История встала на цырлы
Где проходит грань, за которой сопротивление власти силами меньшинства уже невозможно?
Отток мозгов, талантов и капиталов идет из путинской России послеболотного образца уже три года. Ученые уезжают, бизнес убегает, богема переезжает. Мы привыкли к новостям об очередных покинувших нас согражданах. Конечно, поначалу такие новости вызывали резонанс. Вспомните, как мы все шумели, когда из России уехал Сергей Гуриев. А сколько впечатлений произвел на нас переезд в Канаду Алексея Серебрякова?
Еще пару лет назад такие новости вызывали скандал, сейчас же они порождают только страх. Согласитесь, отъезд Гуриева был не так страшен, как отъезд Сонина, переезд Серебрякова пугал меньше, чем переезд Лебединского. Да, скандал! Да, сенсация! Да, было возмутительно! Но страшно тогда не было.
Текущая волна эмиграции, вымывающая из России самых терпеливых, внушает страх.
Уезжают более стойкие, терпеливые, оптимистичные... Именно это пугает. Когда мы видим, как собираются в дорогу те, кто до последнего ждал перемен, мы понимаем — перемен не будет и ждать, стало быть, нечего. Эмиграция последней волны самая страшная — она увозит с собой надежду.
Из России уезжают последние представители влиятельного меньшинства. Почему? Да потому, что меньшинство в этой стране уже ни на что повлиять не может. Каждый тоталитарный режим рано или поздно переходит черту, за которой меньшинство становится беспомощным. Российская власть эту черту перешла, и теперь ее сможет сменить только большинство. Три с половиной года назад у меньшинства был шанс, сейчас его нет.
Границу беспомощности спрогнозировать несложно. Она укрепляется тогда, когда репрессивные законы, формальная и неформальная репрессивная практика начинают затрагивать большинство. Если еще несколько лет назад сесть за политику в России могли только избранные граждане, если простой обыватель, не ходивший на митинги и не писавший в газеты разоблачительных статей, имел полное право считать себя защищенным от политических репрессий, то сегодня под их прицелом оказывается большинство. Любую учительницу в нынешней России можно уволить за недостаток патриотизма. На любого автослесаря легко вешается дело о заговоре с целью убийства единоросса путем замены коробки передач в его служебном авто. Любой врач или ученый не защищен от необходимости оправдываться за свою нерелигиозность. Любого, кто видел живого иностранца, можно обвинить в работе на Госдеп. «Вот ты, Петрович, против увольнения врага народа Сидорова выступаешь, а сам вчера дорогу американскому туристу показывал. А куда ты ему показывал? Уж не к городскому ли зернохранилищу?»
Да что ученый?! Любую тетку, возмущающуюся очередью в собесе, можно припугнуть: «Система тебе не нравится? Чиновники тебе не угодили? А почему без креста на шее? Где у ребенка георгиевская лента? В бога не веришь? Путина не любишь? Нашу победу не ценишь?»
Граница необратимости режима проходит не там, где начинается уязвимость каждого перед репрессиями — она устанавливается тогда, когда каждый представитель большинства о своей уязвимости проинформирован. Недостаточно принять охранительные законы — нужно сделать так, чтобы каждая молекула народонаселенческой массы узнала о них и убоялась. Если каждый знает, что может быть посажен, уволен, поражен в правах, значит, никакие демократические институты режиму уже не страшны, никакого цивилизованного давления на себя он не боится.
В стране с таким режимом власть может делать, что угодно. И мы с вами успеем в этом убедиться. Историкам, недоумевающим по поводу массовой поддержки Сталина, выпал уникальный шанс: они своими глазами увидят, как укрепляется в стране тоталитаризм.
Сомневающиеся увидят, почему рабочие единогласно голосуют за сокращение своих зарплат. Как приличные, казалось бы, члены творческого союза хором поддерживают уголовное дело против своего недавнего собрата — писателя (музыканта, художника). Зачем толпа заплевывает вышедшего на защиту Конституции человека. Как та же толпа воодушевленно аплодирует объявлению о росте цен на продукты первой необходимости.
Человек в среднем его проявлении не только глуп, но и слаб. Почти все слабы — сильных мало, о них народная память десятилетиями лелеет сладкие мифы. Человек имеет право быть слабым, бояться за свою семью, жизнь, работу. Главным политическим фактором новой России становится страх. Именно страх, а не какие-то оскотинившиеся тети нюры и дяди васи будет впредь требовать от власти посадки врагов народа, повышения цен на мясо и введения пожизненного президентства для Путина. Ровно из того же страха станут работать пропагандисты. Если вчера они снимали обличительные передачи за деньги, то завтра им придется работать из страха. Писатели из страха остаться без квартиры или пайки станут писать романы о семи подвигах президента, музыканты из страха потерять место в дачном поселке пойдут сочинять оперы в честь освоения Крыма, журналисты, просто чтобы не оказаться на улице, сами, без разнарядки, найдут еще сто распятых мальчиков и возьмут интервью у тысячи довольных переходом с мяса на ливер рабочих.
Именно страх, а не карьеризм вытолкнет на поверхность самых подлых и пугливых. Они уже всплывают, эти люди, за свою жизнь, за свой кусок хлеба готовые первыми потребовать новых репрессий, новых законов. Страх за жизнь и собственное благополучие заставляет их заискивать перед системой, угождать ей. Вот откуда появляются патриоты, требующие запретить американскую медтехнику, вот как получаются из вполне уважаемых ученых мракобесы, предлагающие заменить научные кафедры алтарями, вот где берутся известные люди, выступающие против абортов. Все они выползают на историческую сцену из своей забитой страхом конуры. Нет, даже не выползают — они входят в историю на цырлах.
Как только большинством овладел страх, меньшинству делать нечего. И не только потому, что толпу не перекричать. В такие времена к толпе уже не подойти. Меньшинство окончательно лишилось сколько-нибудь действенных механизмов общения с массой. Это главное, что произошло с нами с 2011 года. Последние СМИ замолчали, последние правозащитные организации закрыты, последние площади зачищены. Выхода на массы у российского меньшинства не осталось. Нет в стране и оппозиции. На всю Россию едва ли наберется несколько сотен оппозиционных политиков, преимущественно молодых и неопытных. Оппозиция потеряла политиков — они превратились в гражданских активистов, то есть, в классических диссидентов, замкнутых на себя, не имеющих контакта с массами и потому обреченных агитировать друг друга. Оппозиция стала беспомощна — для ее разоружения власти хватило нескольких жестких законов и показательных процессов.
Меньшинства на общественно-политической арене сегодня нет. Нет людей, которые смогут противостоять страху той самой тети Нюры за ее жизнь и семью. Во-первых, теть нюр больше, во-вторых, до них уже не докричаться: нюры теперь не пойдут на запрещенный митинг, не подойдут к оппозиционному плакату, не осмелятся прочитать запрещенный сайт. Напуганная тетя Нюра прекратит здороваться с интеллигентным соседом, который некогда обронил резкие слова про действующую власть. От греха, что называется, подальше тетя Нюра сделает вид, будто никогда ни о каком меньшинстве не слышала и с неблагонадежными интеллигентами на одной лестничной клетке не жила.
Все контакты меньшинства с нюрами впредь будут ограничены встречами на общих дисциплинарных собраниях или народных демонстрациях, где нюры только и осмелятся, что требовать: уволить, наказать, посадить...
Человеку, который решает не только остаться в России, но и продолжить сопротивление в парадигме демократических ценностей, нужно знать, что его усилия отныне будут как минимум безрезультатны. Никакой контроль за выборами отныне невозможен хотя бы потому, что контролирующих найти теперь сложно. Никакая агитация не поможет, потому что она не прорвется к ушам массы. Никакие общественные проекты, журналистские расследования и акции протеста на власть не повлияют потому, что большинство о них не узнает, а если и узнает, то осудит, ведь у большинства есть дети, работа, кредиты...
Любой, кто собрался участвовать в выборах, организовывать митинги, создавать общественное движение, должен помнить: коммунистов в СССР свалили не диссиденты, а Госплан, миллионы вышли на площади не за интеллигенцией, а от голода и требовали они не свободы, а колбасы.
Сдается мне, об этом вспомнили и те, кто уезжает из России сегодня. Они знают, что в России завтрашнего дня инициативы меньшинства потонут в налитых слезами нюриных глазах. Эти бездонные глаза и прорва страха, давно заменившая Нюре сердце, поглотят любой протест, любое выступление и любое несогласие. Если надо, они и вас съедят. Вместо пирожков с ливером.
