О Риме и белых варварах: Восточная Европа, Запад и Евразия
Я решил написать этот текст в качестве осмысления феномена русских, как в России, так и иммигрантов в Европе, сокрушающихся в связи с «нашествием» на нее беженцев и желающих ее от них «спасать». Надо сказать, что в этом отношении русские не одиноки — немало людей думает так же в Западной Европе, но там они погоды не делают, а вот в Восточной Европе это доминирующая и официальная позиция, которую солидарно озвучивает «Вышеградская четверка» (Чехия, Словакия, Венгрия, Польша).
О бытовых, социально-экономических, ментальных (постсоциалистический синдром) предпосылках той разницы в восприятии, которая существует между мейнстримом Запада и Востока Европы, в последнее время уже было сказано и написано немало. Но мне кажется, на примере этой ситуации мы наблюдаем проблему с куда более глубокими историческими предпосылками и последствиями, которые необходимо осмыслить, что я и попытаюсь здесь сделать.
Иллюзии «русских европейцев»
Популярный ныне на Западе Юваль Ноах Харари в одном из своих интервью сказал, что хотя большинство современного человечества является генетическими потомками угнетенных, цивилизационно эти люди ассоциируют себя с культурой победителей или находятся в ее орбите.
Думая об этих его словах, я вспомнил ощущения, испытанные мной в одном из парков близ Кельна с видом сверху на Рейн. Здесь, в этом месте проходила граница между Римом и варварами с Востока. В основном это были германцы, но Прокопий Кесарийский утверждал, что с берегов Меотиды (Азовского) моря, к ним сюда прибыли будущие славяне — вандалы, к которым присоединились готы и аланы. Да и многие другие авторы считали, что с восточной стороны Рейна на штурм мировой цивилизации того времени шла сборная солянка восточноевропейских варваров. И я пытался прислушаться к своим ощущениям, кто мне ближе — Рим или варвары?
С одной стороны, то, что позволяет мне быть думающей и рефлексирующей личностью, то есть, самим собой, это плоды двухвековой европейской русской культуры, наследие которой проедал СССР, а также моего прямого включения в интеллектуальное поле Запада. Это и достаточное для этого владение английским языком, и общение на темы политики и истории в интернациональной англоязычной среде, в конце концов, жизнь в последние шесть лет в ЕС. В этом смысле я человек Рима, и мне эмоционально близка позиция тех, кто защищал цивилизацию, стоя здесь, на западном берегу Рейна.
С другой стороны, мои генетические предки стояли (бы) здесь, с восточной стороны. И за эти годы, именно благодаря своему вхождению в западную среду, я достаточно хорошо отрефлексировал и ее, и себя, чтобы понять — хотя я и являюсь продуктом ее культурного воздействия и чувствую себя в ней, как рыба в воде, но органически ей я не принадлежу. И не только я, но и почти все, считающие себя «русскими европейцами». И как бы культурно мне ни были ближе те, кто стоял с западной стороны Рейна, что-то глубинное, может быть, на уровне генетической памяти, может быть, на уровне личного опыта и рефлексий говорило мне, что наше — это то, что к востоку от Рейна.
Я пишу это небольшое вступление, чтобы лучше проиллюстрировать свои последующие мысли, основанные на расщеплении, разделении того, что сегодня кажется простым и единым, как «русским европейцам», так и тем, кто им противостоит и кому противостоят они.
Русский европеизм, а точнее русское западничество, хотя и имели исторические предпосылки уже в ранней истории Московии, состоялись только после радикальной вестернизации Петра I, под сенью учрежденной им петербургской Российской империи, а не Московии, куда снова вернулась столица страны после разгрома петербургского проекта.
Вестернизированная «русская европейская культура», «русский европеизм» — это еще одна иллюстрация тезиса Юваля Харари, а также того, что иногда бывает при наложении друг на друга тех двух плоскостей, о которых он говорит. Поясню, о чем идет речь.
Освальд Шпенглер считал, что петровская русская европейская культура представляет собой псевдоморфоз, иначе говоря, попытку мимикрии под Запад того, что органически ему чуждо. Его современник, эмигрировавший из России русский немец Альфред Розенберг, полагал, что европейская русская культура в России была продуктом правящего слоя иностранного происхождения (в основном германского), слишком тонкого для того, чтобы привить ее чуждым ей массам. Анализ и выводы Розенберга можно считать неполиткорректными, но далеко не он один считал октябрьскую революцию бунтом автохтонов против хрупкой вестернизированной прослойки — так это видели не только западные европейцы, но и многие русские эмигранты.
Россия отвергла общезападный путь развития в 1917 году. Но вот какой парадокс, именно те, кто считает это трагедией, те, кто сегодня хочет, чтобы Россия снова стала западной или европейской страной, опять его отвергают! Ведь все эти разговоры о том, что сегодня Европа гибнет или совершает самоубийство из-за своей толерантности, когда их ведут не путинисты или антизападники, а прозападные «русские европейцы», означают, что они опять не принимают Запад таким, каков он есть, вставая в позицию учителей, а то и его спасителей.
Но может быть, причина того, что «русские европейцы» не могут принять Запад таким, каков он есть, заключается в том, что они не могут понять его, а также понять, какое в действительности они по отношению к нему занимают место? Может быть, причина этого заключается в том, что в мечтах «русских европейцев» существует образ идеальной европейской Европы, противостоящей ужасной азиопской России, тогда как в реальности первое уже давно влилось в глобальную цивилизацию, а второе является ее крупной региональной субверсией?
Поясню свою мысль. Когда упомянутый выше Освальд Шпенглер писал о «Закате Запада» (Der Untergang des Abendlandes), который у нас переводят как «Закат Европы», что принципиально неверно, он не имел в виду, что его завоюют «полчища негров и азиатов». Отнюдь — он писал о том, что органическая культура старой Европы трансформируется в механистическую цивилизацию, которая по определению является глобальной. Иначе говоря, происходит процесс, который имел место при превращении старого, республиканского, этнически-римского Рима в космополитическую мультирасовую империю. Поэтому в последней своей работе Шпенглер предрекал Западу цезаризм как путь борьбы за мировое господство — он, правда, надеялся, что эту роль сможет взять на себя Германия, но жизнь внесла ясность в этот вопрос, и мы знаем, что она досталась совсем другой стране. И вот сейчас появляются «русские европейцы», которые предлагают закрыть для варваров двери новой Римской империи (евроатлантического Запада), сами при этом находясь вне ее, либо одной ногой как иммигранты, либо двумя как россияне.
Да, в Западной Европе тоже немало людей, которые занимают такую позицию, но не они определяют ее культурный и общественно-политический мейнстрим, а если говорить о дискурсе «спасения белой расы», то он вообще является уделом абсолютных маргиналов. Чего не скажешь о трех категориях современных «спасителей Европы»: русских, восточноевропейцах и израильтянах (тоже в основном «русских» и восточноевропейских). Все они считают себя причастными к истории и судьбам Европы, но факт заключается в том, что они не вовлечены в мейнстрим ее цивилизационного развития, а веками либо становятся объектами воздействия с ее стороны, либо сопротивляются ей и пытаются воздействовать на нее сами.
Рим и белые варвары
Почему люди из Восточной Европы или России не способны не то что принять, а просто понять логику развития Запада как глобальной, а, следовательно, мультирасовой и мультикультурной цивилизации? Тому есть причины в новейшей политической истории этих стран, но мне кажется, что эта разница глубже и уходит корнями в то противостояние по линии Рейна, с рефлексий о котором я начинал этот текст.
Под ударами варваров в 476 году пала лишь изжившая себе политическая форма Рима. Сама же идея Рима, цивилизаторский проект достаточно быстро реорганизовались и восстановились. Первым объектом их колонизации на Востоке стали германцы, которые частью сопротивлялись им очень долго (от германского протестантизма до национал-социализма, который в каком-то смысле можно считать последним таким восстанием), но другой частью стали опорой Рима и распространителями его миссии на Восток. Священная Римская империя германской нации в лице своего преемника — Австрии (то есть, римско-германский проект) веками цивилизовывала славян и венгров Центральной Европы, и, в общем-то, небезуспешно. Цивилизация (вестернизация) немцами России по итогам оказалась куда менее продуктивной. Что же касается цивилизаторской эстафеты, которую у немцев в России приняли евреи и славяне, сделав объектами этого цивилизаторства нерусские народы Евразии, на фоне двух предыдущих этапов «римизации», ее результаты смотрятся совсем спорно.
Хотя, нравится это кому-то или нет, в результате именно этого процесса в Северной Евразии возникла своя региональная версия глобальной цивилизации, как это имеет место в Индии или Латинской Америке. Происходящие в ней процессы миграции и гибридизации не нравятся многим этническим русским, как они не нравятся многим креолам в Латинской Америке. Но тут важны приоритеты и ориентация. Если приоритетом является геополитика, рано или поздно эти процессы придется принять как данность, как их приняли креолы в Латинской Америке. Но если отторжение этих процессов оказывается сильнее геополитики, то ориентация сменяется со страны, как она есть, на внешние альтернативы, что мы и видим в случае части «русских европейцев», их радикального западнического крыла.
Проблема, однако, в том, что Запад, как он есть, «русских европейцев» и не устраивает, и не принимает кроме как в качестве мигрантов, где они оказываются в одном ряду с ненавидимыми турками, арабами и т.д. Однако тут мы видим, что между Западной Европой и евразийской Россией оказывается еще и достаточно большое пространство с населением примерно в 130 миллионов человек. И очень важно понять характер этого пространства.
Идет ли речь о случайном явлении или это нечто, имеющее глубокие исторические основания? Основания, пожалуй, есть и, пожалуй, даже очень глубокие. Но, чтобы увидеть их, «русским европейцам» придется признать, что их предки для Рима тогдашнего были примерно такими же варварами, как они для Рима нынешнего.
Если мы говорим о европейской расе, хоть она невооруженным взглядом и выглядит единой по отношению к явным чужакам, но между различными ее частями и регионами их формирования проходит достаточно очевидный водораздел. И это водораздел не только и не столько между Севером и Югом, который, как оказывается, не имел таких явных цивилизационных последствий, сколько между Западом и Востоком, плоды которого мы, на мой взгляд, наблюдаем.
Недавно вышла работа научного коллектива под руководством профессора Олега Балановского, выдающегося современного популяционного генетика «Как складывался генофонд балтов и славян». В обсуждаемом в этой статье контексте она интересна тем, что постулирует единство генетической платформы населения Восточной Европы, на базе которого позже формируются, в том числе, и славяне. Балановский определяет его как «центральновосточноевропейский», для удобства сокращая термин до «восточноевропейский».
Но дело в том, что советская антропологическая школа в лице ее классиков В.Бунака и В.Алексеева рассматривала этот подвид европеоидов как промежуточный между северными и южными еще полвека назад. Увлекшись более модными немецкими концепциями, многие игнорировали такой подход, однако, генетические тесты, ставшие популярными в последние годы, наглядно демонстрируют — западные генетики (не они одни, но их компании делают самые авторитетные анализы) четко выделяют Восточную Европу как отдельный регион происхождения. И речь при этом идет о глубине измерений не в десятилетия или даже в столетия, но тысячелетия. Все специалисты по популяционной генетике, с которыми мне приходилось общаться на эту тему, считают, что генетический ландшафт Восточной Европы в составе примерно трех-четырех составляющих сложился уже Бронзовом веке. Это произошло задолго до появления в нем современных языковых общностей (славянских, балтийских, финских, угорской, тюркских, румынской), которые дальше уже просто перемешивались между собой. Причем, принципиально на этот расклад уже не влияли ни генетические связи с соседними регионами, ни легендарные нашествия вроде гуннского или аварского, что свидетельствует в пользу того, что удельный вес неевропейского генофонда в них был настолько мал, что достаточно быстро стирался в генофонде местного населения.
Вот и сейчас Восточная Европа сохраняет эту расовую монолитность и, как мы видим, не спешит с ней расставаться. Однако так как она не представляет собой самостоятельного пространства экономического развития, ей приходится иметь дело с теми, в которых активная миграция является нормой.
Восточная Европа между Западом и Евразией
Сегодня римско-германское ядро ЕС требует от славяно-угорских «варваров» из «Вышеградской четверки», либо принимать у себя беженцев, распределяемых по квотам (их количество пока чрезвычайно мало, но ведь это лишь начало), либо компенсировать расходы тем странам, которые берут эту ношу на себя. Славяно-угры пока сопротивляются, но долго ли это будет удаваться, а самое главное, что в итоге станет с ЕС, если он не сможет вырабатывать консенсус по таким жизненно важным проблемам?
Крупнейшая страна Восточной Европы — Украина полтора года назад решительно отвергла интеграцию в москвоцентричный Евразийский Союз. В итоге Украина осталась национально закрытой, но экономическое состояние ее ухудшилось на порядок — в Таможенный Союз она не вошла, в Европейский ее не берут. Как следствие, бегут не в нее неславяне, как это происходит в России, а из нее славяне.
Схожие процессы происходят в Прибалтике, из которой массово уезжает балтийская экономически активная и амбициозная молодежь. Польская экономика развивается неплохо, но немал отток и поляков в более благополучные страны Запада. То есть, получается, что в первом мире национальная закрытость и расовая монолитность это обратная сторона медали экономической неразвитости и социального неблагополучия. Мигранты не едут в такие страны или не хотят в них оставаться, когда есть возможность перебраться дальше в более богатые и динамично развивающиеся. Пока это консервирует их этнодемографическую структуру и сложившийся за тысячелетия генофонд. Но что будет дальше?
Многое зависит от того, как дальше этот регион будет соотноситься с центрами развития вокруг него и от того, будут ли они оставаться таковыми. Мне кажутся наивными мечты тех, кто считает, что восточноевропейцы сумеют «обновить» и «спасти» Западную Европу. Хотя границу между Римом и варварами уже так просто не проведешь ни по Рейну, ни даже по Дунаю, однако, очевидно, что когда вывески на немецком и итальянском сменяются вывесками на славянских языках или венгерском, ты попадаешь в какой-то другой мир. Европеоиды с Востока могут иногда сотрясать Рим, они, как свидетельствуют факты, могут отлично сохраняться в своей природной нише, но цивилизующее воздействие в Европе в последние пару тысячелетий идет с Запада на Восток, а не наоборот.
Однако даже внутри ЕС римско-германское ядро держит восточноевропейских варваров на задворках. И миграционные потоки не только не отменяют того, что ЕС, вопреки тому, что ему вменяют в вину националисты, остается «Европой наций», но лишь подчеркивают это. Мигранты не хотят в абстрактную Европу, они хотят во вполне конкретные нации и не хотят в другие. Но и внутри самого ЕС, между его гражданами национальность — не как этническая принадлежность, но как язык, как образовательные стандарты и возможности, как закрытые профессиональные корпорации и нормы очень и очень многое значат. Венгр, эстонец, чех, словак, хотя они являются гражданами ЕС, как и немцы, голландцы или шведы, имея свои дипломы о соответствующем образовании, не смогут приехать в эти страны и устроиться там работать местными юристами, сотрудниками банков и страховых компаний. Поэтому латыши едут в Германию класть плитку или выносить судна из под больных и оказываются в худшем положении, чем получившие убежище неграждане ЕС. Ведь последние могут пользоваться социальным жильем, получают пособия, могут встать на биржу труда и выбирать приемлемую для них работу, находясь на содержании государства. А «равноправные граждане ЕС» из Восточной Европы всего этого лишены и вынуждены биться за выживание самостоятельно, потому и считают беженцев не жертвами, как щедрые немцы и шведы, а конкурентами.
Изменить это можно лишь запустив полноценный общеевропейский проект, с едиными для всех граждан ЕС образовательными и профессиональными стандартами и возможностями, общим рынком труда и услуг и, скорее всего, общим языком, без которого все это невозможно. В таком случае с закрытостью и гомогенностью Восточной Европы пришлось бы постепенно расстаться. Но, честно говоря, есть серьезные сомнения, что «римляне» захотят разделить свои блага с десятками миллионов «восточных варваров» только за то, что они имеют один с ними (пока) цвет кожи. Куда проще принять в себя несколько сотен тысяч, максимум несколько миллионов мигрантов с чуть или существенно отличным — ведь все равно они окажутся на нижних ступеньках социальной лестницы западных наций и будут вынуждены по ним карабкаться.
Что касается ситуации по другую сторону от Восточной Европы, в ней, как уже говорилось, сами восточноевропейцы взяли на себя роль «цивилизаторов» своего Юга, примерно с теми же миграционно-демографическими последствиями, что и на Западе. Жизнеспособность этого проекта вызывает серьезные вопросы, особенно в последнее время. Это значит, что если он потерпит крах, промежуточное пространство Восточной Европы может расшириться за счет прилегающих к нему территорий — славянских, граничащих с Украиной и Беларусью, славяно-финских, граничащих с Финляндией и странами Прибалтики и, возможно, Татарстана с его тоже преимущественно восточноевропейским населением. А если нет, оно и дальше будет зажато между двумя интеграционными пространствами с разным уровнем развития, но схожими демографическими процессами внутри них.
Сможет ли она в таких условиях стать «третьим полюсом»? Признаться, я достаточно скептически отношусь к проекту Интермариума, о котором так много говорят и пишут в последние годы. Не то, чтобы я был против, просто, живя в Центральной Европе, вообще не вижу сколь либо серьезных не только политиков и партий, но и политических мыслителей и интеллектуалов, которые бы занимались его лоббированием внутри той же «Вышеградской четверки». Откровенно говоря, здесь ни про какой Интермариум почти никто не слышал, а «Вышеградскую четверку» воспринимают как фронду внутри ЕС, а не альтернативный ему проект.
Чуть большим спросом пользуется идея Балто-Черноморского союза в соответствующих странах: Украине, Молдове, Румынии, Польше, Грузии, странах Прибалтики. Но и в них пока не видно выработки консолидированной позиции и ее продвижения, которые в свое время были мотором развития (западно)европейской интеграции. Кроме того, серьезным тормозом на ее пути будет то, что ряд членов этого предполагаемого союза: Польша, страны Прибалтики и Румыния, состоят в ЕС, а значит, вынуждены считаться с его правилами. И есть большие сомнения, что они предпочтут этой «синице в руках» «журавля в небе» в виде Балто-Черноморского Союза.
Какое же будущее, учитывая все это, ждет Восточную Европу? Увы, у меня нет однозначного ответа на этот вопрос, так как он упирается во множество внешних и внутренних обстоятельств. Пока я не вижу у Восточной Европы потенциала конкурировать с новой Римской империей или Азиатским драконом, подминающим под себя Северного медведя (к слову, китайский капитал активно осваивает Восточную Европу в последние годы). Но я вижу, что Восточная Европа и выходцы из нее отличаются особенностями, обусловленными их историей не просто последних десятилетий, но и, по-видимому, тысячелетий.
И чем раньше мы начнем осмысление этих особенностей, их причин и характера, тем проще нам будет осознать свое место в Европе и мире и отстаивать свои интересы, а не взваливать на себя неподъемные и несостоятельные цивилизаторские миссии.
