Бред в конце туннеля

Ровно 30 лет назад, в начале горбачевской перестройки и гласности, журнал «Наш современник» опубликовал в июльском и августовском номерах роман Василия Белова «Всё впереди».

Тогдашняя либеральная критика сразу и на редкость дружно приняла это произведение в штыки, ставя автору на вид ретроградный пафос с антисемитскими нотками. Критика казенно-патриотическая, напротив, захлебывалась в безудержных восторгах.

Сегодняшнему непредвзятому читателю оба взгляда могут представиться одинаково поверхностными.

*  *  *

«...Иванов пошел в ванную, чтобы прополоскать рот, булькал водой, пока не услышал за спиной голос Натальи

– Не помешаю? Так некогда, так некогда!

Она, видимо, стригла ногти. Иванов повернулся и на долю секунды замер, стараясь никуда не глядеть. Закинув халат, Наталья как раз поставила ногу на табурет. Под халатом... ничего больше и не было. Иванов по­спешно ушел из ванны (так во всех изданиях романа. – М. Г.). Но глазная сетчатка успела-таки запечатлеть толстую Натальину ляжку, волосы и кожную складку в области паха... Он в смятении уселся в кресло, жар тот­час отхлынул от его лица... Иванов действительно тогда испугался».

Много лет спустя в автобиографической книге Владимира Войновича встретилась очень похожая сценка, даже описанная почти одинаковыми словами: перепугался, убежал и в смятенных чувствах закрылся в своей комнате.

Разница одна, но она куда как красноречива: здесь дразнящая героя-рассказчика прельстительными«областями» соседская девчонка едва созрела, а ему подавно – двенадцать лет от роду.

Но Иванов-то женатый мужчина в расцвете сил, с дипломом мединститута. И сколько б он ни старался растолковать силами автора, что, дескать, ошарашен не самим зрелищем, а каким-то там «сочетанием невинности и бесстыдства», с ним по ходу сюжета без конца стрясаются не одни, так другие психологические казусы, нередко на грани фола. С постоянством маятника мелкие грешки сменяются покаянными внутренними монологами – и опять... То его плющит необъяснимая тревожность, то колбасит беспричинный раж; венцом же всему – навязчивая вербализация потока подсознания «со смыслом» и поиски неких скрытых смыслов во всём подряд...

И таков в романе не один нарколог Иванов – безвольный соглядатай и ябедник, которому друзья будто бы дали диковатое в своей языколомной нескладности прозвище «Жаждущий справедливости». Пациенты у них не выздоравливают, армейская бронетехника летит под откос, электронные приборы взрываются и убивают научный персонал...

Таких личностей классик социальной психологии Эрих Фромм называл деструктивными и приписывал им некрофильские наклонности. Во всяком случае, неодолимая подсознательная тяга к разрушению налаженной жизни, а то и к «замаскированному» суициду ощутима у всех персонажей, кто хоть чем-то близок автору.

В итоге один из них – покойник; второй, совершив идиотский служебный проступок, теряет и работу, и свободу, и семью, третий становится полным инвалидом.

Вглядимся в ключевой эпизод, с которого, собственно, начались все драмы и трагедии беловской фабулы. Любови Викторовне Медведевой повезло разжиться месткомовской путевкой и отправиться в тур по Франции. Одной, без мужа: тот невыездной. А в развратном Париже, как известно, вовсю крутят порнофильмы. Следовательно... «Нереализованная возможность женской неверности была, по его (тезки и однофамильца действующего премьера эрефии. – М.Г.) мнению, равносильна самой неверности».

Как же избавиться от этой угрозы? Реально возможны два способа: либо бегство из городов в сельские общины, откуда по Европам так просто не прокатишься, зато все знают друг дружку и пристально следят за каждым. Либо, того надежнее – следование нормам шариата. Первый путь вроде бы должен был привлекать православного кандидата в члены ЦК КПСС. За пару лет до «Всё впереди» Белов выпустил трогательную утопию «Лад» – детальное этнографическое описание «типичной северной деревни», какою та бывала разве лишь у некоторых старообрядцев, более нигде и никогда.

Однако в следующей книге он, подобно множеству исламских наставников, вплотную подводит к мысли, что у женщин нет души; любая из них потенциально порочна и опасна в самом своем естестве.

Люба Медведева, к чьим достоинствам, оставшимся неизвестными читателю, влечет едва ли не всех мужские персонажей романа, сдается, даже для собственного избранника – не более чем некоторая функция. Дмитрий искал себе супругу не по прихоти, но исходя из того, что «всегда и во всех женщинах улавливал в первую очередь свойства своей матери. Остальные свойства он замечал тоже (?!), но всегда с запозданием и с некоторым недоумением». Когда же через годы обнаружились отдельные несовпадения, тут сразу всё и рухнуло.

«Случилось страшное»? Нет – свершилось должное!

Точно так же и все прочие женские фигуры пребывают в позиции бледных теней, заявляя о себе лишь убогими знаками и жестами, вроде упомянутого в начале. Разве что рожать не стремятся поголовно, тем самым причиняя жестокую боль и даже калеча судьбы «сильной» половине.

Да ведь им, по понятиям выстроенного Беловым мира, и не положено больше ничего!

*  *  *

При этом все «лучшие люди» романа – врач, офицер-подводник (войсковая, опять же, элита!) и двое технократов от науки – непрерывно и трепетно любят Россию. Всяк о ней радеет по-своему... как умеют, кто во что горазд. Потому точнее будет сказать: выражаютглубокую озабоченность. Главным образом в застольных и прочих ни чему не обязывающих разговорах.

Единственный в книге безусловно черный характер зовется Миша Бриш. С такими данными любить русскую Отчизну, разумеется, невозможно от слова совсем. И в последних эпизодах Бриш готовится покинуть ее по маршруту Колпачный переулок (адрес центрального ОВИРа) – штат Арканзас (малая родина будущего 42-го президента главных врагов), прихватив с собою Любу и пасынков, уведенных у соперника-отсидента.

В свое время не один критик отмечал, что образ Бриша вопреки всем обвинениям вышел если не «положительным», то объективно более живым и человечным, чем тот же хронически нетрезвый нарколог Иванов. Писательская техника в рисовке самых сомнительных поступков этого персонажа и впрямь живо напоминает маскарадные картонные носы и накладные бороды.

Сегодня из-под любых действий Бриша неминуемо проступит двойное дно с полностью противоположными знаками. Что бы, скажем, ожидало Любу с детьми, лишившимися своего придурковатого кормильца, не озаботься вечный спойлер их судьбой, что называется, по полной программе; какое такое здоровье с хорошим настроением? Младший уверенно зовет Михаила папой. (Бывают вещи важней деторождения? Как-то не по-нашему это, право...)

А вот еще: за годы после увольнения Медведева Бриш, перехвативший руководство его научно-техническим проектом, так и не добился успеха. Это что, пресловутая генетическая бездарность имитаторов, которые, как известно каждому народному патриоту, сами не способны ничего создавать? Или же отказ – неважно, сознательный ли, подспудный – без конца трудиться не ради жизни на земле, а в надежде на погибель условного Арканзаса? Какой толк, если хотеть и делать что-либо иное страна разучилась давным-давно?

Наконец: в завязке сюжета, в той самой загранпоездке негодяй предложил приятелю, с которым мадам дружелюбно поболтала раз-другой, попробовать на прочность ее семейные устои. И тут буквально все писавшие о романе, увлекшись в парижских сценах чадным тлением «справедливости по Иванову», начисто проглядели подлинную драму страс­тей, глубинный смысл пошлейшего по видимости пари. Свое романтическое постоянство (в меру странное для циника, запрограммированного на комфорт) Бриш сознательно под­верг крайнему испытанию: кумир либо окончательно утвердится на своей высоте, либо рухнет, жестоко опалив, но и высвободив очарованную душу. Результат, судя по дальнейшему, экспериментатора не обманул...

В общем, покуда «примерные мальчики» упражнялись в языческих имитациях морали, хныкали над рюмашкой и швырялись походя надоевшими жизнями, – «плохиш» по собственному, пускай сколь угодно несовершенному, счету распорядился судьбой и вышел победителем.

Как всегда.

*  *  *

Отсюда вывод: что бы ни думалось о Василии Ивановиче Белове вчера и сегодня, – писатель был действительно одаренный по самой высокой мерке. Он не стал сжигать рукопись, в которой правда таланта невзначай изничтожила «правоту» тенденции, втиснутой в омертвелые знаки-указатели. Но и этот свой текст, невесело похмыкивая в бороду, отправил в копилку многократно награжденных заслуг перед родной литературой.

Что ему, собственно, оставалось, когда не только деревенский идеал безнадежно зачах в реальной жизни, но уже стала иссякать и мало-мальски достоверная память о нем. Как раз незадолго до выхода в свет «Лада» и «Всё впереди», в начале 1980-х, прозвучали  последние аккорды похоронного марша: в целом завершился прием сельских жителей в полноправные, по советским меркам, граждане страны. Пятьдесят миллионов колхозников получили паспорта, разом избавившись от «второго издания крепостничества».

Только одно – последовать по пятам любимых героев к новому месту прописки. Стало быть, любоваться приходилось уже не творцом «привычных дел», но душевно неустроенным жильцом трущобных поселков и городских окраин. Ощущение бессмыслицы росло, затягивая и медработников, и военнослужащих, и научных сотрудников – сплошь и рядом тех же мигрантов в третьем, от силы, поколении. Других человеческих образцов разжалованный богоносец почти что не сподобились оставить будущему.

Оттого «культурные герои» Белова местами так подозрительно смахивают в своем образе жизни и мыслей на неприкаянную шпану.

И к чему ужасаться, что их «впереди» обернулось к нашим дням таким оглушительным вперде. Предупреждали ведь.

6892

Ещё от автора