелого и утомительного «Персидского похода» подали в Войсковое правление прошение, в котором добивались денежной компенсации за вычеты из жалованья, оплаты за провоз вещей, за невыплату заработанных у казны денег и за проданный старшиной провиант. Приехавший через три дня временный глава войска Тимофей Котляревский предложил казакам отдохнуть, а потом разойтись на заработки. Однако казаки не поддались на уговоры, избрав из своей среды новую делегацию во главе с Федором Дикуном и Осипом Шмалько, с этого момента возглавивших восстание. Во время подачи вторичного прошения Котляревский приказал арестовать Дикуна, Шмалько и других, но казаки силой освободили своих лидеров. С 5 по 12 августа 1797 года власть в Екатеринодаре находилась в руках восставших. Казаки выдвинули новые требования: вернуть отобранные у них офицерами земли, разрешить рубить лес наряду со старшинами, уменьшить пошлины за рыбную ловлю и добычу соли. Но главным требованием было политическое: восстановление выборных должностей в Черноморском войске. Масла в огонь тут подлил сам Павел I, в 1797 году своим указом назначивший войсковым атаманом Тимофея Котляревского, бежавшего от восставших в Усть-Лабинскую крепость. Это вызвало новую волну протеста — «как может государь без нашего выбора жаловать нам атамана»?

Тогда царское правительство поменяло тактику- приехавший из Петербурга полковник Пузыревский предложил восставшим поехать в столицу для подачи жалобы императору. По прибытии в Петербург Федор Дикун, Осип Шмалько и другие предводители восстания были тут же арестованы и отданы под суд. Вожаков «персиян» приговорили к смертной казни через повешение, позже наказание было «смягчено» на порку розгами, вырезанием ноздрей и ссылкой на каторжные работы. В то время в самом Екатеринодаре принялись хватать «подозрительных» — более 220 казаков бросили в глубокие ямы, вырытые у протекавшей через город реки Карасун. Федор Дикун умер в феврале 1800 года, изнуренный физически и морально, Осип Шмалько скончался уже в тюрьме в Екатеринодаре.

По словам известного кубанского историка Федора Щербины, «Персидский бунт» стал «лебединой песней черноморцев о казачьей воле и демократических порядках». Однако память о нем, равно как и более ранних демократических порядках Запорожского войска еще долго сохранялось на Кубани. Будущий глава УНР, Симон Петлюра, во время своего приезда на Кубань, где работал вместе с Федором Щербиной, узнав о «Персидском бунте» говорил о Федоре Дикуне как о «примерном казацком деятеле, за которым шли все казаки». "«От тепер би такого Дикуна!» — говорил Петлюра.

Несмотря на полное политическое подчинение Черноморского войска Петербургу, в самом казачестве еще сохранялось недоверие к «москалям». Хотя и среди кубанских первопоселенцев конкретно запорожцев было от силы тридцать процентов, а остальные были «вольными охотниками», тем не менее, в основной своей массе, они являлись этническими украинцами, а запорожцы составили костяк Черноморского войска. Последующие волны переселенцев на Кубань в течение 1809-1848 года также были преимущественно из Украины, большей частью с Полтавщины и Черниговщины. Кроме того, уже при Николае I на Кубань переселилась и другая часть бывшего Запорожского войска — вернувшаяся на службу России Задунайская сечь, составившая так называемое Азовское войско, впоследствии переселенное на Кубань. Все это наложило отпечаток на менталитет черноморского казачества, выражаемый, например, в таком свидетельстве очевидца:

В бывшем Черноморском войске, состоящем из малороссиян и хранящем предания Запорожской Сечи, эта отдельность принимает вид национальности и выражается нерасположением к иногородцам, которых казаки недружелюбно называют москалями.

Не желали черноморцы и покидать уже обжитые станицы и переселяться, по плану черноморского правительства, в горы недавно отвоеванного Закубанья. Общее настроение черноморцев к данному проекту можно было выразить словами одного из них, описанных в письме кубанскому казачьему писателю Василию Мове: «я ix!... та ix... 6icoвoi души маскалiв... я ix у в одну жменю вiзьму!!». Учитывая такие настроения, было принято решение об объединении Черноморского казачьего войска с некоторыми бригадами Кавказского линейного войска, состоявшими из донских казаков и однодворцев. Так появилось Кубанское казачье войско, в котором изначально были заложены предпосылки для раскола: на «сепаратистских» черноморцев и «лояльных линейцев».

Этот раскол особенно четко проявился в ходе Гражданской войны и кратковременной истории Кубанской Народной Республики. В Кубанской Раде четко задавали тон черноморцы. Несмотря на то, что минуло уже почти полтора века с момента упразднения Сечи, демократические традиции войска продолжали жить среди потомков запорожцев. Это отмечал, кстати, и уже упомянутый здесь Симон Петлюра, говоривший Федору Щербине: «Черноморце — добрые молодцы, потому что они сделали с Черномории то, чего не было и на Старой Украине, которую так опаскудилы крепостничеством ».

В марте — апреле 1917 на основании «Положения об общественном управлении станиц казачьих войск» прошли перевыборы атаманов и органов казачьего самоуправления. 17 апреля казачий съезд подтвердил создание Кубанской краевой войсковой Рады и образовал Временное Кубанское войсковое правительство. В его состав вошли семь членов Кубанского областного исполнительного комитета и восемь избранных Радой представителей казачества. Председателем Рады стал Микола Рябовол, правительство Республики возглавил казачий полковник Александр Филимонов, а позже Лука Быч, уроженец станицы Павловской, бывший городской голова Баку.

Черноморцы, называемые иначе федералистами, к которым принадлежали Рябовол и Быч, являлись сторонниками автономии Кубани, её самостийного существования. «Линейцы», к которым принадлежал выбранный атаман Войска Александр Филимонов, придерживались курса на единую и неделимую России. По сути линейцы попали в двусмысленную ситуацию: будучи политически частью кубанского казачества, идейно они тяготели к добровольческому командованию. Последнее, в свою очередь, слышать не желало ни о какой казачьей автономии. Противостояние проявилось чуть ли не сразу по прибытии добровольцев на Кубань, во время переговоров об объединении войск Кубанской рады и Добровольческой армии против большевиков, незадолго до этого занявших Екатеринодар. Руководители добровольцев, генералы Алексеев и Корнилов, в резкой форме требовали вхождения всех кубанских частей в Добровольческую армию. Кубанцы, естественно, были против этого и согласились лишь под сильным давлением. Пока у казаков и добровольцев был общий враг- большевики, все разногласия оставались на втором плане, но с занятием Екатеринодара и изгнанием большевиков из Кубани проявились, что называется, «в полный рост». Отношение добровольческого командования выражалось в такой форме, которая возмущала даже лояльного «линейца» Филимонова. В своих воспоминаниях он приводит такой эпизод:

Того же дня вечером у меня во дворце состоялся парадный официальный обед в честь прибывших на совещание атаманов, на котором присутствовало до двухсот человек, в том числе и представители союзных держав. Во время обеда играла музыка, исполнялись войсковым хором казачьи гимны — донской, кубанский.

Деникин во время обеда был мрачен и произнес совершенно неожиданный для нас тост. Он сказал приблизительно следующую речь:

— Вчера здесь, в Екатеринодаре, царили большевики. Над этим домом развевалась красная тряпка, в городе творились безобразия. Проклятое вчера... Сегодня здесь происходит что-то странное — слышен звон бокалов, льется вино, поются казачьи гимны, слышатся странные казачьи речи, над этим домом развевается кубанский флаг... Странное сегодня... Но я верю, что завтра над этим домом будет развеваться трехцветное, национальное русское знамя, здесь будут петь русский национальный гимн, будут происходить только русские разговоры. Прекрасное «завтра»... Будем же пить за это счастливое, радостное «завтра»...

Для всех присутствовавших этот тост был ушатом холодной воды

Одним из самых упорных противников установления на Кубани «генеральской диктатуры» был пользующийся огромным уважением у простых казаков Микола Рябовол. Глядя на нынешних «кубанских казаков», кажется невероятным появление у них подобной Личности: участника украинских «громад» на Кубани и в Киеве, талантливого управленца, проявившего свои деловые качества на посту одного из директоров правления Кубанско-Черноморской железной дороги. Во время Февральской революции Рябовол становится депутатом одного из «советов солдатских и офицерских депутатов», а после, как уже было сказано — председателем Кубанской Войсковой Рады. Несмотря на то, что Рябовол, будучи «черноморцем», всегда подчеркивал свои украинские корни, пытался он найти общий язык и с «линейцами», стремясь сохранить единство войска. 24 сентября 1917 года, когда начала свою работу вторая сессия Кубанской Войсковой Рады, на одном из заседаний выступали представители Украины. Микола Рябовол приветствовал их по-русски:

Украина прислала к нам в гости своих послов. Братья казаки-линейцы! Я уверен, что вы не осудите, а поймете вашими сердцами то чувство, которое наполняет мою душу... Но только ли мою? Души всех казаков-черноморцев в эту минуту. Поприветствуем же послов Матери Украины на языке наших родителей, дедов и прадедов!..

Но при этом украинофильство Рябовола не вызывало сомнений — что было видно из продолжения обращения к украинским гостям:

Дорогі гості! Мачуха доля відірвала наших дідів Запорожців від матернього лона й закинула їх на Кубань. Більше ста літ жили ми тут сиротами по степах, по плавнях, по горах без матернього догляду... Царі робили все, щоби вибити з наших голів, з наших душ пам’ять про Україну й любов до Матері. Царі хотіли зробити з нас душогубів, хотіли, щоб ми, коли прийде той слушний час, час визволення України, своїми руками задавили ту волю, щоб ми свої шаблі пополоскали в крові Матері... Так! Не діждали б цього вони ніколи. Не діждали б бо хоч наші душі царі понівечили, та не вбили, і ми, діти, руки на Матір не підняли б... Та минула лиха година... Прийшла воля і ми ожили. Ожили і, як вірні діти своєї Матері, йдемо тим шляхом, який указала вона, йдемо туди, де зорять уже любов між людьми, де жде і нас вільний союз вільних народів...

Именно эту идею — «союза вольных народов» — Рябовол отстаивал всегда: сначала в сотрудничестве с гетманской Украиной Скоропадского, потом с правительством Петлюры. Эта идея же высказывалась и активно популяризировалась Фёдором Щербиной, занимавшим различные должности и в Кубанском правительстве, и в Раде. По его мнению, после разгрома большевиков казачьи республики, равно как и прочие несоветские государства, смогут объединиться в свободное демократическое государство — Российскую Федеративную республику, и казачьи образования войдут в неё по примеру штатов США.

Эту же идею отстаивал Рябовол, выступив инициатором конференции с участием представителей казаков Дона, Терека и Кубани. Конференция начала свою работу 13 июня 1919 года в Ростове-на Дону. Микола Рябовол говорил о необходимости объединения государственных образований Украины, Кубани, Дона, Терека, Грузии для борьбы с большевиками и объединения на демократических началах. Добровольческую армию он также видел в составе будущего Союза, хотя всегда критиковал ее идеологию и политику. Особенно резко председатель Рады критиковал «Особое совещание» при генерале Деникине, называя его «компанией самозванцев из кадетов и черносотенцев». Другой его отзыв о деникинском режиме: «После взятия Екатеринодара выяснилось, что на Кубани всякий прапорщик — полный хозяин...».

Неудивительно, что эта фигура вызвала просто-таки бешеную ненависть у Добровольческой армии. И когда на следующий день после начала работы конференции Микола Рябовол был убит, мало кто сомневался, что это дело рук деникинской контрразведки.

После убийства Рябовола отношения между командованием Добровольческой армии и Радой обострились еще больше. Смерть Рябовола была воспринята на Кубани как вершина добровольческого засилья и произвола и спровоцировала резкий рост оппозиционных Деникину настроений, особенно в Кубанской Раде. Решение проблемы добровольцами было вполне в духе российского великодержавия: если силовые методы не работают, надо больше силовых методов. В беседе с Петром Врангелем Главнокомандующий ВСЮР указал ему на «необходимость покончить с тем злокачественным нарывом, который мутит кубанскую жизнь», то есть с Радой. Врангель, к слову сказать, пришел к тому же убеждению и ехал к Деникину с тем же предложением: действующая Законодательная Рада должна быть упразднена, а вся исполнительная власть сосредоточена в руках ответственного перед атаманом правительства. Деникин в ответ дал Врангелю, по его собственному выражению, «carte blanchе».

Повод долго искать не пришлось. В конце 1919 г. Кубанская Рада предприняла дипломатический демарш, отправив делегацию на Парижскую мирную конференцию. Особых успехов по международному признанию делегация там не добилась, однако заключила договор о дружбе с Меджлисом Горской республики. В сентябре месяце 1919 г. делегация командировала священника и члена кубанской Рады Алексея Кулабухова в Екатеринодар для доклада Раде о своей деятельности и с предложением утвердить проект договора. Калабухов прислал в редакцию «Вольной Кубани» письмо, в котором разъяснял, что в Париже был заключен лишь проект договора, притом не произвольно, а на основании постановления Краевой Рады от ноября 1918 года, где говорилось, что на предстоящей мирной конференции необходима организация единого представительства от южно-русских государственных образований. Кроме того, он ссылался на то, что в 1917 году Краевая Рада заключила аналогичный договор с Доном, Тереком и горцами об образовании южно-русского союза. Очевидец событий утверждал, что в тексте договора «даже с увеличительным стеклом нельзя было найти никакого «предательства» и «измены» России.

Однако, сторонники Деникина нашли в соглашении Кубани с горцами опасное нарушение полномочий правителя Юга России. Было решено устрашить народных представителей края актом террора, искоренив оппозиционный дух и сделав их более податливыми. 25 октября 1919 года Главнокомандующий отдал приказ об аресте и предании военно-полевому суду всех, кто подписал договор о дружбе с Меджлисом. Отношение к этому приказу со стороны Рады было единодушное и резко отрицательное. «Судить их дело наше» — вот на чем сошлись все без исключения группы Краевой Рады. На территории, подконтрольной ВСЮР, в тот момент находился (в Екатеринодаре) только Алексей Кулабухов, арест которого не мог быть произведен без распоряжения местной краевой власти, согласия каковой на это у Деникина не было и быть не могло. Бесконфликтно решить этот вопрос было невозможно. Следовательно, отдавая распоряжение Врангелю арестовать и судить Кулабухова, Деникин фактически предоставлял ему пресловутый «carte blanchе» .

План Врангеля заключался в том, чтобы сосредоточить в Екатеринодаре к моменту открытия Рады надежные войска, с которыми можно было бы действовать сообразно обстоятельствам. Для реализации этой идеи еще в октябре Кубанский край был включен в тыловой район Кавказской армии, что значило — на территории Кубанского Края перестали действовать гражданские законы, а вступили в действие военные. Для непосредственного выполнения операции Врангель назначил командующим войсками тыла Кавказской армии генерала Виктора Покровского, прибывшего с фронта с бригадой казаков, но не кубанца по рождению. Сам Покровский оценивался современниками следующим образом:

Своими расправами с пленными большевиками, а также в освобожденных от большевиков станицах с поддерживавшими большевиков жителями, он снискал себе славу беспощадного, жестокого начальника, многие звали его — «вешатель», за его пристрастие к виселицам. Назначение его командованием армии для расправы над Радой, а что он прибыл с бригадой в район Екатеринодара именно для этой цели, никто не сомневался, — не предвещало ничего хорошего.

Через атамана Филимонова Покровский потребовал выдачи Алексея Кулабухова и еще одиннадцати активных депутатов-черноморцев, угрожая в случае отказа разогнать парламент силой. Этот ультиматум окончательно расколол Раду на два крыла: «линейное», во главе с Филимоновым, изъявляло готовность подчиниться, а «черноморское», к которому примыкал председатель Рады Иван Макаренко (еще один сторонник федерализма в России), не только стояло за отвержение ультиматума, но и требовало свержения атамана-соглашателя и передачи исполнительной власти президиуму Рады. В итоге раздумий Рады все перечисленные в ультиматуме депутаты, за исключением скрывшегося Макаренко, приняли решение добровольно отдать себя в руки генерала Покровского. Уходивших из зала заседаний депутатов все члены Рады провожали стоя, выкрикивая им вдогонку: «Прощайте, братцы!»

«Провинившиеся» явились в атаманский дворец, где фактическим хозяином являлся уже не Филимонов, потерявший остатки авторитета, а Покровский, и были взяты под стражу. Остальные же делегаты, с «тяжелым чувством безнадежности и унижения», разошлись по квартирам. Покорность, которую проявили федералисты, сами отдавшись в руки добровольцев, обезоружила Деникина. Решили разделаться с одним Кулабуховым, чтобы запугать остававшегося в Париже Луку Быча и не допустить его возвращения на Кубань. Поздно вечером 6 ноября 1919 г. состоялся военно-полевой суд , который приговорил Кулабухова к смертной казни. На следующий день, рано утром, Кулабухов, в черкеске, но без оружия, был повешен на Крепостной площади Екатеринодара. Именно на Крепостной площади и был похоронен убитый за несколько месяцев до этого Рябовол.

На следующий день в Раде появился генерал Врангель, которого депутаты приветствовали шумной овацией, хотя, по образному выражению одного депутата, «у всех на душе кошки скребли». В своей речи Врангель обрушился на «самостийников», отмечая, что

все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь, все это стало забываться, и чистое, незапятнанное имя Кубани — спасительницы России, стало черниться грязными руками тех, кто мелкое свое честолюбие ставил выше блага России... И я не могу допустить того, чтобы в тылу кучка изменников расшатывала бы мой фронт и недостойным политиканством своим заставляла бы голодать мою армию.

Рада выслушала долгую речь Врангеля стоя и, по словам Деникина, «впоследствии не могла простить и себе, и ему этого унижения». Политический кризис на Кубани показательной казнью Кулабухова остановить не удалось, более того, Деникин добился прямо противоположного эффекта. По мнению атамана Филимонова, «следуя безрассудным советам молодых генералов и потворствуя их тщеславным планам, Деникин подрубил сук, на котором сидел». После «кубанского действа» утечка кубанцев с фронта резко усилилась, казаки не хотели больше идти на Москву, следуя лозунгу: «Мы большевиков к себе не пустим, но освобождать от них Россию мы не желаем, пусть освобождаются сами». Началось, по словам одного мемуариста, «даже не дезертирство, а открытое принципиальное массовое возвращение кубанских казаков домой на строевых лошадях с оружием в руках». Утомленное войной казачество потеряло волю к борьбе, потеряло боевое настроение, в массе своей уже не ассоциируя себя с идеями Белого движения. В одном из эмигрантских казачьих журналов по этому поводу даже было написано, что кубанцы-фронтовики после ноябрьских событий 1919 года на Кубани потеряли смысл борьбы, а почва была выбита у них из‑под ног, к вящему удовольствию большевиков. Фронт дрогнул и начался стремительный откат белых на Юг, закончившись позорной Новороссийской эвакуацией.

Белое движение еще несколько месяцев пыталось сопротивляться в Крыму, причем командовавший русской армией Врангель на этот раз не скупился на обещания — полякам, украинцам, казакам — об автономии и даже независимости. Впервые до вождей белых дошла мысль, которую отстаивали еще Рябовол и Щербина — о том, что нужно спасти часть, чтобы после, путем федерации, потихоньку освободить целое. Ирония судьбы была в том, что Врангель заключил договор с горцами о признании «горской или горско-северокавказской республики, имеющей федеративную связь с Россией , при обеспечении полной независимости ее внутреннего устройства и управления» . То есть совершил то самое «предательство», за которое ранее был казнён Кулабухов. Понятное дело, что веры в искренность его заверений быть уже не могло — и на Белом движении, и на Кубанском казачестве можно было ставить крест.

Над всей бывшей Российской империей кроваво-красной жижей разлился Совок, здравствующий и поныне. По иронии судьбы сейчас убийца рядится в одежды своих жертв — то «белогвардейщины», то «казачества». Но в том то и состоит трагедия антибольшевистского сопротивления в России, что такое стало возможно не в последнюю очередь из-за слепой упертости белых генералов, упустивших шанс на создание действительно свободной федеративной России.