Перейти через майдан
Слово «майдан» весьма многозначное: Википедия, к примеру, приводит шесть его интерпретаций. С некоторых известных пор оно превратилось в политологический термин, столь уже укоренившийся, что стали забываться его первоначальные смыслы. Более того, уже и в голову не может прийти, что оно — не украинского происхождения, а арабо-персидского. Тот случай, когда первоначальные значения (площадь, собрание) обросли таким количеством новых, что совсем в них затерялись. И вылупившееся из них новообразование стало темой глубочайшего философско-политологического разлома. А именно столкновения двух позиций в ответе на вполне практический вопрос: есть ли право у массовки, позиционирующей себя как «народ», свергать власть неконституционным путем?
Новое содержание
Если бы сегодня было предложено сформулировать содержание слова «майдан» как политологического новояза, то, трактуя тот или иной всплеск оппозиционной активности, по-видимому, были бы названы примерно такие признаки формы и содержания. По форме это массовые сходы людей в центре города или близ окон важного государственного учреждения — парламента, правительства, службы госбезопасности, что, как правило, на площади. Причем не одноразово, а c превращением в некое организованное дежурство — с частыми повторами или вообще в виде лагеря (палаточного городка, образования замкнутого пространства посредством баррикад и т.п.). Для этого должен быть некий управляющий штаб и группы активистов, обеспечивающих общение с властью и поддерживающих определенный общественный порядок. Кроме того, помимо штаба для майдана характерно появление прообраза некой структуры «народовластия», альтернативного официальным структурами. Так, в Киеве это было «Народное вече», очень напоминавшее средневековое Новгородское, в Ереване на такую роль претендует «Учредительный парламент».
Что касается содержания, то главным его акцентом является требование смены элиты — независимо от причин, его породивших. В любом случае, речь идет не просто о наказании отдельных чиновников или реорганизации каких-то органов, а о системной замене по формуле «раба гниет с головы». Это означает, что «майдан» отличается от обычных уличных протестных массовок тем, что первые выходы людей в публичное пространство оказываются лишь искрой, поводом для начала мятежа, бунта, переворота, революции — называйте, как хотите , ибо в выборе термина и проявляется субъективное отношение наблюдателя. Здесь уже в своем зародыше содержится накопившаяся критическая масса для покушения на всю власть в комплексе. Это витало в воздухе, чувствовалось буквально с первых дней украинской заварушки. Хотя повод был вполне конкретный и в первой, и во второй ее редакции: нарушения в подсчете голосов и отказ Януковича подписать ассоциативное соглашение с ЕС.
Конечно, все это весьма расплывчатые и спорные признаки. И еще слишком мало эмпирики для строгих обобщений. Да я к этому и не стремлюсь. Думаю, что в связи с темой «майдана» гораздо важней и интересней вопрос о том, как к нему относиться с философско-социологической, юридической и нравственной позиции? Проще говоря, отрицать и хаять, как экзему? Или признавать и принимать?
Демократия как диктатура большинства
Первую позицию для россиян вполне сформулировал, обосновал и получил всенародное одобрение юрист Владимир Путин. Именно правовую, конституционно-законную основу положил он в пафос антимайдана, что придает позиции солидность, которую не так-то просто поставить под сомнение. Логика таких рассуждений проста и вполне убедительна в понятийном поле современной «демократии», одним из основных постулатов которой является такая ценность, как «правовое государство». Не нравится власть, пожалуйста, приходите на выборы и меняйте! Если же кто-то призывает к ее свержению, да еще прибегает к насилию — это преступник, провокатор, узурпатор, террорист и прочее в таком ряду.
Точно также рассуждают перед своими пиплами Лукашенко, Назарбаев и прочие Ниязовы и Туркменшаби. А вместе с ними и многие политики, политологи и простые обыватели в самых, что ни на есть, западных странах.
Нетрудно заметить, что в основе этой позиции два фундаментальных условия. Первое — формальное наличие всенародных выборов и парламента в государстве. И второе — претендующий на аксиому постулат, что большинство всегда право. Точнее — что демократия есть воля большинства.
Это из разряда понятий, которые даже на уровне ООН трактуются двузначно. Самый яркий пример из этого ряда — неразрешимое извечное противоречие между правом наций на самоопределение и постулатом о неприкосновенности границ.
В активе такой позиции и другой труднооспоримый аргумент — об избирательности отношения к подобного рода «актам насилия». Вряд ли, стараясь быть объективным, станешь спорить о том, что и США, и Европа, да, если покопаться, любая другая страна, в своих официальных реакциях на вспышки агрессии в отношении власти — своей или чужой, не всегда была одинаково принципиальной и последовательной. Свежайший пример — Эрдоган. Попытка его свергнуть разделила мир на тех, кто приветствовал генералов и тех, кто встал на защиту кандидата в султаны.
Но из такой позиции вытекает, что всякое свержение власти — незаконно, следовательно — антидемократично.
Консенсусная демократия
Однако механизм демократии, основывающийся на диктате большинства, наталкивается на тренд, который в современной политологии чаще скрывается под термином «консенсусная демократия». Уже из названия видно, что речь в нем идет не о воле арифметического большинства, а о поиске компромисса между «за » и «против». При этом ценность мнений меньшинства подчеркивается и возвеличивается. Его адепты резонно рассуждают о том, что людей высокого ума, способных на свежие идеи и обладающих большими энергетическими ресурсами для борьбы за изменения, всегда меньшинство.
С другой стороны, вся история — непрерывная цепь примеров, подтверждающих, что именно эти меньшинства, именуемые с подачи Льва Гумилева пассионариями, совершают революционные перевороты. То есть, ведут себя «незаконно» и часто вопреки формально выраженной воле большинства. По существу, они вначале навязывают свое видение, а потом ведут за собой огромную пассивную массу обывателей, легко подвластную пропаганде и воле победителей.
Особенно сильно звучит голос сторонников такой трактовки демократии , когда они рассуждают от обратного. И показывают, что, напротив, воля большинства способна творить массу глупостей, жестокостей и зла. И что оно легко подвержено превращению в состояние толпы, которая вообще не способна ни на что созидательное и гуманистическое. Гитлер и Сталин — классика такой демократии. Причем по логике ее адептов получается, что любой антифашист, скажем, член «Красной капеллы» — был антидемократ, предатель и террорист. Ведь он выступал против большинства и призывал к насилию против легитимной власти.
В пику «юридической формалистики» скептики критикуют ее за то, что в ней понятие «демократия» примитивно сводится к наличию института парламентаризма . Но это — недостаточное условие. Она предполагает множество дополнительных условий, отнюдь им не гарантируемых, таких как «социальные лифты» (Даниэл Белл), «открытое общество» как снятие всяких табу на критику для всех граждан (Карл Поппер), отсутствие пропаганды и наличие реального доступа к альтернативной информации (Роберт Даль) и многое другое. Если они отсутствуют, то демократия легко превращается в фикцию («имитационная», «гибридная» демократия ).
Кстати, у одного из главных современных философских авторитетов — Поппера, вопрос о праве на насильственное свержение власти если и отрицается, то иным, отнюдь не юридическим резоном. Просто при реальной демократии, где политическая элита — слуга, у нее не может быть власти, достаточной для кровопролития. С помощью общественных противовесов ей она не имеет ресурсов, чтобы такое себе позволить.
Итак...
Вот примерно в таком — достаточно мутном — половодье мнений творится натуральная история. Как ни пытайся выловить в нем алмаз истины, а главное — убедить в нем всех, ничего не получится. Поэтому в жизни все происходит самотеком: перефразируя известную поговорку, она слушает, да катится сама по себе. И майданы сметают власть или лопаются, как мыльные пузыри, не потому, что правы «юристы» или «террористы» (анархисты). А потому, что все фишки «за» и «против» так сложились. И всегда потом найдутся умные головы, которые станут судьями или адвокатами результата. В достаточном количестве и вполне убедительных.
