Лучший герой русской литературы
Вероятно, читатель заинтригован: кто же это? Князь Мышкин? Князь Нехлюдов? А может, Раскольников с его великим Топором? А может, неистовый психопат и параноик Рогожин или откровенно чокнутая на почве ранней половой жизни Настасья Филипповна?
Заметьте, все названные персонажи — какие-то проблемные, тяжёлые, без полёта, без игры. Безнадёжно зацикленные на «богоискательстве», на «морали» и прочих нудных русских вещах. На подавленной сексуальности. Все эти герои живут в каком-то нечеловеческом, экстремальном духовном режиме. Базаров — тоже из той же оперы: явный сектант-зануда от материализма. Атмосфера русской классики — тяжёлая, повторяю, занудная, сектантская, взвинчено-воспалённая. Что-то интересное могло бы выйти из Онегина и Печорина, но в результате они стали скучающими снобами, легко убивающими друзей на дуэлях.
В общем, русская литература — это ходячие сверхчеловеческие идеи. Скажем, Гоголь при всей его гениальности и пряной украинской живости под давлением русской жизни опять-таки свёлся к миру идей. Чехов (ещё и Тургенев) попытался перенастроить нашу литературу на европейское человеческое измерение. Да, Чехов не писал надрывных текстов о «Боге», о «России» и таком прочем, глобальном. Он, как и Тургенев, попытался рассказать нам о любви. Он стал явным перепадом в доминирующей мессианской, достоевско-толстовской тональности русской литературы. Чехов, которого привыкли трактовать как борца с мещанством, на самом деле мещанин. То есть писатель простых, нормальных человеческих чувств. И при этом чуть ли не первый русский писатель-стилист. Достоевский вообще не думал о стиле, он диктовал, гнал строки к сроку. Стиль «опростившегося» Толстого просто чудовищен. Поздний Толстой, придавивший русскую литературу своим «Воскресением», вообще стремится донести только идеи, излагаемые жуткими по стилю фразами. Толстой — это главный скопец русской литературы, апостол русского литературного скопчества, суть которого: жертвуем литературой как искусством ради «правильной идеи». «Таинственным» образом эта позиция Толстого совпала с позицией Ленина, отрицавшего сам принцип человеческой (политической, художественной, экзистенциальной) свободы.
Стиль как свободная игра слова пришёл в русскую литературу только в Серебряном веке. Только тогда русская литература смогла оторваться от самодовлеющей «положительной» идеологичности. Пришло освобождение русского писателя от «православия». И даже от «священной» идеи России: «Родину я ненавижу, я люблю идеал человека». Это сказал символист Брюсов. Однако русский футуризм как часть Серебряного века пошёл ещё дальше. Он был сложным явлением, в чём-то даже архаическим (Хлебников). Он апеллировал к чисто русской бунтарской разинской стихии (Каменский). Но при этом в нём было и чисто западническое, буржуазное, городское, заострённое до чистого американизма начало. Не зря Есенин обзывал Маяковского «американцем». Помните, у Маяковского в поэме «Человек» (1916-17): «Пойте теперь о новом — пойте — Демоне в американском пиджаке и блеске жёлтых ботинок».
А теперь вспомним явление Остапа Бендера в «12 стульях»: «Его могучая шея была несколько раз обёрнута старым шерстяным шарфом, ноги были в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинного (жёлтого! — А.Ш.) цвета». Тайный, таившийся до времени демон русской литературы — и всей русской жизни — явился.
Этот странный демон соблазнил меня ещё в детстве. «Двенадцать стульев» и «Золотого телёнка» я мог цитировать страницами ещё школьником. Прежде всего потому, что это — блеск стиля. В нём было нечто завораживающее. Советские школьники играли в войну, а я со своими друзьями с увлечением играл в Остапа Бендера. Мы были соблазнены этой прозой, этим непостижимым, органичным единством формы и содержания. Нас отравила свобода как тайный код этого текста. После него вся русская литература была для нас «занудством». Ну какой к чёрту Онегин-Печорин после динамики Бендера (с ним только Чацкий мог хоть как-то поспорить)?
Бендер явился нам как неоспоримая фигура свободы. Артист свободы. Этим артистизмом свободы он нас и пленял. К кому было обращено Евангелие? К детям. Так вот именно дети очень остро воспринимали и послание Бендера. Мы играли в Остапа Бендера и набивали свои портфели пачками резаной бумаги в качестве символа денег. И мы реально ощущали энергетику этих пачек. Мы реально ощущали тот смысл, который Бендер вкладывал в деньги. Для Бендера деньги были синонимом свободы и ничем иным. Этот сакральный смысл денег понимал и Достоевский, говоривший, что «деньги — это чеканенная свобода». Эту освобождающую силу денег мы внятно ощущали в наших играх «в Бендера», «копя» и «тратя» пачки резаной бумаги. Конечно, наши игры, ворочавшие «деньгами», были явно с антисоветским смыслом. Конечно, мы подспудно десоветизировались в этих играх. Их «растленное» влияние было очевидным. С каждой нашей игрой «в Бендера» мы пропитывались антисоветизмом, тем не до конца осознанным неприятием окружающей нас обусловленности — серой и безнадежной, как пятиэтажки и «коробки», в которых мы обитали. Именно в том детском, «святом», «евангельском» восприятии Остапа Бендера как некоего окна, портала в мир свободы с его невиданными возможностями и была сокрыта несомненная истина.
Нет, конечно, мы, дети, тогда не совсем понимали, что глубинный конфликт Бендера с социумом — это конфликт с системой как таковой. Бендер откровенно не принимает ни советские праздники, ни уродливый советский быт, ни советские ценности. Он всё это третирует. Отрыгивает. С юмором, с хохмой — ему советский строй очевидно противен на глубинно-личностном уровне. Бендеру вся советская онтология неизмеримо враждебнее, чем всем этим «бывшим» типа Воробьянинова.
Бендер не принимает Совок органически. Повторяю, гораздо больше, чем Ипполит Матвеевич. Бендер — это назревшая ещё до революции русская буржуазность. Дворянин Ипполит Матвеевич как раз-то мешал её становлению. Да, он пострадал от большевизма — но как уходящий «феодально-крепостнический» элемент. В гораздо большей степени от большевизма пострадал нарождавшийся перед 17-м годом буржуазный тип — Остап Бендер. Именно он потерял главный «исторический шанс». Это шанс русского Серебряного века, шанс Гучковых, Мамонтовых и Морозовых. Это был шанс русского капитализма, гротескно изображенного в образе Остапа Бендера, мятущегося в условиях НЭПа — иссякающего, иллюзорного, зыбкого. Бендер — фигура НЭПа, но он понимает, что НЭП — «не в серьёз» и «ненадолго». Впереди ужас. Поэтому Бендер хочет бежать отсюда. Его девиз: «Адье, великая страна» — слова, которые он произносит при переходе границы.
Вот это очень важный момент. Фигура Бендера как бы подводит итог западническому спору с Россией. Для того, чтобы такая фигура появилась, России надо было сгуститься до тоталитарного, советского состояния. Бендер — это тоже сгущённая фигура западника. Во-первых, он подчёркнуто нерусский, скорее всего — еврей. Во-вторых, Россию он вообще не воспринимает, хотя и отлично её понимает. Связей с Россией как культурно-историческим феноменом у Бендера нет вообще. Он от неё свободен. Россия для него — это место, откуда надо просто уехать. Однако проблема в том, что Россия — заколдованное место. При взгляде отсюда, из России, и Запад приобретает какой-то мифологизированный облик, как недостижимый остров Аввалон. Помните, что говорит уже подуставший Бендер Шуре Балаганову?
Всё это выдумка, нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана... Мне один доктор всё объяснил. Заграница — это миф о загробной жизни. Кто туда попадает, тот не возвращается.
Короче, Россия — это чёрная дыра, вырваться из которой не в силах даже такой харизматик, рыцарь поступка, романтик цинизма и веры, как Бендер. Авторы нам это говорят открытым текстом. Крах Бендера при переходе румынской границы — это символ. Символ краха русских западников вообще. Не вырваться нам отсюда. Россия — проклятое место, выходцев из которого ТАМ никто особо не ждёт. Потому что наc воспринимают как исчадий ада. Мы, даже западники, пропахли ЭТИМ адом. От нас воняет злом. Мы провоняли Россией и её судьбой. Все — и наши западники в том числе. От нас воняет Россией — и Запад воротит нос, как коррумпированные румынские пограничники. Даже провинция Европы, Румыния, воротит от нас нос — вот в чём смысл финальной сцены «Золотого телёнка».
Я это ощутил в Италии. Странная как бы связь с Бендером, да? Нет, не странная. Первые русские Бендеры — это «жидовствующие» русские еретики из Великого Новгорода. Схария — первый русский Бендер. Провозвестник русской буржуазности, отсвет европейского Ренессанса. Кстати, Схария — основатель и лидер новгородских «жидовствующих», имел, как и Бендер, весьма туманное этническое происхождение. Евреем он не был. Схария представлял собой взрывную смесь черкеса с итальянцем. Что-то напоминает «турецко-подданного», не так ли? Бендер — это Схария-неудачник в условиях царящей советской ортодоксии. Схария, кстати, живёт и в Гоголе. Гоголевская любовь к Италии — она сродни тяге Бендера в Рио-де-Жанейро. Гоголевская Италия — это явная, по-украински красочная альтернатива пошлости русской жизни. Альтернатива «снегам» как синониму пошлости. «Снегам» как синониму смерти. «Белая равнина, белая луна, саваном покрыта наша сторона...» (Есенин). Бендер — радикальная, брызжущая цветом, запахом апельсинов альтернатива этому жуткому пейзажу. Бендер — еврей, и в этом факте сокрыто послание столь же мощное, как и в факте абсолютного, чистокровного, голубоглазо-вихрастого русачества Шуры Балаганова.
Кстати, о Шуре. Ну конечно это ходячая идея. Персонаж-символ. От этой схемы русской литературы не были свободны и Ильф-Петров (ходячая, причём очень бодро, идея и Бендер). Балаганов — иконный русский. Русский дурак. Ну в самом деле: получить 50 тысяч (огромные деньги по тем временам), дождаться вожделенной «тарелочки с голубой каёмочкой», и тут же, немедленно бездарно просрать открывшуюся возможность — просрать просто в силу «машинального» влечения к воровству. Это генетическое влечение сильнее даже магии пачек денег в кармане. Русский способен просрать даже свалившуюся на него с неба Халяву — вот в чём главный смысл образа Шуры Балаганова (так и хочется написать: БАЛАГОВНОВА). Девяностые годы — это синкретический образ Шуры Балаганова, просравшего уникальную Возможность. Это образ всего русского народа — дурака-неудачника. Евреи — тот же Березовский — подарили Шуре шанс. Шанс на свободу и удачу. Но Балаганов предпочёл остаться прежним. Он не стал рисковать. Он не поехал с Бендером на ТуркСиб. И уж тем более Балаганова невозможно представить переходящим румынскую границу. Он вообще не способен перейти какую-либо границу. Он настоящий русский. Он сдуру погорел в трамвае на дешёвой, грошовой краже и пошёл на зону, имея в кармане 50 тысяч. Это одна из самых пронзительных, невыносимых сцен в русской литературе.
А в чём смысл образ Бендера? Бендер переходит Границу. Пытается, по крайней мере. Вообще, все попытки в русской жизни вырваться из Обусловленности связаны с евреями. Евреи — непреложный фактор русской свободы, её необходимый бродильный фермент. Совершенно очевидно, что фактор русской свободы связан с еврейством — так же, как Балаганов накрепко связан с Бендером. Бендер любит Балаганова как сына. Он хочет ему добра. Бендер вообще несёт в себе ЛЮБОВЬ, как апостол Павел. Кстати, участие евреев в русской революции — абсолютно неосознанный русскими феномен. Это участие — крайний случай русского западничества. Евреи-революционеры позиционировали себя как борцы с деревенской архаикой. То есть как западники. Причём и чисто русские по происхождению гении позиционировали себя в этом историческом контексте как евреи по духу. Скажем, спор Маяковского с Есениным — это спор еврея по духу с чисто русским типом. Продолжение этого спора — конфликт Троцкого со Сталиным. И более того: в самой личности Бендера возникает глубинный конфликт между евреем-западником-буржуа и евреем-западником-комиссаром. В Бендере Ротшильд борется с Троцким. Причём Ротшильд побеждает. Бендер по типу совсем не комиссар. Он буржуа. Подпольный странствующий буржуа. Он тип неосуществлённого русского развития, намеченного Новгородом. Это недобитый «жидовствующий» еретик. Недобитая возможность русского буржуазного развития.
Бендер-еврей страдает в условиях «жидо-комиссарского» строя. Этот строй абсолютно по-русски ортодоксален, неповоротлив, по-русски утопичен. НЭП — он абсолютно еврейский по духу и смыслу. Ненависть Сталина к НЭПу — абсолютно русская, утопическая. Бендер — абсолютный реалист по духу, это абсолютная антитеза русскому утопизму. Но при этом Бендер — рационалист-романтик. Романтик от рациональности. Бендер — это тип ранней, романтической буржуазности, героической буржуазности гёзов. Бендер — революционный буржуа. Он смел и дерзок. Бендер — мушкетёр буржуазности. Он романтически бросает вызов нарастающему тоталитарному исполину: «Рабочему и колхознице». Посмотрите, кстати, на сие изваяние глазами Бендера — комизм этой титанической эстетики станет очевидным.
Вообще, если в Совке и возникла живая, образная альтернатива тоталитаризму, то это, конечно, Остап Бендер. Еврей. Именно этот, альтернативный еврей, пророс потом в героическом русском диссидентстве 70-х. Он спас русское сознание. Антисоветское еврейство стало животворящей альтернативой Совку. О, эти начитанные еврейские девушки Застоя! Они были нашими «бендерами». Они, эти чернявые, бескомплексные, жгучие, игривые милашки, оплодотворявшие наш мозг и дух! От этого беззаконного «брака» рождалось дитя русской свободы. Фамилия русской свободы — обязательно еврейская. Бендер. Русский либерализм — проблемное, клокочущее дитя от смешанного брака. Чтобы развиваться, русским надо обязательно «ожидоветь». Всё интересное в русском духе рождается от брака с еврейством. Наше стратегическое направление, указанное Великим Новгородом — Остап Бендер. Это пленительная «еврейская девушка», которая ну никак, вовеки не может соблазнить тупого вихрастого «русского арийца». Конечно же, Бендер — это тоже ходячая, живо-ходячая литературная идея, сопоставимая по масштабу с Мышкиным, Раскольниковым и Нехлюдовым. И в этом смысле — он абсолютная органичная часть русской классической литературы.
А уж какой мощнейший смысловой проброс в самой его фамилии! Особенно сегодня: БЕНДЕР. Ведь постоянно звучит гротескно-савецкое: «бЕндеровцы». Благодаря Андрею Макаревичу, произошла некая смысловая алхимия, породившая эдакий лозунговый, прущий из народной души выплеск: «ЖИДОБАНДЕРОВЦЫ». «Жиды» и «бандеровцы» сегодня сплелись в сознании массового российского Шуры Балаганова в некое нераздельное, столь милое для русского слуха «смысловое» целое.
«Жидобандеровцы» — это западничество в кубе. Остап Бендер сейчас пламенно слился в безумном русском мозгу с Дмитрием Ярошем. Запрещённый в РФ Дмитро Ярош — вот актуальный русский Бендер; впрочем, эти мои аллюзии уже и небезопасны.
Потому и умолкаю.
