Границы между терминами: регионализм, федерализм, сепаратизм…
Заголовок выглядит как оксюморон — поскольку «термин» по-латыни и есть «граница». Римского бога границ так и звали — Терминус. В русский язык он перешел фактически с тем же смыслом: назвать и понять какое-то явление — значит его «определить», установить его «пределы».
Сегодня, видимо, следует разобраться с некоторыми терминами, которые часто мелькают в публицистике и сетевых дискуссиях, но иногда путаются до неразличимости. В такой путанице порой теряются всякие смыслы, но властвуют пропагандистские стереотипы и иррациональные предубеждения.
«Спор о словах» иногда полезен. Потому что без понимания современных политических теорий практической политики в России просто не будет. Останутся только пропаганда и страхи.
Регионализм — непонятен, значит подозрителен
Общественные активисты недавно зарегистрировали Республиканское Движение Карелии. И на первой пресс-конференции сообщили показательный факт — чиновники Минюста потребовали убрать из устава организации термин «регионализм». Им он показался непонятным, а следовательно — подозрительным. Вот такие у нас государственные юристы!
Впрочем, тут было бы неправильно обвинять дремучих карелов. Дело в том, что никакого «Минюста Карелии» ныне вообще не существует. Его функцию исполняют федеральные чиновники, полное название этого ведомства — Управление Минюста России по Республике Карелия. Так что вопрос о незнании терминов надо адресовать их московскому начальству. Но сама эта управленческая структура наглядно свидетельствует об отсутствии регионализма в России.
Складывается впечатление, что этот термин в России вообще табуирован. И это несмотря на то, что в ЕС еще в 1996 году официально принята «Декларация о регионализме», на эту тему выходит колоссальное множество академических исследований, проводятся международные конференции и т.д. Это чем-то напоминает «железный занавес». Те, кто пытается заговаривать о регионализме в России, немедленно получают ярлык «сепаратистов».
Европейских регионалистов такая трактовка наверняка бы весьма удивила, поскольку, устанавливая между своими движениями прямые связи (например, в формате EFA) объективно они играют именно интегрирующую роль в ЕС.
Современный регионализм выступает своего рода диалектическим партнером глобализации. Британский социолог Роланд Робертсон даже придумал для этого двойственного процесса синтетической неологизм — глокализация. Даже самые крупные глобальные монополии вынуждены локализовать свою продукцию, приноравливаясь ко вкусам различных мировых культур. С другой стороны, локальные производители давно уже не стремятся к какому-то изоляционизму, но напротив — заинтересованы в том, чтобы максимально глобализовать свои уникальные бренды.
Поэтому регионализм выглядит более открытой и прогрессивной стадией, чем формат национальных государств, которые ныне ведут войну на два фронта — против глобализации и регионализации одновременно. То вводят таможенные барьеры на пути импортной продукции, то душат налогами локальных производителей в собственной стране. Но война на два фронта, как все знают, безнадежна — а глобализация и регионализация, напротив, все более находят общий язык.
Шведский исследователь Бьорн Хеттне определяет регионализм как процесс возрастания субъектности регионов и выделяет в нем пять стадий:
1. Территориальное оформление особого регионального пространства.
2. Возникновение регионального сознания, присущего его жителям.
3. Формирование культурной идентичности региона.
4. Складывание регионального сообщества.
5. Политическая институционализация региона.
Этот тренд глобален, хотя различные территории могут его проходить с довольно большой разницей во времени. При этом Хеттне полагает, что последняя стадия — политической институционализации региона — совсем не обязательно должна означать его превращение в самостоятельное государство. Он ссылается на опыт развитых мировых федераций — США и ФРГ — субъекты которых, обладая достаточным самоуправлением, к этому не стремятся. Там, конечно, свободно действуют региональные партии — но на выборах не побеждают...
Откуда берутся сепаратисты?
У сепаратизма — как стремления регионов к полной политической суверенизации — могут быть разные исследовательские трактовки. Мой коллега Даниил Коцюбинский считает именно глобальный сепаратизм логическим завершением регионализма. На мой же взгляд, это слишком напоминает марксистские схемы — об «империализме как высшей стадии капитализма» или о социализме, который должен обязательно перерасти в коммунизм.
Но вообще-то в истории не бывает никакой заведомой предрешенности и жесткого детерминизма. Конечно, если мы стараемся придерживаться светских и рациональных позиций. Регионализм — это свобода исторического творчества, и какая-то единая, заранее запрограммированная самоцель противоречит самой этой свободе. Однако сепаратизм действительно может стать результатом регионалистского развития, если в рамках существующего государства это развитие блокируется и «запрещается». Только в этом уже надо винить не регионалистов, а само это государство.
Наверное, здесь уместна аналогия со школой. Если ученику какой-то предмет дается лучше других, адекватный учитель постарается его продвигать по особой программе. Но если учитель не хочет этого замечать и уравнивает такого ученика со всеми («чтоб не выделялся»), грузя его скучными стандартными заданиями — этим он лишь погубит растущий талант. Ну или вызовет с его стороны восстание...
В книге INTERREGNUM я проводил такую границу между этими терминами:
Если сепаратизм — это стремление к самоцельному отделению от некоего государства, то регионализм — это движение за культурную идентичность и гражданское самоуправление. Если регион оказывается равноправным субъектом в федеральной сети других регионов — ему нет никакого смысла от них «отделяться». Если же государственный «центр» сознательно низводит все регионы до уровня безликих и бесправных «провинций» — только тогда регионализм превращается в сепаратизм.
Классическим случаем превращения регионализма в сепаратизм выглядит Косово. В составе федеративной Югославии его население было вполне удовлетворено автономным статусом края. Максимум, чего требовали местные гражданские активисты — повысить его статус до союзной республики, но о сепаратизме не было и речи. Наоборот — тамошнее албанское население даже гордилось своим югославским гражданством — эта страна была наиболее либеральной из «социалистических», особенно по контрасту с соседней Албанией, которая до 1980-х годов управлялась сталинистом Ходжей.
Но затем в Белграде к власти пришел свой «Ходжа» — Милошевич, который сломал федеративную структуру Югославии, насаждая повсюду великосербский шовинизм. Автономия Косова была отменена, его парламент распущен, албанский язык стал преследоваться — и в ответ там началась резкая радикализация настроений, возникла сепаратистская Армия освобождения. Дальнейшее всем хорошо известно...
Но даже и в более близких нам широтах можно найти схожие примеры. Так, прибалтийские «Народные фронты в поддержку перестройки» в конце 1980-х годов требовали всего лишь республиканского хозрасчета. Но на это Горбачев пойти не решился, чем в результате сподвиг их к более радикальным требованиям — полной независимости.
Год назад в Архангельске раскручивали шумное дело против поморского общественного деятеля Ивана Мосеева. Конечно, можно запретить поморам издавать книги на их языке, вообще запретить им называться поморами и даже осудить по разным статьям их творческую интеллигенцию. Но вот только ей на смену, как свидетельствует мировой опыт, приходят радикалы. В свое время Великобритания не желала предоставить культурно-экономическую автономию ирландцам — и получила феномен ИРА, ставший вековой проблемой для империи и заставивший ее относиться к современным шотландским регионалистам гораздо более дипломатично.
Сегодня вместо развития полноценного федерализма российская власть приняла закон «по борьбе с сепаратизмом». Абсурдность этой борьбы точно оценил Константин Боровой:
Колючая проволока и вышки охранников — не только самый слабый аргумент против сепаратизма, но, скорее, самый провоцирующий к сепаратизму аргумент.
Мы живем в поистине парадоксальной реальности. «Разваливают Россию» не сепаратистские «мыслепреступники», у которых, к тому же, нет никаких политических инструментов для этого. Но — сама ее власть, которая ликвидирует федеративное устройство государства, в результате чего регионы теряют друг к другу интерес...
Столкновение федераций?
Любая федерация строится на взаимной заинтересованности регионов — экономической, политической, культурной и т.д. Однако сегодня (возможно, вследствие российской государственной эволюции нулевых годов) стал расхожим нелепый стереотип о том, будто федерация «слабее» унитарного государства. Примеры «слабых» федераций, вроде США и ФРГ, унитаристов не убеждают. Они уверены, что государство может быть «сильным» лишь на основе жесткой управленческой «вертикали».
Хотя это иллюзорное заблуждение. Многие гиперцентрализованные диктатуры, замкнутые на «вождя», стремительно рассыпались и проваливались в хаос — если вдруг недееспособными оказывались либо сам «вождь», либо какой-то этаж его «вертикали». И напротив, федерации, основанные на «горизонтальных» межрегиональных связях, демонстрируют историческую устойчивость.
Наглядный пример контраста унитаристского и федералистского мышления — советско-американский договор по ПРО 1972-74 гг., который разрешал каждой стороне иметь лишь одну противоракетную систему. США оснастили такой системой свою ракетную базу Гранд-Форкс — чтобы гарантировать себе возможность нанесения ответного удара. Власть должна были разделить судьбу всей страны. Хотя на армейской управляемости это бы не отразилось — уже тогда активно развивались сетевые, распределенные технологии, из которых впоследствии вырос интернет.
А СССР окружил противоракетами Москву, продемонстрировав, что спасение власти и имперской «элиты» для него самое главное. Правда, советскую империю в итоге это не спасло...
Тем не менее, и сегодня можно услышать унитаристский миф о том, будто федерализация какой-либо страны — это путь к ее «развалу». Особенно громко этот миф стал звучать на фоне актуальных украинских событий.
Здесь проявился еще один показательный и довольно забавный контраст: те, кто желал бы видеть Россию федерацией, высказываются резко против федерации для Украины. И наоборот — украинский федерализм активно проповедуют деятели, которые хотели бы видеть Россию унитарной империей.
Очевидно, что в обоих случаях мы наблюдаем странную трактовку федерализма как крипто-сепаратизма и попытку противопоставить интересы двух стран. Но если подойти к проблеме непредвзято, в реальном федерализме нуждаются они обе. Несмотря на то, что Россия является федерацией по своему официальному названию, федеративные отношения здесь по факту подменены унитарными. Постсоветская Украина, наоборот, в своей Конституции провозгласила себя унитарной — хотя это полностью противоречило ее исторически учредительному Акту Злуки 1919 года, имевшему федеративный характер.
Сама по себе федералистская теория нейтральна — она предусматривает лишь прямую выборность региональных властей и перераспределение налогов в пользу самих регионов. Понятно, почему централистские чиновники России и Украины критически относятся к федерализму — он заставит их делиться с регионами властью и финансами. Именно эту политическую и экономическую децентрализацию они и называют «развалом». Хотя в реальности федерация обеспечивает именно связность страны за счет взаимных межрегиональных интересов.
Со стороны киевских деятелей можно услышать опасения: мол, предоставь федеративные права, например, Донбассу — не уйдет ли он в состав России? Но если рассуждать с демократических позиций, это вообще-то должно решать население самих регионов. Задача политиков, которые считают себя «общенациональными», состоит в том, чтобы создать регионам условия, при которых они комфортно себя чувствуют в составе своей страны и ни о каком сепаратизме не помышляют. А «запреты» вызывают лишь обратную реакцию — что было уже показано на примерах различных стран.
Кстати, весьма показательно, что нынешний донецкий губернатор выступает яростным противником федерализации Украины. И при этом демонстрирует свою политическую безграмотность, отождествляя федерализм и сепаратизм. Но разгадка тут на поверхности — этот назначенный «вертикальный» чиновник просто опасается проиграть на свободных выборах главы региона. Заметим, что назначаемые российские губернаторы исходят из той же логики — они очень боятся свободных выборов без всяких «фильтров». Правда, ругать федерализм им сложнее — все-таки он пока прописан в Конституции РФ...
Стереотип о том, будто на востоке Украины обитают одни пророссийские «титушки» — такая же пропагандистская чепуха, как представление о западных регионах этой страны как о сплошной вотчине «фашистов-бандеровцев». Писатель Сергей Жадан, автор антиутопии «Ворошиловград», легко разбивает эти иллюзии, проводя яркие и креативные евромайданы в восточных городах Украины.
Видимо, нелишне напомнить, что по результатам Всеукраинского референдума декабря 1991 года о независимости Украины, Донецк и Луганск поддержали ее столь же подавляющим большинством, как Львов и Тернополь. Да и пресловутые донецкие олигархи также предпочитают держать свои активы в банках ЕС, а вовсе не России.
Впрочем, и западные области Украины никуда не денутся. Понятно, что их менталитет отличается от восточноукраинского. Все-таки Галичина, Волынь и Закарпатье имеют долгий исторический опыт существования в составе других стран — Австро-Венгрии, Польши и Чехословакии. Однако вряд ли нынешние восточноевропейские страны мечтают о «возвращении» этих территорий. У всех на глазах пример того, как самая богатая европейская страна — ФРГ — до сих пор еще полностью не «переварила» бывшую ГДР, хотя вложила в ее модернизацию немереные миллиарды...
Так что при выборе федеративного пути Украина сохранится в своих нынешних границах, только масса возможностей и полномочий перейдет на региональный уровень. Сегодня, после революции, политическую систему страны, вероятно, ожидает существенное переформатирование. Возможно, там сложится устойчивая двухпартийная система, где одна партия будет скорее выражать интересы и настроения жителей западных регионов, а другая — восточных. Однако стоит ли видеть в этом какую-то опасность? Северные штаты на протяжении последнего полувека также традиционно выбирают демократов, а южные — республиканцев, но никто (кроме российских конспирологов) не делает из этого вывода, что США находятся «на грани распада».
Кроме того, федерация смягчает отношения регионов, тогда как централизм, напротив, их обостряет. И Ющенко, и Янукович, возводя свои «вертикали», назначали губернаторами всех регионов своих однопартийцев. Однако «регионалы» с трудом приживались на западе, а «национал-либералы» — на востоке, и в результате только возникали ненужные межрегиональные конфликты. А свободная избираемость глав регионов легко сочетается с парламентской республикой. Это, кстати, еще одна украинская традиция — в Запорожской Сечи все гетманы и кошевые атаманы подчинялись Раде.
Субсидиарность против «вертикали»
В нормальной федерации действует строгое разделение властей. Например, в США никакой губернатор не может вызвать «на ковер» свободно избранного мэра, но и сам, в свою очередь, вовсе не обязан отчитываться перед президентом за то, что входит в сферу компетенции штата.
И даже может напомнить ему об этом. В сети широко разошлась забавная фотография, где республиканский губернатор Аризоны Джейн Брюэр что-то строго выговаривает Бараку Обаме — вероятно, протестуя против его нашумевших экспериментов в сфере медицинского страхования.
Вообще, президент США может «отменить» губернаторские выборы только в какой-нибудь абсурдистской антиутопии. Если же он попытается сделать это в реале — он в тот же день сам вылетит из Белого дома!
Это еще один неотъемлемый принцип федерализма — субсидиарность. Большинство решений принимается на минимальных уровнях, максимально приближенных к рядовому избирателю. Отсюда — колоссальное значение в общественной жизни различных городов и штатов всевозможных некоммерческих организаций, волонтеров и т.д., которые не ждут каких-то команд «сверху», но самостоятельно реализуют проекты регионального развития. На вышестоящие уровни передаются лишь те полномочия, с которыми предыдущие не справляются самостоятельно и эффективно. Это реальная демократия, принципиально противоположная режиму «вертикали».
И с этим напрямую связан один важный вопрос, который часто задают российским регионалистам. Зачем вы вообще употребляете этот малопонятный и многозначный термин — регионализм? Не проще ли называть себя просто федералистами? Это и публике будет яснее, и снимет подозрения в сепаратизме...
По мнению известного теоретика федерализма Дени де Ружмона, всякая федерация возникает из суверенных и взаимодополняемых регионов. Но, к примеру, в современной России регионы законодательно лишены суверенитета, а вместо их свободного взаимодополнения существует предельно централизованная система, которая и называет себя «федеральной». Вернуться к исходному пониманию федерализма возможно лишь в процессе деволюции, которая означает постепенную передачу властных полномочий с национального на региональные уровни. Деволюция сегодня происходит во многих странах ЕС, подписавших Европейскую хартию о местном самоуправлении. Но в России первоначально необходимо возникновение самих этих «региональных уровней» демократического самоуправления, которые пока подменены лишь элементами всеобщей «вертикали». Поэтому для изображения этого процесса более адекватным представляется термин «регионализм», который рассматривает ситуацию с позиций самих регионов, а не надстроенной над ними бюрократии.
Сложность текущей российской ситуации состоит еще и в том, что многие названия здесь совершенно не соответствуют их реальным значениям. Например, деятели и структуры, называющие себя «федеральными», в реальности проводят совсем не федеральную, но унитарно-имперскую политику. Получается парадокс — федералы против федерализма. Однако его невозможно списывать лишь на специфику эпохи постмодерна.
Номенклатура КПСС также не стремилась в реале построить «коммунистический рай» для всего народа, ограничившись лишь спецраспределителями для себя. Сегодняшние чиновники громко призывают к патриотизму — но покупают жилье во «вражеской» Европе. Священники истово обличают «западные извращения» — но смиренно закрывают глаза на собственные монастыри и семинарии. Впрочем, здесь мы уже вступаем в сферу национального бессознательного, где границы между терминами скрываются в тумане...
