Стань как мы
— Представьте, chére Hélène, мое удивление, когда вдруг заявилась целая толпа — человек двадцать, не меньше. Наверное, все взрослые мужчины той деревушки. Да еще на ночь глядя. И... сами знаете, каким манером простецы обсуждают важные для них вещи. Пока подбирались к сути, высосали весь коньяк и кальвадос из бара. Ну да ладно, всё равно в моем скромном прибежище его разорять больше некому...
Женщина невольно подалась вперед, стараясь не упустить ни звука. Французский язык гостя был безупречен — куда Елене до него; но сегодня в прононсе как будто снова проглядывал легчайший, почти неуловимый оттенок какого-то экзотического акцента. А в иные дни их нечастых рандеву речь приятеля поражала изысканными архаизмами, словно у аристократа старого режима.
— Чего же они хотели?
— Оказывается, накануне девушку из их деревни изнасиловал и избил un réfugié. Эти пришлые бродят по побережью таборами, как цыгане, — по лицу рассказчика прошмыгнула тень, — только женщин и детворы у них почти нет. Рыбаки, разумеется, обратились первым делом в полицию. И как думаете, что они там услышали?
— Да не думаю, я знаю! У бедного мальчика было тяжелое детство, война выгнала его из родных мест, он страдает без женской ласки, поэтому надо пожалеть.
— Восхищен вашей проницательностью: именно это и было сказано. В итоге мои нежданные гости огласили торжественное коммюнике. Придется, говорят, нам наводить порядок собственными силами. Вот ты человек не простой, важная птица. Этот замок купил совсем недавно — и скажи: как собираешься жить тут дальше? Чужаком — или местным, как мы, одним из нас?
Эти речи, как всегда, будоражили и душу, и ум; Боже упаси перебить...
— Честь не позволяла отвернуться от беды добрых соседей. А наутро на берегу нашли тело насильника — обескровленное, с двумя десятками ран от матросского ножа. Бесполезно даже пытаться определить, сколько и какие из них оказались смертельными. И заметьте, труп не топили в море, хотя чего уж проще.
Аскетическое лицо с желтоватым, будто нездоровым оттенком; печальный взгляд больших черных глаз; под длинным хрящеватым носом — ровная полоска усов. Строгий костюм и галстук; всё вместе вопиюще не вязалось со старенькими домашними джинсами хозяйки и тяжеловатыми, даже грубоватыми чертами ее выцветшего облика. Однако Елену подобные контрасты заводили смолоду, придавали ей значимости в собственных глазах.
— А что полиция?
— Да они только рады избавляться от отребья, если чужими руками. Тем более, опрос был чисто формальный: табор тут же снялся с места и исчез в неизвестном направлении. Главную роль сыграли мои показания о том, как прогуливаясь по берегу, я стал невольным свидетелем ссоры беженцев, которая перешла в драку. Рыбаки подтвердили согласно; все мы назвали одно и то же время. Пострадавшую девчонку отвезли к полицейскому психологу; надеюсь, поможет пока. Дальше сам займусь... раз уж мы теперь «одной крови».
— А... можно мне этот случай описать где-нибудь?
— Как вам будет благоугодно, chére madame. Только сами понимаете, без карты, без имен и прочих подробностей. Но, например, двадцать ран упомянуть можно: это, заверяю вас, метод отнюдь не мой. А вообще, лучше подать всю историю как литературную выдумку с прозрачным намеком на реальность. Впрочем, пардон — не смею вмешиваться в ваши творческие замыслы.
Кажется, вот-вот князь (как Елена порой называла его про себя) поднимется и покинет ее на крыльях ночи. А до чего же неохота: еще о многом бы надо поговорить. Вдруг она снова услышит что-нибудь важное? Как пару лет назад, когда писала тот единственный роман, что побывал бестселлером — о Европе, сдавшейся на милость варваров и отрезавшей bourgeons d’amour у своих дочерей. Елена тогда поинтересовалась, правильно ли веру, которая, как всем известно, отрицает наличие души у женщин, считать сатанинской?
Из прекрасных очей в упор глянула тьма; померещилось, будто услышит в ответ смертельно страшное, что раз и навсегда изменит ее мир. Но князь лишь усмехнулся сухо, как бы через силу — и не стал возражать.
Или хотя бы, собравшись с духом, узнать наконец, почему именно турок он выделяет среди прочих дикарей, ненавидит сильней, чем арабов. В чем, собственно, разница?
Похоже, пора начинать вторую часть романа. Прекрасную Францию спасет новая Жанна д’Арк, явившаяся под именем Марины. Час ее уже близок; она выметет содомскую нечисть железной метлой, вернет церкви исконный обряд истинной веры, поруганный ересью второго собора, и будет идти рука об руку с Великой Белой Россией...
«Утонуть в омуте глаз». Фи, пошлость какая. И тут — нате вам, мадам! Но как? зачем? сколько ведь уже знакомы, и ни разу ничего... Тело, вянущее не первый год, взрывалось сразу всеми жизненными соками; Елена неловко заерзала на кушетке.
Мужчина привстал с готовностью, губы потянулись к чувствительному месту на шее (как он только угадал?), приоткрылись. И в радужном облачке...
— Tes dents? Que fais-tu?! Влад, бля —
Оцепеневшая поза. Пустые глаза и безмолвие; лишь воздух в гостиной потрескивает мелкими искорками.
* * *
— Эй, мессир!
— Чего еще? Сейчас время не твое. Терпи, не мешай!
— Но мне же нужно!..
— Сказать, чего твоей милости надобно? Эх, жаль, на кол тебя уже не вздернешь. Но запомни, маркграф: еще одна такая выходка — удалю и вышвырну прочь, как шелудивого пса! Положим, то, что мавра истыкал как решето, вышло даже удачно. Иначе пришлось бы тебя наказывать. А так — просто говорю: вот эту женщину ты убивать не будешь. И увечить не смей. В остальном твори с ней что вздумаешь, лишь бы пробудилась для нашей вечности целая и здоровая, не дожидаясь возрождения.
— Но она... я так...
— Молчать, Альфонс! Кто в замке господин? Кто, сжалившись, пригрел за пазухой твою душонку, когда ей надлежало отправиться совсем в другие края? Не напомнишь ли кстати, милейший: скольких мужей тебе довелось сразить не гнусными семиградскими пасквилями, а мечом? Да ты даже торговку убогую не сумел отхлестать, чтоб не сесть с места в темницу. Dixi!
* * *
Маркиз поворочался еще, поскулил — но послушно отполз обратно на задворки сознания.
* * *
И было им всем счастье.
