Португалия издалека и вблизи

Самый западный задворок Европы — Португалия — долгое время считалась глухой и отсталой провинцией. Стереотип этот сформировался до Второй мировой войны, когда, к примеру, доля сельского населения была в ней около 85%! И около 30% населения еще в середине 70-х не умели читать и писать. Да и сам факт сорокалетнего режима Антониу де Салазара, с легкой подачи левых часто называемого «фашистским», способствовал его поддержанию. К тому же, в отличие от Испании, страна эта лишь сравнительно недавно открылась для туризма. И он позволил, наконец, миллионам людей с изумлением «открыть» эту «терра инкогнито» и убедиться, как они заблуждались.

Так уж сложилось, что и автор этих строк до мыса Рокас добрался лишь этим летом. И, преодолев на колесах более 1,7 тыс. км., в полной мере испытал на себе эффект от несоответствия действительного ожидаемому. Ну, а когда остыли эмоции личных впечатлений, появился резон задуматься и разобраться, что ж это за феномен такой — Португалия.

Терра инкогнита

Конечно, турист, даже очень въедливый, видит только глянцевую обложку страны. Ведь он и сам стремится увидеть самое ценное и красивое. Но есть статистика. В частности, ВВП на душу. Он позволяет более-менее реально представить, в какой весовой категории государство. Открыв Wikipedia, мы можем убедиться, что по оценкам Всемирного банка в 2015 году Португалия в мировом перечне занимала 38 место с абсолютно цифрой 28,7 тыс. долларов. Лишь две страны бывшего Восточного блока — Чехия и Словения, выше ее по уровню. Все прочие — Балтия, Польша, Венгрия, Россия, не говоря уже о какой-нибудь Туркмении — ниже ее. Уступают ей также Греция и Турция. От соседней Испании ее отделяют 7 пунктов.

То есть, если она по меркам Европы и «слабачок», то лишь в координатах Западной ее части. Но в целом — середнячок. Да еще какой!

Если брать за ось отсчета «революцию красных гвоздик» 1974 года, то перемены весьма внушительны. И одновременно — противоречивы. Вот некоторые макро-итоги. С одной стороны, страна чудесным образом преобразилась. Радикально изменился ее экономический облик. С 1960 доля аграрного сектора сократилась... в 10 раз. И сегодня в любой энциклопедии страна характеризуется как индустриально-аграрная. А не наоборот!

Если вспомнить, что в начале своего царствования Владимир Путин обещал за 15 лет догнать Португалию, то любопытно сравнить результаты. С одной стороны, задачу эту Россия почти что выполнила: в предкризисном для нее 2013 по ВВП на душу населения уровни почти сравнялись (25,6 тыс. и 24,3 тыс.долларов). Весьма схожими оказались и структурные сдвиги этих двух экономик:

Источник: А. Ходоровский. Какую Португалию догнала Россия. Forbes,15. 01. 2015.

Однако, близкие по размерам секторов, они разительно различаются по содержанию. Если основой российской индустрии является нефтегазовая игла, то для португальского промышленного сектора характерен крен на наукоемкие отрасли: автомобилестроение, фармацевтика, ИТ, энергетика и т.п.

Если в российском секторе услуг доминируют традиционные позиции — ремонт, транспорт, операции с недвижимостью и т.п., то в Португалии львиную долю обеспечивает туризм. Готов подтвердить это из собственных впечатлений: таких очередей, которые выстраиваются в Португалии буквально у каждого более-менее примечательного места, трудно найти в Европе. Во всяком случае, испанцы могут только позавидовать.

В чем явно проигрывает Португалия, так это положением в аграрном секторе. Село, особенно в северной части, живет патриархально и отстало. Преобладают микрохозяйства, едва способные прокормить самих себя. В южных регионах социалистические реформы привели к экспроприации помещичьих хозяйств и превращению латифундий в кооперативы. Но и там, и там производительность труда остается едва ли не самой низкой в Европе: примерно 12% населения производят лишь 2,5% ВВП.

С началом экономического кризиса власти заразились оригинальной идеей, призванной решить проблему безработицы, которая среди молодежи достигает 40%. Они бросили клич переселяться из городов в деревни и заниматься фермерством. При этом предоставили налоговые льготы муниципалитетам и землевладельцам, готовым сдавать землю в аренду, а для переселенцев — практически беспроцентные субсидии для обзаведения хозяйством. Идея обрела популярность, и немало студентов бросили учебу в надежде разбогатеть на чистом воздухе. Но сам эксперимент вызвал весьма иронические комментарии. С одной стороны, эффект имеется: за 2009-2012 годы объем аграрного сектора вырос в полтора раза. Но с другой стороны расчеты показывают, что производительность труда в нем в пять раз ниже, чем в городском. То есть каждый ходочок в деревню из города снижает эффективность экономики страны, нерационально используя свои мозги и руки.

Португалия в числе стран ЕС, наиболее пострадавших от кризиса. Местные политологи объясняют это тем, что в стране, по конституции 1976 года провозгласившей себя «социальным государством», вступление в ЕС сыграло злую штуку. Стремясь соответствовать стандартам Брюсселя и рассчитывая на его кормушки, власти стали повышать социальные стандарты, не соизмеряя с экономическими потенциями страны. А это вело к стремительному росту государственного долга, который к 2013 достиг 120% ВВП и распространению иждивенческих настроений. В этом отношении португальцы стали напоминать греков и оказались совершенно неготовыми «затянуть пояса», когда правительство Жозе Сократеша попыталось ввести в стране режим жесткой экономии. В марте 2011 только в Лиссабоне 200 тыс. человек вышли на улицы, требуя перестать покушаться на социалку. Победивший на выборах соцдем Анибал Каваку Силва отправил в отставку Сократеша, заменив на Педру Пассуш-Коэлью. Но сменившие социалистов соцдемы ничего нового не предложили и не могли предложить, потому что курс на «житье по средствам» был и остается условием кредитов, которые «тройка» (Еврокомиссия, МВФ и Европейский центробанк) согласна была выделить тонущему (76 млрд. евро). Поэтому уже в конце 2012 улица, только что приветствовавшая правоцентристов, вновь начала бузить с непривычным для португальцев темпераментом. А в ноябре 2015 президент отправил и этот кабинет в отставку, вновь призвав социалистов во главе с Антониу Кошта, инициировавшему в парламенте вотум недоверия соцдемам. При этом он получил поддержку от коммунистов и «зеленых», что означает для Португалии сильный наклон в левую сторону.

В своих нападках на соцдемов Кошта грозился ослабить удила. Но пока это выразилось в том, что бюджет на 2016 принят с дефицитом в 4,2%, что превышает установленный Брюсселем лимит в 3%. В ответ последовало решение Еврокомиссии наказать Португалию вместе с Испанией штрафом в размере 0,2% от ВВП, что составляет около 400 млн. евро. Санкция вводится также за превышение норматива максимального госдолга (60% от ВВП). Как это повлияет на способность страны сократить госдолг — уму непостижимо!

Феномен Салазара

Понять причины и своеобразие португальских нравов и, в частности, ее левизны, трудно без ее недавнего прошлого. Без такого феномена новейшей истории, как Антониу де Салазар.

Его имя обычно фигурирует в одном ряду со Сталиным, Гитлером, Муссолини и Франко. Его режим часто классифицируют как фашистский. Отчасти в этом есть резон, поскольку с перечисленными тираниями португальский вариант роднит целый ряд признаков: единовластие, репрессии, корпоративное устройство «Нового государства» (Estado de Nova). Однако даже в сравнении с режимом Франко самая долголетняя диктатура Салазара отличалась мягкостью во многих отношениях.

Во-первых, масштабами, а главное — характером репрессий. Португальские историки чаще всего оперируют цифрой 10 тыс. Причем речь в данном случае идет не о трупах, а об общем числе брошенных за решетку в течение 40 лет пребывания диктатора у власти. Цифра эта не идет ни в какое сравнение с жертвами франкистского режима, где только число трупов оценивается в 55-60 тыс. А если считать по такой статье, как беженцы, то только в период гражданской войны страну покинули с полмиллиона республиканцев.

Объясняя это различие, профессор лиссабонского Института социологии Антониу Кошта Пинту относит салазаровский режим к категории т.н «прагматических диктатур». При нем репрессии были иного сорта, нежели в коричнево-красных тираниях. Там они носили характер безадресного — тотального устрашения. В той или иной мере они одинаково жестоко применялись ко всякому инакомыслию и ко всем слоям общества. Более того, при сталинизме этот страх усиливался за счет их полной хаотичности и непредсказуемости.

При Салазаре насилие применялось выборочно и целенаправленно. Оно адресовывалось лишь определенным слоям и структурам, объявленным врагами государства. К таковым относили в основном коммунистов да «неправильных верующих» — протестантов, баптистов и пр. Это не значит, что не преследовались и иные противники режима. Но репрессии к ним были довольно мягкие, так сказать — «отеческие». Практически это означало, что если ПИДЕ (тайная полиция диктатора) арестовывала какого-нибудь адвоката, журналиста или студента, то ему грозило максимум два года, да и то — с учетом времени следствия — часто лишь условно. В вот если попадался человек Альваро Куньяла, то 12 лет для него считалось минимальным сроком. Обывателя же они не касались вовсе. Поэтому атмосферы страха в стране не было, а жесткость властей расценивалась как гарантия порядка.

Второе отличие: в португальском варианте начисто отсутствовал национализм, тем более — расизм. Салазар в своей пропаганде часто апеллировал к великому прошлому страны, поднимая патриотический дух, но он никогда не диверсифицировал его во вражду и превосходство над другими нациями. Это проявилось в том, что, в отличие от Франко, он занял твердый нейтралитет во время войны и не послал воевать на стороне Германии ни единого солдата. Зато охотно торговал с обеими враждующими сторонами. В частности, продавал вольфрам, беззастенчиво задирая цены, и немцам, и союзникам, в результате чего Португалия хорошо заработала на войне. Ее золото-валютный запас вырос за этот период в 8 раз.

Салазар в 30-е годы заболел другой болезнью — колониализмом. Еще в юности он увлекся идеями бразильского философа Жилберта Фрейри, выдвинувшего концепцию лузо-тропикализма. Суть ее состояла в пропаганде «португальского мира», который призван обеспечить гармонию в сожительстве колоний и двух столпов-метрополий — Португалии и Бразилии. Это привело к тому, что когда после войны начался процесс крушения колониальной системы, португальцы встали поперек прорвавшейся плотины. Это привело к состоянию войны за сохранение колоний вплоть до середины 70-х годов (Ангола, Мозамбик, Гвинея Биссау), что высасывало около 30% бюджетных расходов и сильно подорвало португальскую экономику. Считается, что именно эта упертость Салазара и его последователя Марселу Каэтану (1968-74 годы) стала главным стимулом падения режима.

Третьим отличием салазаризма была сильная социалка. При всех дефектах и иллюзорности корпоративного устройства, «простые люди» — крестьяне и рабочие пользовались определенной поддержкой государства. Конечно, в бедной стране она была в абсолютном измерении незначительной, но внушала чувство стабильности. Социалка проявлялась и в широком размахе общественных работ, развернувшихся в 50-60-е годы в сфере дорожного строительства. Его авторитету способствовала и глубокая религиозность этого выпускника и профессора Коимбрского университета: ведь португальцы — одни из самых набожных в Европе.

Одновременно Салазар был, пожалуй, самым образованным и толковым среди диктаторов управленцем. Придя в 1928 в политику в качестве министра финансов, он сразу же сумел сбалансировать бюджет, и за несколько лет выплатить государственные долги. Как руководитель, он никогда не был догматиком и довольно адекватно отвечал на вызовы времени. После войны затеял и индустриализацию, и аграрную реформу, направленную на перераспределение земель. Другое дело, что не все у него получилось. Скажем, аграрная реформа из-за сопротивления латифундистов обернулась фикцией. Но вплоть до своей внезапной кончины от инсульта в 1968 году он продолжал внимать советам технократов в продвижении индустриализации. И за последние 8 лет своей жизни ВВП на душу переместилось с 38% от уровня ЕЭС до 48%. Еще на 8 пунктов поднял этот показатель его последователь Каэтану.

Так что при Салазаре Португалия отнюдь не была ареной мрака и застоя. Динамика была, и если абстрагироваться от взятого темпа, то уже к середине 90-х теоретически страна могла подняться где-то до 80% от среднего уровня ВВП ЕЭС.

Этим я вовсе не хочу «реабилитировать» режим Салазара. Хочу лишь котлеты отделить от мух. При всех внешних элементах тоталитаризма, он был в фундаментальных своих основах капиталистически-либеральным. И скорее напоминает Пиночета, чем Сталина или Гитлера. И это важно для анализа постсалазаровского сегодня.

После 1974 в итоге боданий крайне правых и левых в стране возобладал центризм. Символом его стал бывший коммунист, соцдем Мариу Суариш, ставший премьером и затем первым за 60 лет гражданским президентом (в 1986-96) и приведший страну в 1986 г. в ЕЭС. Он остановил тотальную национализацию и сползание к красной диктатуре, но в целом поддержал и продолжил «социалистический» курс, если под ним понимать сильную социалку. Она, особенно в части трудового законодательства, столь въедлива, что до сих пор отбивает аппетиты инвесторов. Но вообще-то, применительно к Португалии, к термину «социал» следует относиться осторожно, потому что под ним скрываются самые разные политические нравы — от почти коммунистов (социалисты) до вполне консервативно-либеральных сил (Партия социалистического центра). И все они блокируются друг с другом, создавая иллюзию некоего единства и левого тренда. И на практике, балансируя между полюсами, поворачиваются в ту или противоположную сторону в зависимости от того, что диктует «злоба дня».

При премьере Суарише в Конституцию страны 1976 года была внесена важная поправка, заменившая прежнюю цель — «построение бесклассового общества» на куда менее радикальную — «свободного и справедливого общества, проявляющего заботу о ближних». Был также внесен пункт, разрешающий продажу ранее национализированных компаний. И, тем не менее, общий левый, в крайнем случае — центристский тренд, заданный «революцией гвоздик», стал главной нотой португальской политики на долгие годы — вплоть до нынешних времен. Компартия не запрещена и даже присутствует в парламенте, но влияние ее, как и нескольких троцкистско-маоистских соперников, осталось в истории. И в основном слегка чувствуется на жарком юге.

Осудили и...

Отличается Португалия от своей соседки и реакцией на тиранию. Как известно, в Испании перемены после смерти Франко в 1975 начались на основе пакта, заключенного между демократами и франкистами. Важнейшими пунктами этого соглашения была амнистия всех приспешников режима и 30-летнее табу на его осуждение. Лишь в 2007 с принятием Закон об исторической памяти оно было снято. По такому же пути, кстати, пошла и Бразилия, где тему жертв диктатуры стали обсуждать лишь с приходом нынешнего президента Дилмы Русеф.

В Португалии смена режима носила характер военного переворота с приходом хунты во главе с генералом Спинолой, который сам был вскоре смещен более радикальными офицерами и политиками. Военные, представленные средним и низшим звеном, были преимущественно левых взглядов и настроены весьма агрессивно к режиму. Поэтому в португальском варианте была люстрация, в ходе которой насиженных мест лишились около 10 тыс. чел, примерно 400 офицеров арестованы и расформированы все прежние структуры режима. В общем, был вариант а-ля Михаил Саакашвили.

При всем при том, отношение к Салазару отнюдь неоднозначно. Большинство общества осудило эту страницу прошлого и устремилось в будущее. Но эффективность левоцентристского курса имеет свои заморочки, и отнюдь не блещет результатами. А тотальная национализация, которую заварили социалисты вместе с маоистской швалью сразу после переворота, сильно напугала не только бизнес, но и крестьян-фермеров. Поэтому немалая часть общества вспоминает Салазара и добрым словом.