Британский портрет в интерьере: Тереза Мэй

Нового британского премьера Терезу Мэй чуть ли не в каждом газетном заголовке сравнивают с Маргарет Тэтчер и с непременным брендом «железная» (как вариации — стальная, мраморная и т.п.). Только возникает недоумение: а какой еще может быть политик в юбке? Да еще во главе такой серьезной страны, как Великобритания? Романтичной? Застенчивой? Мягкотелой? Есть ли вообще в истории имя дамы, которая смогла бы прорваться через мужские редуты на вершину власти, не обладая стальными кулачками?

И все же, какая она? Этот вопрос задают сегодня в мире тысячи наблюдателей Большой политики. Попробую — не без их помощи, конечно, — набросать ее портрет и я.

Хочу быть Первой!

Некто Пол Франкленд, приятель Мэй по студенческой скамье, в радиоинтервью вспоминает, что обет стать первой женщиной на посту премьера она приняла еще во время студий в Оксфордском университете. И была сильно расстроена, когда дорогу в 1979 ей перебежала Тэтчер.

Терезе тогда было только 23, и, казалось бы, вначале ее карьеры политикой даже не пахло. Она тогда с дипломом бакалавра географии работала в Банке Англии. А затем еще 12 лет была финансовым консультантом Ассоциации по оплате клиринговых услуг. Ее муж Филип тоже был банкиром. Но вот что примечательно: познакомились-то они, когда она еще была студенткой, на дискотеке, устроенной Консервативной партией (КП). А сам он тогда возглавлял Оксфордский союз — известный рассадник для будущих политиков.

Так что именно он «заразил» Мэй политикой. И она пришла в нее в 1986 году, став депутатом местного совета лондонского бюро КП Мертона. В 1992 сделала первую попытку на парламентских выборах, но в Палату общин попала лишь с третьего захода в 1997 (от Мердинхеда в Беркшире).

Сравнивая ее с Тетчэр, аналитики находят немало резких различий. Маргарэт — типичный экстраверт, открытый для рисков и нетрадиционных решений, не сильно переживающий за неудачи и ошибки и находящий утешение в новых действиях. В отличие от нее, наблюдатели характеризуют Мэй как человека осторожного, тщательно продумывающего каждый шаг и предпочитающего ходить по привычным корридорам и ценящего команду. При этом она обладает крепкой нервной системой, предохраняющей от стрессов, и упорством в достижении цели, когда решение созрело. «Она может и не обладает выдающимся политическим видением, но если небо упадет, вы почувствуете, что она знает, что делать», — пишет Guardian.

Отмечаются в ее характере и такие черты, как недоверчивость и трудности в сближении с людьми, но расположенность к дружбе, если барьер удалось преодолеть, нелюбовь к публичным выступлениям и неумение делегировать ответственность, что побуждает брать ее на себя. А это все свидетельствует скорее в пользу ее интровертности. Но интроверты, как известно, бывают очень волевыми и жесткими, компенсируя внешним поведением внутренние колебания. Источником для этого могут быть глубокие убеждения. В случае с Мэй — это пуританское воспитание в семье провинциального викария Губерта. А источником энергии стали жизненные обстоятельства, приучившие полагаться на себя. Отец погиб в автокатастрофе, когда ей было 25, мать, страдавшая склерозом, ушла годом позже. Семья была небогатой, и с детских лет Тереза научилась подрабатывать на карманные расходы.

Все это способствовало совмещению в ней двух противоречивых качеств: иметь устойчивое моральное кредо и идти ради принципов против ветра. И, вместе с тем, способность на компромисс, когда ребром встает вопрос о выживании — в данном случае, политическом, конечно. Мэй не раз демонстрировала железную хватку. Например, будучи главой МВД, она проявила недюжинное упорство в борьбе с британской «политкорректной» размазней, добившись высылки из страны исламского радикала — проповедника Абу Катаду. В 2015 году она отказалась поддержать введение квот для размещения в стране беженцев и добилась того, что вид на жительство стали давать квалифицированным мигрантам, чей доход не ниже 37 тысяч фунтов в год. Она оказалась «либеральнее» Кэмерона, проголосовав за право на гей-браки. В то же время, как отмечает The New York Times, хоть и без энтузиазма, встала на сторону шефа в вопросе о ЕС, проявив свою лояльность лидеру.

Но главное расхождение Мэй и Тэтчер — это, конечно, ее внутриполитический концепт.

Красный консерватор

Подобно Тэтчер, Мэй пришла с кредо, главным звеном которого является обещание процветания за счет роста благосостояния. Но именно здесь их несхожесть обретает характер антагонистический.

Ибо, как отмечает Daily Telegraph, «леди N1» добивалась этой задачи традиционными консервативными методами. А «леди N2» ратует за смену курса на языке, который звучит едва ли не по-коммунистически.

Впервые об этом публично она заговорила с трибуны партийной конференции тори в 2002 году. Этот был период, когда консерваторы 10 лет пластом лежали в оппозиции, а их партию обыватель прозвал nasty party — «зловредная партия». Напомнив об этом, Мэй призвала «взглянуть на себя в зеркало» и принять, что без серьезных перемен рассчитывать на популярность не приходится. А причину такого к себе отношения она увидела в заносчивой кастовости, в служении богатеям и презрении к простолюдинам, а заодно к цветным, голубым и пр. Цитата: «Нам нужно смелое, позитивное видение будущего страны. Это страна, которая работает не на благо немногих привилегированных, но и для каждого из нас».

Высказать такое перед аудиторией, в которой превыше всего ценятся форма и этикет, было дерзостью неслыханной. И Мэй ощутила зловещий холодок, который вполне мог поставить крест на ее карьере. Но ее поддержал тогда Кэмерон, который больше других чувствовал необходимость «модернизации» партии. О чем и объявил, встав в 2007 году у ее руля. Он-то и стал двигать ее наверх. Поэтому Мэй тогда получила даже пост председателя партии — административную должность, ведающую техническими вопросами ее функционирования.

Свое кредо Мэй изложила и на партийной конференции в Бирмингеме в начале октября, где много говорила об «эгоизме бизнеса» и необходимости повышения роли государства. А сам Brexit расценила как «безмолвную революцию» общества, подталкивающую власть к пересмотру своей повестки. «Постучитесь в любую дверь, и вы сможете почувствовать ростки революции, выбивающейся наружу». Она пригрозила «боссам компаний» карами за уклонение от налогов, высказалась за сокращение им дивидендов и введение рабочих в руководящие советы предприятий.

Естественный отбор

То, что Мэй, будучи противницей Brexit, оказалась во главе правительства, которому предстоит разбираться с этой затеей, выглядит, конечно, несколько странно. Но лишь по факту. По сумме и конфигурации обстоятельств ее победа оказалась вполне логичной.

Тут есть два аспекта: закономерное и случайное. Дело в том, что Brexit сыграл с тори злую штуку — расколол партию. Для Мэй это означало, что среди сторонников Кэмерона поле оказалось пустым: после политического харакири лидера его ближайшим сторонникам путь во власть был заказан. Кроме Терезы, которую служба в МВД так погрузила в работу и удалила от политических страстей. Да она и не была активной фигурой на этом фронте, скорей просто проявляла командную лояльность, а в действиях на своем посту, особенно в отношении мигрантов, часто выступала в пику Брюсселю. Зато она проявила себя как искусный руководитель и дипломат, сумевший, как отмечает The New York Times, просидеть в министерском кресле рекордное количество лет. Ибо нет в британском кабинете более скверной должности, чем эта. Усилишь меры — левые обвинят в беззаконии и неполиткорректности. Сбавишь обороты — взовьются радикалы. Неслучайно поэтому пост этот имеет рекордную статистику текучести, и испортил, сломал карьеру многим политикам. Мэй удалось пробыть на нем свыше пяти лет, что само по себе сенсация. И сильный актив в пользу характера и умения.

На другом полюсе партии у нее оказался сильный, колоритный противник — бывший мэр Лондона Борис Джонсон. Экстравагантный, остроумный, с большой харизмой, он был, пожалуй, самым главным агитатором за Brexit, и, казалось бы, идеальным претендентом на пост премьера. Но его подвела внутренняя склока. Соратник по партии Майкл Гоув, министр юстиции в кабинете Кэмерона, вдруг заявил, что в силу характера Джонсон не годится в премьеры. И потому из чувства долга перед родиной он вынужден «пожертвовать собой». Джонсон, считавший его своим другом, был так этим расстроен, что вышел из борьбы. Но при этом не осталось шансов и у министра, которого общество заклеймило как «предателя».

Вслед за этим на поле гонки появилась еще одна фигура — женщина. Оспаривать премьерство стала зам. министра энергетики Андреа Лидсом. Она тоже была из числа сторонников выхода и обладала неплохими ораторскими навыками. Но ее подвел злой женский язык: в интервью газете The Times она допустила грубую бестактность, упомянув о патологической бездетности Мэй. Волна возмущения в обществе и парламенте была столь велика, что буквально смела ее с политической трибуны. А ведь она была буквально в нескольких метрах от премьерства. 11 июля она отозвала свою кандидатуру, и Палате общин осталось лишь утвердить единственного кандидата. А 13-го королева уже приняла Мэй в Букингемском дворце и поручила сформировать кабинет.

Кстати, при формировании команды Мэй повела себя весьма гибко. Своему главному сопернику Джонсону предложила внешнеполитическое ведомство. И теперь он вместе с такими ярыми «брэксистами», как министр внешней торговли Лиам Фокс и глава ведомства, курирующего выход из ЕС, Дэвид Добис будет заниматься «разводом». Зато канцлером казначейства (министром финансов) стал Филин Хэммонд , а военным министром — Майкл Фэллон, — оба преданные «кэмеронцы». Кроме того, среди шести дам, которыми она разбавила свой кабинет, нашлось место и обидчице — Андреа Лидсом получила пост министра по окружающей среде.

Двуединая задача

Так в силу внутрипартийных интриг в один прекрасный миг Мэй без особого напряга оказалась у руля британского судна по курсу плавания, который она не разделяла. Но который восприняла как данность, завив в своем первом интервью TheTimes в новом качестве:

„Brexit“ означает „Brexit“. И мы намерены извлечь из него пользу. Мы должны объединить нашу страну, и нам нужен новый позитивный взгляд на будущее нашего государства.

Практически это означает, что Мэй не намерена тянуть волынку. Дело в том, что в законодательстве ЕС процедуры выхода более-менее регламентированы и рассчитаны примерно на два года. А вот срок до начала самого процесса нигде не оговорен. Тем самым как бы провоцируется возможность подумать, одуматься. Чем, собственно говоря, и тешат себя противники Brexit. Мэй их разочаровала. И с первых же шагов оставила всякие колебания на сей счет, заявив, что отбоя не будет. И если парламент станет тормозить, увязнув в долгих дискуссиях, она его попросту проигнорирует. Ибо, как заверили ее юристы, у премьера есть на это свои полномочия. И вот новость: 2 октября Мэй заявила в интервью ВВС, что процесс начнется уже в марте 2017 года.

При этом на ее хрупкие плечи легла задача восстановления двойного единства: в стране и в партии, расколотых Brexit.

Вполне резонно, что в свои первые вояжи Мэй направилась в Шотландию и Северную Ирландию (Ольстер) — регионы, которые проголосовали против выхода из ЕС. И были столь разгневаны общим результатом, что из них тут же прозвучали сепаратистские угрозы. Особенно зловещ их тон из Белфаста — столицы Сев. Ирландии, в которой вот уже более ста лет (с 1919) действует мощная террористическая сеть — Ирландская республиканская армия (ИРА), которая уже пролила море крови, периодически берясь за оружие. Сегодня — после достигнутого соглашения об отказе Лондона от прямого управления Ольстером и передаче его местным органам власти, — она в дремлющем состоянии. Но расколотая на несколько группировок, состязающихся в своей дерзости, вполне может использовать Brexit, чтобы устроить очередную кровавую заварушку. Ведь 56% североирландцев проголосовали против. А это значит, что у сепаратистов появился «юридический» аргумент требовать выхода из под британской короны и присоединения к Дублину. Кроме того, возникла серьезная головная боль — граница. Ныне она номинальная, поскольку с 1920 года действует режим свободного перемещения по всему острову. С выходом Великобритании логично ожидать, что она обрастет вышками и таможнями, потому что укрепления границы потребуют и Брюссель, и многие жители Ольстера в связи с миграционным кризисом.

Вот почему Мэй уже 27 июля отправилась в Эдинбург, где за закрытыми дверями увещевала Первого министра Шотландии Николу Стерджен. Эта дама, кстати, является и лидером тамошних националистов, и после Brexit уже успела побывать в Брюсселе, где искала поддержки в праве остаться в ЕС. Правда, получила вежливый, но твердый отказ. Глава Европарламента Мартин Шульц объяснил ей, что по частям страны в ЕС ни входят, ни выходят. Тогда по возвращению Стерджен со своими советниками сочинила «обходной вариант» из пяти пунктов, заявив, что наложит вето на решение Лондона, если они не будут выполнены. А в них идет речь о сохранении за Шотландией практически всех прав члена ЕС: свободного передвижения рабочей силы, доступ к его рынку, сохранение социальных гарантий ЕС и пр.

О чем договорились две дамы в Эдинбурге из скупых комментариев понять трудно. Похоже — ни о чем. Потому что в комментариях с британской стороны говорилось, что Мэй заверила не приступать практически к процедуре выхода до тех пор, пока между Англией, Шотландией, Уэльсом и Сев. Ирландией не будет достигнут «консолидированный подход». А Стерджен заявила, будто Шотландия получила право вето. В чем ее тут же поправил генпрокурор королевства Джерими Райт...

Еще более трудные переговоры Мэй провела на следующий день в Белфасте, где пыталась успокоить своего тамошнего «коллегу» — Первого министра Арлен Фостер, а главное — ее заместителя Мартина Макгиннеса. Ведь Макгиннес ни кто иной, как бывший командующий ИРА. И именно он в ответ на Brexit тут же заявил, что в Сев. Ирландии необходимо по примеру Шотландии провести референдум на предмет того, хотят ли ее жители оставаться в составе Великобритании. Кроме того, он высказал сомнения, захочет и сможет ли Лондон возместить фермерам субсидии, которые они получают от ЕС. И не возникнут ли осложнения в режиме передвижения в Ирландском море (то есть — между двумя островами).

Что касается границы, то пока вопрос повис в воздухе. Мэй заверила Фостер, что безвизовый режим сохранится. Но если это так, то в евросоюзном заборе появится щель для свободного проникновения в него через Великобританию. Пойдет ли на это Брюссель — большой вопрос.

В целом первый тур в мятежные регионы показал, что вопрос остается открытым. И пока Мэй выступила лишь в роли терапевта, пытаясь успокоить, приглушить буйных неясными обещаниями и перспективами, апеллируя к заверениям главы Еврокомиссии Жана Клода Юнкерса, что процесс размежевания — долгий, без определенных сроков. И все можно решить спокойно, без суеты и спешки.

Однако из последних заявлений очевидно, что тянуть в формате неопределенности Мэй вовсе не намерена. И вряд ли это не вызовет ответной активности из Белфаста и Эдинбурга.

Между двух стульев

В бирмингемской, по тону — почти леволейбористской речи Мэй прозвучал еще один тезис, сближающий ее с националистами: обещание перенести контроль над миграцией из Брюсселя в Лондон. В ее представлении это означает, помимо отказа от квот, еще и настройку британского законодательства на то, чтобы все привилегии на трудоустройство и профессиональное обучение были закреплены в пользу британцев.

Эта позиция чревата для премьера, как минимум, двумя осложнениями. Она по вкусу правому крылу КП, но едва ли получит поддержку со стороны бизнес-сообщества. В подтверждение тому Guardian приводит слова лидера Конфедерации британской индустрии Кэролин Фэирберн: «Мы давно стали магнитом для талантливых людей со всего мира... Риторика премьера просто стыдит компании за это, и члены нашей конфедерации обеспокоены такими словами».

Еще более острую проблему миграционный вопрос создает в отношениях с ЕС. Лишение режима свободной торговли на Едином европейском рынке грозит, по подсчетам Казначейства Великобритании, лишением до 80 млрд фунтов доходов ежегодно. Поэтому, обещая британцам «уникальную сделку», Мэй явно рассчитывает на поблажки.

Только едва ли это у нее получится. Во всяком случае, Ангела Меркель уже неоднократно высказывалась, что не намерена сохранить Лондону доступ в общий рынок, если тот ужесточит правила въезда для европейских мигрантов.

Перезагрузка не предвидится

Кремль с зомбированным им же населением спит и видит, что смена власти на западном пространстве обернется приходом своего фюрерочка, который тут же признается в любви к ВВП и его порядку. Вот и Мэй — объект и повод для блажи о «перезагрузке». Только, похоже, что мечты не по адресу.

Начнем с того, что российская тема в политической карьере ее была на самой отдаленной периферии интересов. Обозреватели с трудом припомнили лишь парочку сравнительно свежих заявления Мэй в этой связи в бытность ее главой МВД: о неудовольствии по поводу драки футбольных фанатов в Марселе и в связи с завершением расследования убийства Литвиненко, когда она пересказала вывод о том, что оно было санкционировано Патрушевым и Путиным, и поблагодарила судью Роберта Оуэна за всестороннее и беспристрастное расследование.

Обосновавшись на Дуанинг стрит, в ответ на дежурное поздравление ВВП Мэй отреагировала серией заявлений, которые «дружественными» никак не назовешь. Уже в первом своем выступлении в новом качестве она назвала Россию в числе угроз безопасности. А в речи на рассмотрении парламентом вопроса о модернизации ядерного щита Великобритании обвинила власти РФ в подрыве международной системы безопасности. Особенно примечательно ее выступление по ТВ от 30 июля, когда она сочла нужным заявить следующее:

После того, как Великобритания приняла решение выйти из ЕС, многие назвали решение референдума пророссийским. В Великобритании нет пророссийских настроений, мы в дальнейшем будем придерживаться позиции касательно сдерживания России.
То есть развеяла всякие спекуляции и надежды на смягчение позиции Лондона в отношении Москвы.

Поэтому телефонный разговор с Путиным 9 августа, инициированный ею, был не более, чем дежурная дипломатическая разведка. Обычное сетование на «неудовлетворенность параметрами сотрудничества». Упоминание — в качестве примера — о полезности диалога спецслужб, занимающихся авиабезопасностью. И пожелание встретиться. Кстати, приглашение приехать в Архангельск по случаю 75-летия Первого конвоя она проигнорировала. А встреча на саммите G-28 произошла с холодной вежливостью, во время которой, по свидетельству The Times, Мэй дала понять, что «вести бизнес как обычно» не получится, так как существует ряд серьезных разногласий. И что сотрудничество возможно только если оно будет в интересах Британии, в частности в вопросе безопасности ее граждан.

При этом уже неоднократно было подчеркнуто, что стратегическим партнером Лондона остается Вашингтон. И верность НАТО. В общем, все по классике — во всяком случае, в редакции Кэмерона. И «Леди N1» тоже.

Подписывайтесь на канал Руфабулы в Telegram, чтобы оперативно получать наши новости и статьи.