Танец Шивы

...На вытянутой ладони Натараджи беззвучно пульсировал Дамару. Первозвук озвучивал его, извлекая из маленького барабанчика чарующую Музыку Распада, становившуюся все громче...

... Вселенная достигла дна инволюции. Махаюга подошла к концу. И теперь следовало восстановить Равновесие..

... Миллионы лет сидевший в позе лотоса Натараджа встал, расправил плечи и медленно выставил вперед левую ногу. Замер, прислушиваясь к Музыке Распада, что пронизывала собой теперь уже весь проявленный мир...

... Натараджа раскрыл ладонь верхней левой руки, и на ней загорелся тоненький язычок пламени. Того пламени, в котором суждено сгореть всему сущему...

... Натараджа закрыл глаза. Смотреть больше было не на что. Мир, сотрясаемый Скрипами и Вибрациями Музыки Распада, покрылся трещинами и разломами Небытия...

... Натараджа пустился в безумный, полный ярости и неистовства, пляс. Экстаз его танца стал единственной реальностью. И лишь карлик Апасмара, персонификация вселенского невежества, корчился и стонал под ногой Великого Танцора...

***

— ... А потом он начал танцевать, — Саша Бовдунов грустно прижимал к лицу тряпку с завернутым в нее льдом. — Мне в нос дал, когда я успокаивал. Но мне еще повезло. На Паше Канищеве он вообще прыгал.

— В смысле прыгал? — округлил глаза Валера Коровин.

— В прямом. Дал ему по уху, тот упал. Пнул по ребрам, а потом прыгал. Чудом ничего не сломал, не успел просто — подбежала охрана и всех нас из клуба выкинули...

Валера задумчиво теребил бороду.

— Хорошо хоть ментов не вызвали. Вот был бы срам... Надо его как-то в чувство привести и забрать домой.

Он склонился над спящим мужчиной помятого вида, в котором сейчас было трудно узнать известного патриотического мыслителя и идеолога, и тихонько потряс его за плечо.

— Александр Гельевич... Александр Гельевич, вы меня слышите?

— Не слышит он нихера. В отключке, — злобно пробурчал Бовдунов, явно обиженный за разбитый нос.

— Александр Гельевич, проснитесь, — Коровин не обратил внимания на реплику Саши и продолжил попытки достучаться до отключенного сознания.

Внезапно Александр Гельевич, будто увидевший страшный сон и оттого проснувшийся, широко раскрыл глаза и безумно уставился на склонившегося над ним молодого соратника. Издав стонущий вздох, Александр Гельевич резко цепко вцепился в бороду Валеры и с силой потянул ее вниз. От боли из глаз Коровина брызнули слезы.

— А-а!... Саша помоги! — заверещал он. Бовдунов, однако, помогать не спешил. Он с ужасом наблюдал за происходящим, совершенно растерявшись.

Хватка у философа, надо заметить, была железная. Разжать ему пальцы никак не удавалось.

— Александр Гельевич!... Александр Гельевич, отпустите, блядина!

То ли услышав матерное, но сакральное русское слово, то ли от нового витка биохимических процессов, происходящих в мозгу, но Александр Гельевич вдруг отпустил Коровина. Выпученные глаза мыслителя мгновенно заволокло дымкой. Голова его расслаблено упала обратно на кушетку. Раздался храп.

— Не трогал бы ты его, — нервно сказал Бовдунов. — Он ведь не только водку пил. Он таблы жрал. Мало ли что у него сейчас в голове...

— Где Коваленко? — шмыгая носом спросил Коровин, бережно ощупывая бороду. Ему больше не хотелось будить Александра Гельевича.

— Коваленко? Не знаю. Он Катасоновой все названивал, орал, что она потаскуха и еще что-то про боевиков Навального. Потом убежал куда-то... Он тоже...

— Что тоже?

— Тоже таблы жрал.

В кабинет вошли дежурный врач и санитар.

— Ну что? Забирать будете? Или оформляем? — буднично уточнил врач, скептически разглядывая Александра Гельевича.

(из цикла "Психонавтика на страже Евразийской империи")