Марк Фейгин: «Я говорил Наде — тебя осудят на 20 лет, но потом быстро выпустят»

Еще два года назад, когда мы первый раз общались с Марком Фейгиным по делу Надежды Савченко, было очевидно — процесс пойдет по сценарию истории с Pussy Riot,  т.е. на первый план выйдет не доказательная база со стороны обвинения, а желание российских властей показательно наказать и унизить неугодных. Шансов было немного, но Фейгин уповал на то, что дело удастся вывести на международный уровень. Речь шла о ЕСПЧ, но в итоге защитникам Надежды (сюда надо включить как адвокатов, так и украинские власти и общественность, СМИ) удалось достучаться до западных лидеров, которые при каждом удобном случае стали задавать президенту РФ неудобные вопросы. После такого беспрецедентного международного давления Савченко удалось освободить.

— Марк, когда стало окончательно понятно, что Савченко обменяют?

— Механизм начали обсуждать в декабре, а детали уже после нашей первой встречи с Порошенко в марте, которая произошла после всем известной истории с пранкерами. Порошенко подтвердил, что уже с декабря ведет переговоры с Путиным по телефону. Параллельно подключились западные лидеры, они также оказывали сильное давление. В апреле я встретился с послом США в РФ Теффтом, который подтвердил, что Путин дал согласие на возвращение Савченко. И поскольку факт переговорного процесса был подтвержден, стало понятно, что речь идет о месяцах (не годах!) — и освобождение Савченко скоро произойдет. Другой вопрос, что однозначной уверенности не было вплоть до последнего времени, поскольку могли вмешаться какие угодно факторы (в том числе случайные), которые могли негативно повлиять на исход дела.

— Вся процедура была обставлена как в шпионском триллере, кому в голову пришла такая идея?

— Я думаю Путину, поскольку такие жесты в его стиле — надо все преподнести как чуть ли не военную операцию. В свою очередь Запад и Порошенко не стали сопротивляться — главное было вытащить Савченко, а уж в каком антураже это будет происходить — второстепенные детали. Политически, впрочем, Кремль и здесь проиграл, только подтвердив общее мнение, что к реальному правосудию все происходящее с Савченко не имело отношения — от начала и до конца вся история носила характер спецоперации. А т.н. судебный процесс был деталью пропагандистского спектакля.

— Ты два года занимался этим делом... У тебя сложилось четкое понимание, какие бонусы на самом деле хотела извлечь российская власть из процесса Савченко? Каков был план? Ведь даже у сторонников Кремля это судилище вызывало недоумение.

— План менялся... Было несколько целей, которые Кремль хотел реализовать, засудив Савченко. В первую очередь — это пропаганда. Расколов Надежду, они предполагали выбить из нее самые дикие показания, в том числе на первых лиц страны, руководителей АТО. Ведь удалось использовать дело Карпюка, лидера УНА-УНСО, для смехотворной «сенсации» про участие Яценюка в боевых действиях в Чечне. Так и здесь предполагалось, что дело Савченко родит очередную информационную бомбу. Они полагали, что Савченко как женщина будет еще сговорчивей, но вместо испуганной и затравленной девочки получили «Зою Космодемьянскую».

— Невольно напрашиваются сравнения с Pussy Riot.

— Ну, Савченко как политзаключенная их оставляет далеко позади, что даже обусловлено ее профессиональным кредо. Она офицер, летчица, человек с железным характером. Этот характер проявился, кстати, еще с ее первого допроса, в котором участвовал глава ЛНР Плотницкий. Она держалась дерзко, уверенно, но почему-то ее непреклонность российскими спецслужбами не была принята во внимание...

— Наверное, были уверены, что все равно она «поплывет»...

— Недооценили, да... Так вот планировалось, кроме прочего, через «покаявщуюся» Савченко в очередной раз поглумиться над украинцами, оклеветать и оплевать Майдан, в очередной раз выставить бойцов АТО как фашистов и карателей. Была и политическая цель — как пленница Савченко могла быть полезна в совершенно различных сценариях — от обмена до политического шантажа. В конечном итоге так и случилось — ее обменяли на «грушников».

— Есть мнение, что это, дескать, был неравноценный обмен. Военнослужащую, защищавшую свою страну, обменяли на двух диверсантов, чья вина в убийстве практически была доказана.

— Политика — это всегда компромиссы. Если бы мы подыскивали Надежде «приемлемый» вариант для обмена, боюсь, она никогда бы не вышла на свободу.

— Савченко, насколько известно, высказывала недовольство таким исходом дела. Она сопротивлялась обмену?

— Откровенно говоря, на этом этапе ее никто не спрашивал. Просто посадили в самолет и отправили домой. Она все-таки не принимала таких решений. В свою очередь, Путин ориентировался на мнение западных лидеров, а не на наших местных нацпотов, которые ему абсолютно неинтересны и неважны. Звонок Обамы — вот что имеет для него значение.

— Т.е. мы можем с уверенностью сказать, что именно позиция Запада была ключевым фактором в освобождении Савченко?

— Абсолютно. Когда вокруг такое давление, когда попеременно с Путиным общаются все мировые лидеры и каждый напоминает о Савченко — легче избавиться от этой проблемы, чем продолжать мусолить совершенно бесперспективный процесс.

— Суд был полной фантасмагорией?

— Полным фуфлом, профанацией, пиком надругательства над правовой системой. Классический политический заказ. Еще на стадии предварительного следствия всем участникам процесса было очевидно, что Савченко невиновна, но ее осудят на 20 лет. Я выложил 40 томов этого дела в открытый доступ, все можно почитать и убедиться, насколько беспомощной, натянутой выглядела доказательная база, насколько нагло засуживали мою подзащитную.

— Пропаганда в РФ теперь прокачивает новый тезис: вот Савченко вернется в Украину и даст всем прикурить. Начнется новый Майдан и укропы полетят в бездну.

— Ничего подобного не будет. Савченко при всей своей резкости и категоричности, непредсказуемости — понимает, что делает. Она не допустит, чтобы ее деятельность нанесла ущерб государственности Украины. Она не запрограммирована на деструкцию в таком масштабе. Да, она не будет молчать, возможно будет делать резкие заявления, но таких политиков в Украине хватает — это вообще украинский политический стиль. Это у нас тут тишь да благодать уже 16 лет, а у них идет нормальная открытая полемика. И конечно, все эти страшилки про новую Жанну д'Арк выдуманы в очередной раз Кремлем, чтобы хоть как-то прикрыть свое поражение. Дескать, мы придумали такой хитроумный план, раздули искусственно Савченко до масштабов национального героя и теперь она организует «поход на Киев».

Кремль неуклюже пытается реанимировать 2004 год, когда воспользовавшись расколом в «оранжевой» коалиции к власти пришел Янукович, но повторить данный сценарий невозможно по одной простой причине — в Украине сегодня нет пророссийских сил. Путин постарался, чтобы они исчезли вообще в каком-либо виде.

— Ты общался с Надеждой на тему ее политической карьеры в Украине?

— Как известно, она первый номер в списке «Батькивщины», но она очень самостоятельная. Я не могу сказать, что она заявляла о каких-либо далеко идущих планах — она довольно рационально мыслит и не спешит забегать вперед. Мне кажется, насчет политического будущего Савченко вообще надо немного снизить градус — я не исключаю, что ей интересней будет заниматься практической деятельностью, чем заседать в парламенте. Свои ближайшие приоритеты она озвучила — помощь в вызволении оставшихся в плену украинцев, работа по решению армейских нужд и т.п. Возможно, именно на этом поприще она найдет себя.

— Нельзя не коснуться истории с пресловутыми пранкерами. Ведь очевидно, что они должны были заручиться чьим-то влиятельным прикрытием, осмеливаясь на очередную авантюру.

— Давайте по порядку. Это все случилось в марте, когда Надежда вела сухую голодовку, плохо выглядела, и напряжение уже достигло крайней стадии. Я находился в Ростове, были заслушаны прения сторон и все ждали приговора. Оговорюсь, что, разумеется, все мои разговоры прослушивались российскими спецслужбами, в том числе с представителями украинской стороны.

И вот мне звонит генконсул Украины в РФ, находящийся в Ростове, — Виталий Москаленко. «Марк, тебе позвонит руководитель Администрации Президента Украины Борис Ложкин. Они хотят передать тебе письмо от Порошенко, чтобы убедить Надежду прекратить голодовку». К слову, Москаленко я прекрасно знаю, доверяю, это был наш главный украинский посредник в деле Савченко. И если дипломат такого уровня говорит о вероятном звонке из АП — никаких сомнений в подлинности быть не должно.

В 11 вечера раздается звонок, связь отвратительная, голос представляется Борисом Ложкиным и интересуется, что нужно изложить в письме от президента, чтобы Савченко перестала голодать. Предварительно они якобы готовы переслать проект письма по емейлу. Я отвечаю, что хорошо бы получить оригинальную версию, с гербовой печатью, подписями и по официальным каналам, т.е. через диппочту. Хорошо, отвечают, завтра перешлем, — Москаленко передаст, а сейчас ограничимся проектом. В принципе, это обычная практика, я и ранее передавал Савченко письма от президента, т.е. схема отлаженная. Письмо нейтральное, там нет никакой интриги, главное — просьба о прекращении голодовки. Надежда пишет ответное письмо, также с дежурными реляциями...

Я выхожу к прессе, но не вижу Москаленко. Тем временем, надо делать официальное заявление о прекращении голодовки, но мне нужен оригинал письма и консул. Оказывается, в это утро в консульстве обнаруживаются проблемы с электричеством, отключается связь, и какое-то время они не могут открыть ворота, чтобы выпустить дипломатов... Журналисты наседают, тянуть время смысла нет, я показываю им проект письма и говорю, что Надя прекратила голодовку. Информация расходится по СМИ, но через пару часов мне звонит пресс-секретарь президента Украины Святослав Цеголко и утверждает, что никакого письма никто не писал. Еще какое-то время уходит на согласование, но уже понятно, что это была провокация.

Надо понимать, что Кремль (а то что пранкеры с ним связаны не вызывает сомнений) и здесь шельмовал, поскольку по Венской конвенции сотрудникам диппредставительств нельзя предоставлять заведомо ложную информацию. Поэтому, когда они первоначально выходили на Москаленко, то уже нарушали международные договоры, чего ни одна цивилизованная страна себе не позволяет. Цель же очевидна — дискредитировать линию защиты, адвокатов и украинских дипломатов, представить лохами, дилетантами и пр.

— Кто может прикрывать этих пранкеров?

— Это Управление по делам внутренней политики АП, курирует украинские вопросы Сурков, почерк на него похожий. Он, кстати, в свое время и делом Pussy Riot занимался. Не оперативными вопросами, а именно черным пиаром, «правильным» освещением в прессе, точечными провокациями с медийным эффектом.

— Постоянно шли (сейчас поумолкли) споры и дебаты по поводу целесообразности публичной линии защиты, которую ты задействовал еще в деле Pussy Riot. Сейчас уже очевидно, что эта тактика себя полностью оправдала...

— С самого начала было ясно, что дело Савченко — политическое, а для такого рода репрессивных процессов необходима максимальная публичность, иначе о подсудимых просто забывают и они уходят в небытие. Безусловно, я стремился выстроить такую архитектуру защиты, которая распространялась бы на СМИ, мировых лидеров, общественность. Многое зависит и от самих подзащитных — их готовности выдержать высочайшее напряжение и давление в ходе процесса. В отличие, например, от «пуссек», которые в какой-то момент откровенно «поплыли», Савченко изначально была готова к противостоянию — она солдат, кремень. У нее есть политические перспективы, она настроена на долгосрочную общественную работу. «Пусськи» же еще тогда задумывались о копирайте бренда. Сейчас делят доходы от выхода биографической книги, озабочены имиджем, фотосессиями и т.д. В итоге, как правильно сказала Латынина, их личности не соответствовали масштабу их акции. А личность Савченко, напротив, вполне соответствует тому накалу, который сопровождал ее дело. Более того, она сама этот накал поддерживала.

— К ней делали какие-либо провокационные подходы?

— Постоянно. Через «наседок» или даже официальных лиц. Основной посыл, конечно, — сиди тихо, не борзей, откажись от Фейгина, не политизируй дело. И Надя не повелась ни на одну разводку.

— А кто из официальных лиц «подкатывал»?

— Памфилова, например, на тот момент — омбудсмен по правам человека. Она и «советовала» отказаться от «политического» адвоката, покаяться, не высовываться... Начальник тюрьмы приходил... Надо отдать должное Надежде — она ничего не замалчивала, была со мной откровенна. Представляешь, говорит, приходил очередной вертухай, рассказывал какой ты мудак и посадишь меня на 20 лет. Да, отвечаю, 20 лет дадут, но потом тебя быстро вернут на родину. Потому что здесь страна парадоксов и общепринятые правовые нормы не работают. А вот большая политика и закулисные переговоры — работают!

— Савченко не сомневалась в эффективности публичной линии защиты?

— Нет, напротив, она ей импонировала... Кроме того, чисто практические дивиденды от такой тактики понятны — ее не били, не травили, она сидела в одиночной камере. А вот Карпюк и Сенцов, например, пережили издевательства... Выход процесса на международный уровень стал залогом освобождения Савченко. Ничего подобного не было в истории. Одно дело, когда твою судьбу решает уездный следователь, а другое — когда Меркель и Обама звонят Путину. Да, Путин упирается, торгуется, но он уже готов к компромиссам, а значит «двадцаточка», в конце концов, трансформируется в «двушечку» и последующее триумфальное освобождение.

— Значит, публичность — это способ победить репрессивную машину?

— Не всегда, увы. Должны сойтись многие факторы, чтобы в финале был успех. В случае с Савченко, где абсолютно невиновную (но готовую к сопротивлению) девушку третировала государственная система, все элементы сошлись, но нельзя говорить, что этот рецепт универсален для любых политических дел. Важно отметить, что дело Савченко выработало методологию линии поведения адвокатов в политических делах в условиях авторитарных режимов. Мы с Николаем Полозовым, без ложной скромности, показали как нужно защищать отдельно взятого человека от диктата государства. Я хочу надеяться, что процесс Савченко, в итоге, положительно скажется и на других украинских политзаключенных, и Кремль прекратит, наконец, беспардонно мучить невиновных людей.

— У тебя есть претензии к украинской стороне?

— Безусловно. На мой взгляд, можно было бы проще и быстрее выходить на первых украинских государственных лиц, но столкнувшись с местной бюрократической машиной, я понял, что это займет немало времени. Кроме того, там в госаппарате есть определенное влияние Кремля, обусловленное даже не агентурной работой, а медийным и пропагандистским влиянием. Чиновники могут выдавать страшилки вполне в духе российского телевидения.

В этой всей истории удивительно, что многие люди до сих пор не могут понять, что мы имеем дело со страшной иезуитской машиной, без этических принципов. Многие так и ведутся на пропагандистские клише, предлагаемые Кремлем, соглашаются с версиями, которые навязывает тот же Сурков.

Помогала украинская пресса, которая сейчас открыта для любого мнения. Всегда можно было выйти в эфир, изобличить с фактами на руках очередного «эксперта» типа Медведчука, донести до общественности мысль, что в современной России по политическим делам никакого объективного суда нет и не может быть (а даже в Украине многие в этом сомневаются!).

— Ты ориентируешься на какие-либо исторические примеры? На коллег, которые также сопротивлялись заказным судебным процессам?

— Жорже де Сампайю, в первую очередь. Адвокат, ставший затем политиком, работал во времена авторитаризма Салазара. В рамках диктатуры невозможны были объективные процессы, и Сампайю делал публичность одним из элементов стратегии линии защиты. Он был успешным адвокатом и стал успешным политиком.

— Эмиграция у тебя в планах не стоит? Многие уезжают...

— Нет, и не собираюсь, политическая эмиграция — это обочина жизни... У меня в ближайших планах — защита Мустафы Джемилева и дела крымских татар, некогда эмигрировать...