Мастер и московиты

1

Издавна Россия привлекала для работы иностранных специалистов. Делала она это не из пустой забавы, и не из праздного желания чего-то там «новенького», а по причине острой нужды — своих «спецов» не хватало, а то и просто не существовало в природе.

Так было при Петре Первом, об этом все знают. Но отнюдь не только при Петре.

Гораздо меньше известно о том, кто же на самом осуществлял знаменитую индустриализацию (а, по сути, милитаризацию) СССР. Многие любители совка до сих пор уверены, что это заслуга коммунистической партии, советского правительства и «энтузиазма масс». Пожалуй, пора их расстроить.

Есть в истории такое имя — Альберт Кан. Американец, гений мировой промышленной архитектуры. Именно проектно-строительная компания Кана построила автомобильный Детройт, почти все заводы «Форд», «Паккард» и другие, проектировала американские металлургические предприятия. Блестящей инновацией Кана стало внедрение новой проектной технологии, позволившей поставить быстрое изготовление чертежей на поток. Крайне сжатыми были и сроки строительства объектов.

Альберт Кан и его компания стали настоящей находкой для большевиков. В кризисном для Америки 1929 году Москва заключила контракт с Каном. В результате очень быстро появился Сталинградский тракторный (танковый) завод, а следом — Челябинский тракторный (танковый) завод. Столь успешное сотрудничество решили продолжить. Под эгидой ВСНХ (Высшего совета народного хозяйства) была создана организация «Госпроектстрой» — через неё осуществлялись контакты с компанией Кана. Рабочее ядро организации составили американские инженеры во главе Морисом Каном (братом Альберта Кана). Однако позднее, оставив эти ключевые детали за кадром, советские историки припишут все достижения исключительно «Госпроектстрою» как таковому.

За четыре года американцы спроектировали и построили в СССР свыше 500 промышленных объектов. Среди них «Запорожсталь», Харьковский тракторный (танковый) завод, Магнитка, скопированная с американского прототипа, Днепрогэс, Горьковский автозавод, АЗЛК, скопированные с заводов Форда, 1-й Государственный подшипниковый завод в Москве (ГПЗ-1)...

Смог ли бы совок сделать всё это сам? Смешной вопрос. Известно, что не удалось запустить производство тракторов на «Красном путиловце» (опять же срисованных у американцев), провалились советские попытки самостоятельно построить Магнитку, Сталинградский и Челябинский заводы и другие объекты. И это неудивительно. Американцев поражал низкий уровень советских инженеров, вечный совковый бардак и дезорганизация, пренебрежение техникой безопасности, варварский уровень жизни и условий труда советских рабочих — как правило, вчерашних крестьян, бежавших от коллективизации:

Вместо экскаваторов — землекопы, вместо бетономешалок — деревянные ящики, вместо транспортеров и электрических подъемников — люди, которые перебрасывают кирпичи руками и нещадно их бьют. На тяжелых работах задействовано немало женщин.

Именно благодаря американцам в СССР сумели наладить передовое типовое промышленное проектирование и строительство, непосредственно связанное с созданием советского ВПК. «Главпроектстрой» сыграл в этом деле важнейшую роль. Где-то с 1932 года сотрудничество с американцами сворачивается по соображениям секретности, поскольку становится всё более очевидным агрессивно-милитаристский характер советской индустриализации. Так, практически все тракторные заводы были сориентированы на выпуск танков различных моделей. На производство танков были «заточены» Горьковский, Ярославский и Московский автозаводы, уральский завод «Экскаватор» и другие предприятия. Отметим, что самые массовые советские танки 30-х годов — Т-26 и скоростные БТ, предназначенные для стремительной наступательной войны в Западной Европе — имели опять-таки западные прототипы, закупленные Советами: английский танк «Виккерс» и танк М конструкции Д. Кристи соответственно.

Капиталистический Запад, стремясь к прибыли (А. Кан заработал 220 млрд долларов нынешними деньгами!), своими руками вооружал Сталина для «освободительного похода» на запад. Американцы, видимо считали, что до США Москва не дотянется, а Польшу, Финляндию и Прибалтику, да и вообще Европу им было, вероятно, не очень жалко. Кстати, откуда товарищ Сталин брал деньги на свою «модернизацию Мордора»? С распродажи культурно-исторических ценностей, в том числе из Алмазного фонда и Эрмитажа; в огромных объёмах экспортировали за границу хлеб: в августе 1930 года Микоян докладывал Сталину, что ежедневно вывозится полтора миллиона пудов (25 тысяч тонн). Сталин приказал «...увеличить до 4 млн, иначе рискуем остаться без металлургических и машиностроительных заводов». «Нужно бешено форсировать вывоз хлеба», — настаивал «гениальный вождь». Западные мозги и технологии плюс нещадное ограбление и порабощение собственного крестьянства — вот и весь секрет «советского индустриального чуда».

Разумеется, сотрудничество с геноцидно-террористическим режимом, попиравшим все нормы морали и права, не могло быть безопасным. Не всем американским спецам предстояло счастливое возвращение на родину. Некоторые из них тут женились, обзавелись семьями и решили стать советскими людьми. Увы, в этом качестве они пробыли не очень долго: новая родина в 1937-м их быстро «перекрестила» из советских в антисоветских с понятными печальными последствиями. Кого посадили, а кого и расстреляли, обвинив во «вредительстве» или «шпионаже».

В СССР на работу ехали не только специалисты-«технари», но и представители передовой западной творческой интеллигенции, архитекторы и художники авангарда. Именно в те годы по приглашению советских властей в СССР прибыл целый ряд европейских мастеров, в том числе — выпускники и преподаватели знаменитой немецкой архитектурно-дизайнерской школы Баухауз, провозглашавшей «союз искусств и технологий». Наиболее знаковые имена — Эрнст Май и Ханнес Майер. Они были убеждены, что именно их стиль, стиль светлой простоты и функционализма, как нельзя более соответствует новым социалистическим городам, возникающим рядом с промышленными гигантами. Всё это было в общем контексте советского освоения западного проектного опыта.

Европейские мастера активно работали и в Москве, и в Сибири, на Урале (в Перми, в Орске, в Магнитогорске, на Уралмаше, где многое стоит и до сих пор). Но такое сотрудничество оказалось непростым. Будучи нередко левыми, они всё-таки были европейскими левыми, неготовыми к встрече с варварским социализмом по-азиатски. Во-первых, сразу начались проблемы с контрактными договорами (традиционная российская нелюбовь к договорам и их выполнению). Во-вторых, заявил о себе жуткий бюрократизм с его изматывающими «крючками» и «закорючками». В-третьих, СССР испытывал страшный дефицит современных стройматериалов, без которых реализация проектов была невозможной. В этой ситуации более подходили бараки. В-четвёртых — проблемой стал низкий культурный уровень населения, просто не знающего, как жить в этих передовых «городах будущего».

Реальность, с которой столкнулся западный архитектурный авангард, была такова:

Строительство велось согласно драконовским планам и представлениям правящего слоя; требовалось точное выполнение плана любой ценой. (...) Применять в работе технические средства не имело смысла; даже если они и имелись в наличии, то были настолько примитивными, что никакой фараон не стал бы их использовать при строительстве египетских пирамид. Приходилось использовать и подгонять рабочую силу, предпосылкой к чему были наличие заключенных...
Так вспоминал Конрад Пюшель, работавший в Орске.

Наконец, в 1932 году происходит смена установки на архитектурный стиль: время конструктивизма проходит, наступает эпоха «классицизма», «коровников в амурах, райклубов в рококо» (Вознесенский).

Вокруг «понаехавших» стали сгущаться тучи. Начались отъезды. Тех же, кто остался, ждали надуманные обвинения, ГУЛАГ и, как правило, гибель. Например, архитектор Антонин Урбан, женившийся на русской женщине, расстрелян в 1938-м на Бутовском полигоне. В 1942-м расстрелян архитектор и дизайнер Бела Шефлер. Не менее показательна судьба выпускника Баухауза Эриха Борхерта — художника и архитектора. В 1930-м он, уже будучи коммунистом, по запросу ВСНХ приезжает в Москву и работает в тресте «Малярстройпроект». Женится на русской художнице. В 1933 году в музее Нового Западного искусства проходит его персональная выставка. В 1938 получает советское гражданство. В 41-м призван в Красную армию, служит в строительных войсках, а в 42-м арестован по обвинению в подготовке теракта и в намерении перейти на сторону немцев. В 44-м году умер в ГУЛАГе. Так левые европейские мечты разбились о реальный социализм по-сталински. В 2012-13 гг прошла персональная выставка Борхерта в Музее изобразительных искусств им. Пушкина.

Его судьба, как и трагические судьбы его коллег, художников и архитекторов, инженеров, вообще — многих иностранных специалистов, работавших в СССР, имеет, казалось бы, неожиданную параллель в глубинах российской истории.

Магнитка

2

Приехать в Россию всегда было гораздо проще, чем потом вырваться из неё.

Аристотель Фиораванти — весьма видный деятель итальянского Возрождения, архитектор и инженер — родился в 1415 году в Болонье. Он происходил из семьи потомственных зодчих. Да и с местом рождения ему повезло. О, Болонья! Город крытых галерей, я помню его. Там находится старейший в Европе Болонский университет. Ещё в средневековье он был обителью научной мудрости (римского права, прежде всего) и студенческого самоуправления. Для того, чтобы нам лучше осознать, в каком мире родился Фиораванти, скажу только, что в те времена, когда Русь накрыло монгольское нашествие, в Болонском университете уже появились женщины-профессора.

Фиораванти много работал в Италии: лил колокола, передвигал и выпрямлял колокольни и башни, прокладывал каналы и водопроводы, возводил военные укрепления, чинил и строил мосты, проектировал крепости. В 1472 году Фиораванти приступил к перестройке здания Болонского муниципалитета. Однако закончить эту работу ему не пришлось. В 1473 году мастера обвинили в фальшивомонетничестве, поскольку он, специалист-универсал, на свою беду, знал и чеканку денег. Вскоре обвинение признали ложным, но, как говорится, осадок остался, в том числе и у Фиораванти.

Вскоре в Риме произошла встреча 60-летнего мастера с послом из далёкой и загадочной Московии — боярином Семёном Толбузиным, прибывшим в Италию по заданию великого князя московского для поиска и вербовки иностранных специалистов. Причём Толбузин — не единственный посол, приезжавший с такой миссией. Москва тогда рьяно занималась своим любимым делом — обиранием, ой простите, опечатка, «собиранием земель», да вот незадача: культурный и технологический потенциал для реализации такого проекта у неё был весьма невелик. Да и откуда ему было взяться-то, потенциалу? Время, проведённое в качестве улуса Орды, не прошло даром (вспомним яркую историю отливки колокола из фильма Тарковского «Андрей Рублёв»: мальчишка-литейщик, рискуя «шкурой», чисто интуитивно, наитием нащупывает технологические секреты своего дела).

Вот простой пример тогдашнего положения дел. Прежний Московский Кремль уже не соответствовал новому имиджу страны, «встававшей с колен» — наследницы Византии (павшей в 1453 году) и центра мирового православия. Иван Третий решил построить новый, имперский Кремль, в частности, новый Успенский собор. Этим занялись два местных умельца, Мышкин и Кривцов, нанятых не задорого. Однако возведённые ими стены рухнули. Чтобы как-то сгладить конфуз, московский летописец, предвосхищая своих советских коллег, сочинил басню о землетрясении, невесть откуда взявшемся в Москве. В действительности причина краха была не столь эпической: вызванные для консультации псковские мастера быстро выявили плохое качество извести для скрепления блоков (что потом подтвердил и Фиораванти). Поначалу предложили строить псковичам, но те, от греха подальше, отказались, видимо, зная московские нравы. Пришлось искать специалистов на Западе, в Италии, обладавшей высочайшей архитектурно-строительной культурой: к тому времени уже высился грандиозный купол собора Санта Мария дель Фьоре во Флоренции, возведённый Брунеллески.

Аристотель Фиораванти, весной 1475-го прибывший в Москву в компании Толбузина, и уже в 1479 году построивший мощно-прекрасный Успенский собор — далеко не единственный из итальянских мастеров, приглашённых правительством Ивана Третьего. Их было много, и они очень много сделали в Московии. Это они вслед за своим земляком Аристотелем в 1485-95 гг. возводили кремлёвские стены и башни: Антон Фрязин (Джиларди), Марко Руффо, Пьетро Антонио Солари (есть мнение, что они работали по общему плану, разработанному Фиораванти). Прототипом для них послужил знаменитый миланский замок Сфорца, построенный в середине XV века: русские, приехавшие в Милан, сразу «узнаЮт» красные кирпичные стены с «ласточкиными хвостами»!

Миланцы Солари и Руффо возвели и знаменитую Грановитую палату с её типично итальянской грановитостью (1491). Алевиз (Алоизио) Новый, опять же итальянец, построил явно напоминающий палаццо кремлёвский Архангельский собор (1508), не считая множества других церквей и храмов (а, как видно из его прозвища, был ещё и Алевиз Старый, строивший кремлёвские стены). Итальянец Бон Фрязин воздвиг величественную кремлёвскую доминанту — колокольню Ивана Великого (1508), а итальянец Петрок Малый пристроил к ней Вознесенскую церковь со звонницей, а кроме того он же возводил Китайгородскую стену. Из трёх соборов, стоящих на Соборной площади Кремля, нашими построен только один, самый маленький — Благовещенский, очень симпатичный (1489). Кстати, согласно ряду источников, возвели его уже знакомые нам Мышкин и Кривцов, когда-то облажавшиеся с постройкой Успенского собора. Надо понимать, этим ребятам пошло на пользу длительное общение с итальянцами, заполонившими Москву того времени. Набрались ума, прошли суровую профессиональную школу — и вот, результат налицо.

Кремль, это лицо России, каким мы его видим сейчас — в целом итальянское детище. Русская идея (объективно антизападная) облачена в прекрасную западную форму (как выразился И. Грабарь, «история русского искусства и особенно русской архитектуры есть не что иное, как история эволюции европейских форм, попадавших на русскую почву»). Вклад итальянцев в Москву, пожалуй, не меньше, чем в Питер. Италия стала для Московии тем же, что и Америка для СССР. Сделанное итальянцами для Ивана Третьего, думаю, в чём-то сопоставимо с тем, что сделали для Сталина американцы и европейцы. Сопоставимы и судьбы мастеров, о чём несколько позже.

Так вот, Фиораванти с блеском справился с задачей строительства Успенского собора. Он привнёс в это дело передовые строительные технологии того времени: используя дубовые сваи, усовершенствовал фундамент, наладил выпуск качественных кирпичей (наши никуда не годились), построив кирпичный завод вблизи Андроникова монастыря, внедрил передовую строительную технику. Мастер решил исполнить свой собор в стиле домонгольской эпохи, для чего ездил, в частности, во Владимир и там внимательно осматривал владимирский Успенский собор ХII века. Рассказывают, что после осмотра Фиораванти отметил: «Наши строили». В смысле — итальянцы? Прав ли он был — сие неведомо, но, во всяком случае, до нас дошли сведения о приглашении князем Андреем Боголюбским мастеров из Европы.

Поработал Фиораванти и над созданием «военно-промышленного комплекса» Московии. Будучи специалистом в том числе и по литейному делу, он создал в Москве Пушечный двор — очевидно, отсюда следует хорошее качество русских пушек и в ХVI-м, и в XVII веках (правда, Петру Первому на его Литейном дворе снова потребовались иностранцы).

Однако Аристотелю пришлось не только лить пушки, но и стрелять из них. Он участвует в агрессии Ивана Третьего против независимого Новгорода (1478) и Твери (1485) в качестве командующего московской артиллерией — «генеральская» должность, не меньше. Как видим, вклад Фиораванти в создание «централизованного Русского государства» и в становление монархии восточного, «ханского» типа трудно переоценить. 1478 год — это третий поход Ивана против непокорного Новгорода, решающий удар по новгородской свободе. Роль московской артиллерии в данном случае была весьма велика: именно методичный расстрел из пушек под командованием Фиораванти заставил осаждённый Новгород сдаться. По приказу Ивана Третьего схватили 50 руководителей сопротивления и подвергли их пыткам. В результате дознания схватили ещё 100 человек, которых пытали и вместе с остальными казнили. Более тысячи семей купеческих и детей боярских, т.е. цвет народа, были высланы из Новгорода и распылены по городам Московии. Спустя несколько дней под конвоем из родного города погнали еще семь тысяч семей. Поскольку дело было уже зимой, множество ссыльных умерло по дороге, так как людям не дали даже собраться. Уцелевших рассеяли по Московии, новгородским детям боярским давали поместья на чужбине, а вместо них вселялись московиты. Очень напоминает сталинский геноцид, не так ли?

Таков гротеск: европеец способствовал подавлению оплота русской свободы, уничтожая русскую возможность пойти по европейскому пути. Как образованнейший человек своего времени, Фиораванти не мог это не сознавать. Новгород, где до 1494 года находился Ганзейский двор, уже включился в общеевропейский процесс Возрождения и Реформации, что ясно видно на примере стригольников и т.н. ереси «жидовствующих». На этих явлениях стоит остановиться подробнее, тем более, что в ереси «жидовствующих» есть отчётливый итальянский след!

Стригольники резко критиковали официозную церковную иерархию за мздоимство, жадность и корыстолюбие, по-своему толковали таинства, практиковали неформальную обрядность, восходящую к язычеству: так, они уединялись в «чистом поле» и каялись «матери-сырой-земле». Однако самым громким стало дело о «жидовствующих» в конце XV века.

Основателем этого движения считается Заккария (Схария), прибывший в Новгород вместе с князем Киевским Михаилом Олельковичем (1470). Надо сказать, что «жидовин Схария» (так его нередко именуют) не являлся ни иудеем по вере, ни евреем по крови. Как рассказывает Вадим Кожинов в работе «Духовное величие Руси», дедом Заккарии был богатый генуэзец Симоне де Гизольфи, занимавшийся торговлей на Таманском полуострове, между Чёрным и Азовским морями. Он и устроил брак своего сына Винченцо с черкесской княжной (1419). Таким образом, их сын, «полуитальянец-получеркес, стал князем Таманским», т.е. главой маленького государства. «Это был, —пишет Кожинов, — как ясно из фактов, человек огромной энергии и обширнейших познаний, имевший самые широкие международные связи и в Европе, и в Азии». Имел он связь и с иудейской общиной в Матреге (ныне — Тамань). Очевидно, это обстоятельство сильно повлияло на формирование мировоззрения Заккарии, который был католиком, но, несомненно, весьма широких взглядов. Отметим, что в те времена иудеи были чуть ли не единственным источником дохристианских знаний и воззрений, спрос на которые резко возрос именно тогда, в эпоху Возрождения.

Как подчёркивает Кожинов, несмотря на то, что впоследствии к ереси Заккарии Гизольфи присоединились пришедшие из Литвы ортодоксальные иудеи Иосиф Шмоло Скаравей и Мосей Хануш, ересь «всё же не являлась иудейством в прямом смысле этого слова». Кожинов делает вывод, что в случае с «жидовствующими» речь не идёт об иудаизме как таковом, а скорее об оккультно-эзотерической системе, включавшей в себя «мистику и рационализм, элементы язычества и лжетолкований Христианства, отголоски религий античной Европы и Древнего Востока и т.п.». Короче, ересь т.н. «жидовствующих» надо рассматривать как «реформационно-гуманистическое движение», находившееся в контексте духовных процессов европейского Возрождения (именно так трактовал феномен «жидовствующих» известный историк Я.С. Лурье). «Жидовствующие» — это всего лишь ярлык, наиболее удобный и выгодный для московской церковно-политической реакции, которой требовались простые и понятные народу объяснения расправ над инакомыслящими. Однако этот ярлык оказался весьма живуч: он и сегодня активно используется «православно-патриотической общественностью» для создания конспирологических страшилок про «жидов». «Антижидовской» методикой Ивана Третьего потом воспользовался и Сталин: в целях замены элитного слоя и дальнейшего укрепления своей диктатуры. Сталин вообще был всего лишь подражателем царей, правда, намного превзошедшим их в масштабности и последовательности.

Но вернёмся к Фиораванти. Конечно, он, европеец, не мог, прожив долгое время в Московии, узнав её, не испытывать внутренний кризис. Так же, как и многие западные специалисты, на рубеже 30-х годов приехавшие в СССР, вероятно, испытывали конфликт со своей совестью — или просто страх, поскольку они видели, что происходит с их коллегами, исчезавщими в бездне.

Последней каплей для Фиораванти стала трагическая история с одним из иностранных специалистов, с которым Аристотель, скорее всего, был знаком лично. Это врач, немец Антон (по другим данным он был итальянцем по имени Антонио). Этому врачу довелось лечить татарского князя Каракучу. Поясню: став наследницей Орды, Московия восприняла от неё не только «геополитическое наследство» и её политическую «культуру», но и ордынский элитный слой. Татары стали верно служить Москве, справедливо видя в великом князе московском «реинкарнацию» фигуры ордынского хана («царя», как его называли на Руси). Татарская конница участвовала в походах на Новгородскую республику, в частности, сыграв решающую роль в судьбоносной битве на Шелони (июль 1471): новгородский летописец «говорит, что соотечественники его бились мужественно и принудили москвитян отступить, но что татарская конница, быв в засаде, нечаянным нападением расстроила первых и решила дело» (Карамзин). Поэтому татары на Москве были совсем не последними людьми. Болезнь князя Каракучи наверняка была на личном контроле у Ивана Третьего: недаром он послал к татарину иностранного специалиста. Дальнейшие события — в изложении Костомарова:

Заметно возрастала жестокость характера московского государя по мере усиления его могущества. Тюрьмы наполнялись; битье кнутом, позорная торговая казнь, стало частым повсеместным явлением; этого рода казнь была неизвестна в древней Руси; сколько можно проследить из источников, она появилась в конце XIV века и стала входить в обычай только при отце Ивана Васильевича; теперь от нее не избавлялись ни мирские, ни духовные, навлекшие на себя гнев государя. Страшные пытки сопровождали допросы. Иван Васильевич сознавал нужду в иноземцах, и вслед за Аристотелем появилось их уже несколько в Москве; но московский властитель не слишком ценил их безопасность, когда что-нибудь было не по его нраву. Был у него врач немец по имени Антон; он пользовался почетом у великого князя, но в то время, когда совершалась свадьба Иванова сына, этот врач лечил одного татарского князька Каракуча, находившегося при царевиче Даниаре, служившем Москве: вылечить его не удалось. Великий князь не только выдал этого бедного немца сыну умершего князька, но когда последний, помучивши врача, хотел отпустить его, взявши с него окуп, Иван Васильевич настаивал, чтоб татары убили Антона; и татары, исполняя волю великого князя московского, повели Антона под мост на Москву-реку и там на льду зарезали ножом как овцу, по выражению летописца. Это событие навело такой страх на Аристотеля, что он стал проситься у Ивана Васильевича отпустить его на родину, но московский властитель считал своим рабом всякого, кто находился у него в руках; он приказал ограбить все имущество архитектора и засадил в заключение на дворе немца Антона. Итальянец был выпущен для того, чтобы поневоле продолжать службу на земле, на которую он имел легкомыслие заехать добровольно.

Упомянутый Аристотель — это Фиораванти. Короче, иностранный врач был, как видим, обвинён во «вредительстве» со всеми вытекающими отсюда последствиями. И Фиораванти, несмотря на все свои огромные заслуги перед Московией и лично Иваном Третьим, испугался. Он был умнейшим, опытным, пожившим человеком, ему стукнуло уже порядка 70-ти. Конечно же, эти страхи были не пустыми. Фиораванти, изучив московитские порядки, отлично понимал, что и его самого, строителя Успенского собора и покорителя Новгорода, тут могут запросто зарезать «как овцу». Потом люди сталинской эпохи, независимо от их заслуг и рода занятий, будь то артисты или генералы, осознАют, насколько тонка и трудноуловима грань, отделяющая их от небытия. А Фиораванти эту важнейшую особенность российской политической системы постиг уже тогда, в ХV веке. Костомаров пишет, что мастер стал слёзно просить Ивана Третьего «отпустить его на родину», по другим данным Фиораванти просто бежал, не рассчитывая на милость великого князя, но был схвачен и посажен.

Однако потом по воле царя (а таковым, т.е новым ханом, по сути, Иван уже и являлся) престарелого мастера освободили, отмыли, «реабилитировали», «восстановили в звании» и в качестве начальника артиллерии отправили «воссоединять» Тверь с Московией (1485). Судя по всему, участие в этой аннексии окончательно доконало Фиораванти морально и физически, поскольку затем сведения о нём теряются. Он просто умер на северной чужбине, в чужой суровой стране, так и не увидев свою Болонью, где, кстати, его не забывали. Болонские власти писали Ивану Третьему с просьбой отпустить Фиораванти домой, но безуспешно: Иван был непреклонен. Фиораванти как будто улетел на другую планету — столь проблематичным стало его возвращение. Мне думается, что под конец жизни мастер не раз вспоминал, как с альпийских склонов бросал прощальный взгляд на итальянские дали, простёртые внизу, будто на знаменитой фреске Гоццоли — дали, которые он больше не увидел никогда.

Замок Сфорца (итал. Castello Sforzesco) — резиденция миланских герцогов династии Сфорца, середина XV века

Вместо эпилога

История, особенно российская, любит параллели. Как и Ивану Третьему, начинавшему, по сути, историю России как таковой, Сталину потребовался свой супер-храм. Таковым должен был стать колоссальный Дворец Советов, фундамент которого заложили на месте взорванного храма Христа Спасителя. Разумеется, я не ставлю знак равенства между Успенским собором и Дворцом Советов (который, к тому же, так и не был построен), но некоторая знаковая параллель здесь вполне уместна. Тем более, что в проектировании сталинского «супер-храма», как и в строительстве Успенского собора, не обошлось без участия иностранцев. Во втором туре конкурса проектов Дворца Советов победил американский архитектор Г. Гамильтон (правда, в конечном счёте, был принят к исполнению проект Б. Иофана, известного москвичам по «Дому на набережной»). По некоторым данным, Г. Гамильтон являлся протеже уже известного нам Альберта Кана. Есть мнение, что конкурсная победа Г. Гамильтона — сталинский жест благодарности А. Кану за его вклад в советскую индустриализацию.

Мог бы, кстати, получиться прекрасный голливудский фильм под названием, скажем, «Мастера», состоящий из двух параллельных сюжетных линий. Американский инженер или архитектор-дизайнер из Баухауза, приехавший на работу в СССР и увидевший в ходе кремлёвского приёма Успенский собор и постепенно овладеваемый размышлениями о его создателе; и Фиораванти, которому снится его коллега из далёкого российского будущего и само это будущее, представляющееся итальянцу в дизайне кошмаров Босха. Аристотелю грезится в бреду адский Дворец Советов с титаническим истуканом Ленина на облачной вершине, он в ужасе просыпается — и слышит сонную перекличку ночной кремлёвской стражи. Капает за окном нудная московская слякоть. И выхода нет — ни из реальности, ни из сна.