Отечественная история от Акунина: «Предпочитая истину народному самохвальству»

Ещё весной с большим интересом и удовольствием ознакомился с 3-мя историческими повестями Бориса Акунина, объединёнными в сборнике «Огненный перст». Глубокое понимание эпохи и отказ от чёрно-белого восприятия исторического процесса вот что свойственно Акунину-историку. Сейчас прочел 2 тома его Истории Российского Государства — «от истоков и до монгольского нашествия» и «ордынский период», и мои первые впечатления подтвердились. Нюансы, детали — всему этому автор придаёт первостепенное значение, уходит от монохромного видения истории, он вполне различает 50 оттенков серого. Уже во введении он формулирует один из главных принципов своего подхода:

Я не выстраиваю никакой концепции. У меня её нет. Всякий историк, создающий собственную теорию, не может совладать с искушением выпятить удобные для него факты и замолчать, либо подвергнуть сомнению всё, что в его логику не вписывается. У меня такого соблазна нет.

Кроме того, я решительный противник идеологизированной истории. И самовосхвалительная, и самоуничижительная линии, обильно представленные в трудах отечественных историков, мне одинаково неинтересны. Я хочу узнать (или вычислить), как было на самом деле. У меня нет заранее сложившегося мнения. Есть вопросы и есть желание найти на них ответы.

Вопросы, которые задаёт Акунин, и те ответы, что он выясняет, поразительно идентичны с моим восприятием нашей истории, потому и решил написать эту рецензию. По аналогии с Real politics подход Акунина можно назвать Real history — он не приписывает средневековому сознанию чуждых ему дефиниций (болезнь всей советской исторической школы, например, Б.А. Рыбаков балканскую кампанию князя Святослава описывал так — «... Его действия на Дунае и за Балканами были проявлением дружбы и солидарности с народом Болгарии, которому Святослав помогал отстаивать свою столицу, и своего царя, и политическую самостоятельность от посягательств Византии»), а честно говорит «понятия “национальных интересов” в ту эпоху ещё не существовало». Акунин, в отличие от советских историков, прекрасно понимает роль личности в истории и, описывая мотивацию этих личностей, не стремится объяснить их действия какими-то не свойственными им и той эпохе возвышенными мотивами. Мотивы во все времена остаются примерно идентичными, меняется лишь их маскировка, как пишет Сергей Савельев в книге «Нищета мозга»:

Главными мотивами человеческого существования продолжают оставаться поиски пищи (денег), самки (размножение) и доминантность (максимальный иерархический статус в существующей популяции).

Акунин активно применяет совет Фюстеля де Куланжа «позабыть всё, что люди того времени ещё не знали». Этим принципом часто пренебрегают авторы — выходцы из спецслужб с присущим им конспирологическим мышлением. Так рождаются труды с заголовками а-ля «Внешняя разведка от Рюрика до сегодняшних дней», «Российский спецназ с XII до XXI века». Большое количество подобных псевдо-научных творений вместе с «трудами» адептов «новой хронологии» и неоязыческими фэнтези-сказками заполонили полки книжных магазинов, в итоге мы имеем множество людей с искорёженной «прошивкой» мозга, а ведь одинаковое, адекватное восприятие разной истории есть первое условие для формирования здорового гражданского общества как фундамента цивилизованного государства.

Теперь рассмотрю наиболее интересующие меня вопросы в изложении Акунина по блокам.

Генезис государства

Акунин не зависит от разнообразных исторических школ/теорий, т.к. находится вне научной иерархии, ему не нужно придерживаться какой-то точки зрения из корпоративной/иерархической солидарности/необходимости. Поэтому он беспристрастно излагает все существующие теории — и норманские и антинорманские.

Бесспорно одно. Первичен некий активный лидер (условный Рёрик) и дружина вокруг него. Варяги. При этом варяги — это не этническая группа, а род занятий, хотя ядром варяжских дружин были выходцы из Скандинавии, но и славянский/финно-угорский элемент в них был заметен. Дружина — это лихая, удалая шайка, притягивающая локальных пассионеров. Они могут быть и наёмниками, могут быть и грабителями. Но когда дружина перестаёт кочевать и берёт под контроль определённую территорию для более удобного системного грабежа местного населения, получается прото-государство. Как говорили герои одного фильма о генезисе Новой России в 90-ые гг XX в. — «Мы вас грабить никому не дадим, сами будем».

А почему столь редка объективность в данном вопросе? Потому что историческая наука обслуживает интересы действующего режима. Это не обвинение, это данность, одинаково верная для большинства эпох и государств. А российское государство до сих пор живёт в ментальности родом из октября 1917 года, где один из столпов мировосприятия это тезис, что мы постоянно в кольце врагов. Таким образом, признать, что наша государственность не автохтонна, а воспринята извне, суть совершить акт государственного предательства. Ведь допустить, что тогда мы могли воспринять властную структуру/иерархию извне, значит допустить возможность подобного в будущем, а это в системе координат современной российской элиты неприемлемо. И перед этим соображением академическая истина вынуждена отступать и услужливо прогибаться. Государство превыше всего.

Русь и великая степь

Крайне популярен примитивный тезис профанов «после ига никаких русских нет, потри русского — найдёшь татарина».

Начать вероятно надо с этногенеза русских. Это синтез славян, варягов и финно-угров. Ничего ужасного в том, что это синтез, нет, фантомные страхи сторонников ложно понятого патриотизма в истории признаться, что славянский элемент не единственный в формировании русских, подлежат разоблачению.

Акунин пишет:

Не нужно думать, что в домонгольские времена население Руси было генетически однородным. В северных областях славяне перемешались с угро-финнами, в южных — с тюркскими племенами: потомками печенегов и половцами. Жили на Руси и “свои поганые” — небольшие степные народцы, проживавшие компактными анклавами. Они получили в летописях общее название “чёрных клобуков”.

Славянство — это культурно-языковая общность, а не мифическая кровная. Восточные славяне инкорпорировали и ассимилировали и лесных жителей — финно-угров, и заморских разбойников — варягов. Замечу, что и южные славяне на Балканах также ассимилировали пришлых носителей государственности — структурированную военную силу — булгарскую орду хана Аспаруха. Балканские славяне восприняли лишь их имя, в остальном полностью растворив пришлый элемент.

Русь и до нашествия Батыя соседствовала с кочевниками Степи. Сперва это были половцы, потом печенеги. Евразийский степной коридор никогда не пустовал. Но соседство и взаимодействие с кочевниками совершенно не означает, что наши предки становились этническими кочевниками. Мы не скифы и не азиаты. Условный лес и условная степь взаимодействовали, но доминировал в конце концов в этом симбиозе всегда лес. Ярчайшим примером этому могут служить «наши татары», о которых Акунин пишет:

Жизнь в плену подействовала на Василия Васильевича довольно неожиданным образом. Он полюбил татар и всё татарское. К тому времени на Руси уже начало складываться важное сословие — “служилые татары”. То были потомки знатных ордынцев, которые в период смуты оказались приверженцами проигравшей стороны и ушли из степей в поиске пристанища. Было немало и таких, кто просто счел более выгодным служить богатому московскому государю, а не беднеющим и мельчающим Чингизидам

и далее:

Государь дал всем им земли, а некоторым и видные должности. Увидев, как хорошо устроились на Руси переселенцы, за ними потянулись из Орды другие татары — и тоже встретили радушный прием. Некоторые из новых московских подданных сразу же крестились, были и такие, кто еще долго сохранял верность исламу. Множество княжеских и дворянских родов позднейшей Российской империи вели родословную от ордынцев, гордясь своим древним и почтенным происхождением.
Самый известный из татар, прибывших с Василием II, — царевич Касим, сын Улуг-Мухаммеда. Он получил Городец Мещерский (после смерти царевича город в его честь был назван Касимовым). Там образовалось целое ханство, вассальное по отношению к Москве. Для престижа великого князя это имело немалое значение: родной брат нового казанского хана состоял в подданстве московского государя. В это время при великокняжеском дворе входят в моду татарская одежда и обычаи, а также тюркский язык.
Надо сказать, что “служилые татары” стали огромным приобретением для молодого государства. Поощряя это сословие, Василий Васильевич поступил мудро, что с ним случалось нечасто. Расселенные вдоль восточных русских рубежей “свои татары” стали хорошей защитой от “чужих татар”. Уже в 1449 году царевич Касим разгромил войско своих бывших соотечественников, явившееся пограбить русские земли. В дальнейшем такое происходило неоднократно.
Была от “русских татар” и еще одна государственная польза, в исторической перспективе, быть может, более существенная. Исконные бояре слишком привыкли к древним вольностям. Поссорившись с великим князем, они могли уйти от него к другому государю, да и держались с верховной властью подчас чересчур независимо, памятуя о своих былых заслугах перед престолом. У татарских вельмож была иная выучка. Они воспитывались в ордынских традициях, а там со времён Чингисхана каждый, от последнего пастуха до царевича, считался рабом хана. Воля государя была законом. С такими слугами московскому великому князю жить было удобнее, чем со строптивыми боярами. Теперь появилось на кого опереться в случае конфликта со своим окружением.

Разумеется, в генетическом плане служилые татары не могли оказать сколько-нибудь заметного влияния на наш народ и через 2-3 поколения полностью ассимилировались, но ментальное их влияние как чуждого элемента, инкорпорированного в элиту, безусловно, было велико. И если сейчас мы сквозь толщу веков можем рационально и рассудочно выяснять плюсы и минусы этого явления, то у современников реакция была, конечно же, более эмоциональной и резкой: «Пошто еси Тотар привёл на Русскую землю, и городы дал еси им, и волости в кормленье?» — жаловались они — «А Тотар любишь и речь их любишь паче меры?».

Теперь к мифу о «300-летнем татаро-монгольском иге».

Нашествие Батыя затронуло далеко не все русские земли — нетронутыми остались Новгородская земля, Галицко-Волынский край, Полоцкое княжество. По оценке, в момент нашествия население всех Русских земель составляло от 8 до 10 млн человек. Примерно эта цифра была подтверждена в ходе ордынской переписи, проходившей в 3-й четверти XIII века. А весь же объём монголо-татар степняков оценивается примерно в миллион человек, из которых в нашествии на Русь участвовало процентов 10. Потеряла же Русь убитыми и угнанными около 5% населения. Акунин подробно описывает различия поведения ордынских сил в разных регионах, выделяя 4 зоны оккупации: Юго-Восточную (с центром в Киеве), где, по сути, было введено прямое военное управление кочевников, логично, ведь это наиболее близкий к великой степи регион, центр и восток, сохранившие своих князей, попавших в холопскую зависимость от хана; Новгородская земля, сохранившая внутреннюю независимость, но обложенная огромной данью, и юго-западные земли, также не затронутые нашествием, но попавшие в зависимость. При этом Акунин подробно описывает принципы, на которых держалась военная империя Чингисхана, объясняя, каким образом столь малочисленный союз степных племён смог покорить множество значительно более развитых государств от Китая до Восточной Европы. «На этих трёх китах — управляемость, связь, согласованность — держалась вся военная стратегия, разработанная Чингисханом».

А когда же закончилось иго, если понимать под ним прямую оккупацию?

От хана Берке Невский добился не только отмены карательной экспедиции, но ещё и милости поистине исторического значения. Отныне русские князья начинают сами собирать дань и доставлять её в Орду. Каким-то образом Александр смог убедить хана, что для татар это во всех отношениях выгоднее: не нужно держать лишних чиновников и воинов; сбор установленной дани гарантируют князья, которых всегда легко привлечь к ответственности; наконец, подавление возможных мятежей — тоже обязанность местных властей. С этой коренной переменой Иго, собственно, и закончилось.

Речь идёт о рубеже 50-60-х гг XIII в. Таким образом, оккупационные гарнизоны простояли на Руси около 20 лет. Конечно, случались ещё и карательные походы Орды на Русь, часто и князья в борьбе друг с другом привлекали ордынцев и приводили их на земли оппонента — соображения политической целесообразности. Но прямая оккупация была относительно недолгой и немногочисленной.

Смешения с кочевниками не было. В отличие от более позднего «зулума» Османской империи над балканскими славянами, где существовало и право первой брачной ночи, и налоговые льготы для потурченцев, и постоянные гарнизоны, и поселения турецких колонистов на славянских землях. Степь не ставила себе целью ассимиляцию покорённых русских княжеств, да и вряд ли бы это было возможно из-за существенного численного превосходства населения Руси над Ордой. Процесс был скорее обратным. Пленных угоняли в Орду, каждого десятого мужчину забирали в ордынскую армию (Орда имела сильнейшую в мире лёгкую конницу, но вот своей пехоты у них не было, поэтому она формировалась из русских рекрутов или европейских наёмников, а вот инженерные части состояли сплошь из китайцев), в ходе одного из восстаний в отряде побитого баскака было убито 27 человек. Лишь двое были кочевниками, остальные были русскими. В столице Орды — г. Сарай-Берке «Районов насчитывалось шесть, одним из самых больших был русский (пять остальных — монгольский, кипчакский, черкесский, аланский и греческий)».

Таким образом, скорее Русь ассимилировала Степь, нежели наоборот. Влияние же Степи на Русь проявлялось в ином виде, о чём ниже. Ещё одним доказательством отсутствия физического, материального влияния Орды на Русь служит то, что «облик русских городов практически не изменился». Давайте опять же проведём параллели с османским игом на Балканах.

Австрия освободила Белград в 1718 г. в ходе успешной войны с Османской империей. Внешне это был абсолютно восточный город с базарами и минаретами. Белград оставался австрийским до 1739 года и за это время успел принять обличие центрально-европейского города. Однако после возврата османской администрации, к середине XVIII в. ничего европейского в Белграде не осталось, он вновь превратился в ориентальный город с развалинами европейских зданий.

Большое внимание уделяет Акунин положению женщины в русском обществе в домонгольский и постмонгольский период. Это важно, т.к. это наиболее яркий маркер, по которому можно определить, к какой цивилизационной модели тяготеет общество — к западной или восточной.

Сравнивая положение женщины до ордынской оккупации и после, Акунин пишет:

Несравненно лучше было положение женщины — как юридическое, так и бытовое. Обычным делом считалось обучение девочек грамоте. Жена в браке сохраняла свою собственность, в некоторых случаях могла потребовать развода, а после смерти мужа становилась главой семьи. Женщины держались намного независимей, чем в последующие века.

И далее:

В учение отдавали и девочек, что для средневековой Европы большая редкость

(Подробно о превосходстве средневекового Русского государства в бытовом плане над европейскими писал Горянин в книге «Мифы о России и дух нации»).

И далее:

В последующие столетия женщин на Руси учить письму перестали, да и среди мужчин грамотность стала большой редкостью, привилегией духовного и (лишь отчасти) аристократического сословий. В результате утраты независимости и разорения сильно понизился общий уровень культуры. Жизнь стала скуднее, население угнетённей. В начале 20-го века процент грамотных в России, вероятно, был ниже, чем за тысячу лет до этого.

Традиция держать девиц и мужних женщин взаперти в теремах также является, по Акунину, ордынским влиянием на русские элиты:

Перейдя в ислам, татары отошли от монгольских традиций равноправия полов, вызванного суровыми условиями степной жизни, и начали, согласно предписаниям Корана, прятать женщин от чужих глаз. Так же стали поступать и русские (единственным исключением и здесь был Новгород).

Здесь поясню, Акунин имеет в виду лишь восточные русские земли, среди них Новгород был исключением. Западнорусских земель, о которых ниже, это влияние не затронуло.

Теперь же о том влиянии — ментальном, что Орда всё же оказала на Русь. В заключение ко 2-му тому Акунин пишет «Симбиоза не произошло. Русские и татары остались жить в одном государстве, но оно так и не сделалось общим. В нём произошла смена элит и, соответственно, всей системы управления. Сначала русские жили под властью татар, потом татары стали жить под властью русских. Московское, а затем российское государство получилось русским. Но оно унаследовало много черт от «Золотой Орды».

Каких же?

В первую очередь, абсолютизм. Власть московских правителей и их статус был намного выше, нежели у современных им европейских владык — «Вознесение монарха на недостижимую высоту было одним из краеугольных камней системы, созданной Чингисханом».

Во-вторых, «Переняла Москва и весьма неприятный атрибут ордынского абсолютизма — традиция унижения подданных перед монархом». По словам Карамзина, «Князья, смиренно пресмыкаясь в Орде, возвращались оттуда грозными властелинами».

В-третьих, «Монгольским наследием является и присущая нашей политической культуре сакрализация государства как некоей сверхценности, высшей идеи». В домонгольской Руси князь должен был считаться с мнением аристократии и вечевой демократией городов. В пост-ордынском Русском государстве все жители будут слугами государства.

С “азиатской” сакрализацией самодержца как высшего носителя государственной идеи напрямую связана самая болезненная проблема российской государственности: слабость юридических институтов и неукоренённость европейской концепции о верховенстве закона над исполнительной властью. При ордынской организации управления было бы странно, если бы хан соизмерял свои желания с внешним диктатом каких-то там законов. Это нарушило бы принцип абсолютной власти. Управление осуществлялось не по законам, а по ханским указам.
Этот удобный принципы взяли на вооружение и московские государи, далеко уйдя от духа «Русской Правды», смысл которой был совершенно противоположен: ограничить произвол сильных мира сего некими твёрдыми, логичными и общепонятными правилами.

А видит ли Акунин что-то позитивное в ордынском наследии? Как ни странно, да, но, очевидно, что автору пришлось немало потрудиться изыскивая это:

Очень важным качеством, приобретённым в результате “монголизации” Руси, стала удароустойчивость конструкции, способность к мобилизации всех ресурсов и национальных сил в момент большой опасности.

Этот тезис с натяжкой можно и принять. А вот второй тезис, занесённый Акуниным в плюсы «монголизации» —

веротерпимость и — шире — просто терпимость к иному образу жизни.

С ним уже просто-таки очень трудно согласиться. Домонгольская Русь была страной с широчайшими международными контактами, в городах жили и славяне, и финно-угры, и варяги. Наведывались с миром и степняки. Были широкие контакты с Византией, Булгарией. Сам Акунин описывает Тьмутараканское княжество как типичное среднеземноморское государство со смешанным населением. А вот постмонгольская Русь с большим недоверием относилась к иностранцам и была государством куда более закрытым. Разным был и вектор терпимости — если домонгольская Русь тяготела к Европе и была открыта для её влияния, то постмонгольская Московия с подозрением относилась ко всему западному, но более терпимо смотрела на Восток. «Московия будто повисла между Западом и Востоком, вобрав в себя родовые черты обеих цивилизаций».

С окончательным выводом автора я абсолютно согласен:

Чингисхановский алгоритм государственного устройства не мог удовлетвориться миссией национального возрождения; он предполагал более масштабное целеполагание: создание империи. Московия, а за нею Россия унаследовала великую монгольскую мечту об объединении Евразии от океана до океана.

А самой большой заслугой автора я считаю отсутствие москвоцентризма, традиционной «болезни» всех отечественных историков. Всё описанное выше верно для территорий, попавших под влияние Орды, но ведь была и вторая Русь, не испытавшая этого влияния — Литва. Акунин возрождает существовавшее у дореволюционных историков (например, автора «Истории Русской церкви» митр. Макария) деление на «восточных» русских и «западных» русских, позже воссоединившихся в Российской империи.

Альтернативная Русь

Акунин пишет: «Великое княжество Литовское сформировалось и окрепло прежде всего как русославянское государственное объединение» и далее «Рядом с “нашей” Русью, униженной и ослабленной иноземным завоеванием, долгое время существовала другая, альтернативная Русь — только называлась она не «Русью», а «Литвой». Эта вторая Русь была больше и сильнее, в определённый исторический момент, в начале XVII в. она, соединившись с Польшей, ненадолго даже подчинила себе Москву».

Но как это случилось?

Западнорусские земли, оказавшиеся между монголами и литовцами, стали выбирать из двух зол меньшее и переходить под покровительство Литвы. Удельные князьки Рюриковичи при этом обычно сохраняли свои владения, а бояре свои вотчины. Новые власти не покушались на установившиеся общественные институты, религию, обычаи — наоборот, сами приобщились в русославянской культуре. При великокняжеском дворе вошли в употребление русские чины и звания (“боярин”, “конюший”, “тиун” и т.д., в суде использовался русский язык и многие нормы “Русской Правды”. Князья и бояре обоих народов роднились между собой, причём в этом случае литовец или литовка принимали православие. Элита великого княжества состояла из обрусевших литовцев и из русских. Вот почему князья-литовцы будут с такой легкостью переходить на службу к Москве, а Рюриковичи отъезжать в Литву — в сущности, это было перемещением в пределах одного культурного, а в значительной степени и этнического пространства.

В отечественной истории сложился гипертрофированный москвоцентристский подход. Москва всегда права, её действия всегда оправдывались «высшей целью» — «национальными интересами» (при том что в Средневековье такого понятия попросту не существовало), а, скажем, Тверь и Рязань — это княжества-предатели, не понимающие «высших целей» и регулярно переходящие на сторону врага — Орды. Стоит отъехать в Тверь или Рязань и пообщаться с тамошними историками, и видишь, как перемещение в пространстве меняет угол зрения. Москва значительно чаще приводила ордынцев на Русь, используя их как последний аргумент во внутрикняжеской борьбе. Да и «врагом» Орда была условно, ведь все князья — и тверской, и рязанский, и московский — ярлык на великое княжение получали именно там — в ханской ставке.

Проведу вновь аналогии с близкой мне историей Сербии. Там была похожая ситуация — на протяжении веков сербский народ и его земли были разделены между Австрийской империей и Османской империей, но историческая наука признаёт равноправными ту и другую части, не отвергая наследие австрийских сербов, более, кстати, образованных, и не подвергая их забвению лишь потому, что они не признавали своим главою султана. Российская же историческая наука чуждается объективности, выделяя «хороших» (Москву и её князей) и клеймя всех остальных «плохих» (Новгород, Литву, Галицко-Волынское княжество). А ведь Московия и московиты — это далеко не синонимы всей Руси и всех русских людей. Акунин последовательно освещает эти эпизоды отечественной истории, которые ранее предавались забвению лишь потому что не были связаны с Москвой, он пишет:

В XIV веке бывшая Киевская держава была разделена на три политически обособленных региона: ордынский, литовский и новгородский. Собственно русское государство утратило независимость, литовское княжество пока ещё находилось на этапе становления, и, казалось, что эстафету русской государственности, если ей вообще суждено сохраниться, примет огромный, богатый культурно развитый Новгород.

За 18 лет до битвы на Куликовском поле была одержана первая победа русского оружия над Ордой. Великий князь литовский Ольгерд разбил кочевников в битве у Синих Вод в 1362 году. «Победу над татарами одержали не “восточные”, а “западные” русские, но в психологическом отношении это было всё равно». Победа была общерусской. Литва не воспринималась как чужбина.

О московско-литовской конкуренции за роль общерусского центра притяжения Акунин пишет:

Великий князь литовский охотно взял Тохмамыша под своё покровительство и пообещал помощь. Если б свергнутый хан вернул себе престол, Золотая Орда стала бы литовским протекторатом и вся Восточная Европа попала бы под контроль Витовта. Русь оказалась бы зажата между его владениями с запада, юга и востока. Ослабевшая Москва была бы вынуждена уступить Литве роль собирательницы русских земель и вся история нашей страны пошла бы совсем по другому вектору. При этом завоевание, скорее всего, свершилось бы бескровно и выглядело бы родственным воссоединением. Литовцы не воспринимались русскими как чужаки. Они были той же веры, большинство из них говорили на том же языке, а Витовт приходился Василию Дмитриевичу тестем.

При этом Акунин избегает и другой крайности, обычной для тех, кто сегодня берётся за историю альтернативных центров Руси — апологетики Новгородской республики, чьё государственное устройство зачастую идеализируется и противопоставляется московскому абсолютизму ордынского типа. Декларируя объективность, Акунин действительно придерживается выдержанного, беспристрастного взгляда на отечественную историю:

Некоторые историки и беллетристы, романтически воспевая новгородские вольности, описывают вечевую систему как утраченный рай исконно русского народовластия, впоследствии задушенного Москвой.

Акунин же без прикрас показывает, что такое демократия на деле.

Какого-либо регламента и вообще установленного механизма, кажется, не существовало. Понятия кворума тоже не было. Сколько людей собралось — столько собралось. Обычно вече созывалось по воле органов городского управления, но бывало и по-другому: группа решительно настроенных горожан начинала бить в колокол, требуя решения по какому-нибудь экстренному поводу. Голосование велось на глаз, вернее на ухо: за какое предложение громче кричали, то и считалось принятым. При это меньшинство не имело права остаться при своем мнении — требовалось, чтобы приговор был единогласным. Возражающих принуждали к согласию побоями. Если мнения разделялись примерно поровну (такое случалось нередко), собрание могло разойтись на два веча — одно шумело на Софийской стороне, второе — на Торговой. Распалив себя, оппоненты сходились в драке на Великом мосту, соединявшем городские части.

В принципе, мало что поменялось и сегодня. Прекрасно показано нечто подобное в фильме «Банды Нью-Йорка», а ведь там уже реалии близкого к нам XIX века. Это, наверное, наиболее привлекательно в истории от Акунина — это не лубок с прекраснодушными героями и мрачными злодеями, а максимально приближенный к реальности набор персонажей/событий с истинной, а не вымышленной мотивацией. Некоторые, вероятно, назовут такой подход «циничным», но мне он близок.

Вот как Акунин, например, описывает изнанку новгородской демократии:

Со временем в Новгороде сформировалась целая индустрия манипулирования массовым сознанием, появились свои “политтехнологи”. Возникли и специфические профессии, не встречавшиеся в других областях Руси. У всякого влиятельного человека — боярина или богатого купца — имелись свои крикуны. Это были зычноголосые, хорошо организованные клакеры, способные переорать соперников на Вече. При необходимости крикунов можно было и нанять. В случае чего эта группа поддерживала нужное решение не только луженой глоткой, но и крепкими кулаками.

Водились в Новгороде и так называемые ябедники — люди чрезвычайно опасные. Сговорившись между собой, ябедники начинали на вече возбуждать толпу против какой-нибудь заранее намеченной жертвы, обычно из числа городских богатеев. Часто возводили напраслину, благо возбужденная толпа не спрашивает доказательств. Заканчивалось тем, что двор обвиненного в злодействах человека громили, а имущество растаскивали. Потом за проявление “народной воли”, выраженной на вече, карать было некого.

Но главной угрозой общественному спокойствию были коромольники. В отличие от ябедников, они затевали смуту не для того, чтобы нажиться на погроме, а чтобы прибрать к рукам власть в городе. Это были заговорщики, которые готовили и проводили вече таким образом, чтобы народ прогнал прежнюю администрацию и избрал новую. Новгородская история изобилует “конституционными переворотами” подобного сорта.

Правда, отличается от примитивно-пресного описания наших предков? Оказывается, не только «стояли за землю Русскую» да хороводы водили. Были обычными людьми. Как мы сейчас. И жизнь их была в своих коллизиях не менее сложна, чем наша.

В российском общественном сознании существует огромнейший разрыв между реальностью и её восприятием. Писал об опасности этого на примере медиа. Борис Акунин стремится максимально локализовать этот разрыв, по крайней мере, в восприятии родной истории. Адекватное восприятие своего прошлого есть непременное условие здорового, цельного гражданского общественного сознания. Эти книги Must read для всех, кто хочет жить в реальном мире, а не искусственной медиа-матрице.

С нетерпением жду следующих книг из цикла Бориса Акунина «История Российского Государства». Думаю, что когда данный труд будет закончен, он станет лучшим учебником истории для школ и вузов.