Бред в конце туннеля
Ровно 30 лет назад, в начале горбачевской перестройки и гласности, журнал «Наш современник» опубликовал в июльском и августовском номерах роман Василия Белова «Всё впереди».
Тогдашняя либеральная критика сразу и на редкость дружно приняла это произведение в штыки, ставя автору на вид ретроградный пафос с антисемитскими нотками. Критика казенно-патриотическая, напротив, захлебывалась в безудержных восторгах.
Сегодняшнему непредвзятому читателю оба взгляда могут представиться одинаково поверхностными.
* * *
«...Иванов пошел в ванную, чтобы прополоскать рот, булькал водой, пока не услышал за спиной голос Натальи
– Не помешаю? Так некогда, так некогда!
Она, видимо, стригла ногти. Иванов повернулся и на долю секунды замер, стараясь никуда не глядеть. Закинув халат, Наталья как раз поставила ногу на табурет. Под халатом... ничего больше и не было. Иванов поспешно ушел из ванны (так во всех изданиях романа. – М. Г.). Но глазная сетчатка успела-таки запечатлеть толстую Натальину ляжку, волосы и кожную складку в области паха... Он в смятении уселся в кресло, жар тотчас отхлынул от его лица... Иванов действительно тогда испугался».
Много лет спустя в автобиографической книге Владимира Войновича встретилась очень похожая сценка, даже описанная почти одинаковыми словами: перепугался, убежал и в смятенных чувствах закрылся в своей комнате.
Разница одна, но она куда как красноречива: здесь дразнящая героя-рассказчика прельстительными«областями» соседская девчонка едва созрела, а ему подавно – двенадцать лет от роду.
Но Иванов-то женатый мужчина в расцвете сил, с дипломом мединститута. И сколько б он ни старался растолковать силами автора, что, дескать, ошарашен не самим зрелищем, а каким-то там «сочетанием невинности и бесстыдства», с ним по ходу сюжета без конца стрясаются не одни, так другие психологические казусы, нередко на грани фола. С постоянством маятника мелкие грешки сменяются покаянными внутренними монологами – и опять... То его плющит необъяснимая тревожность, то колбасит беспричинный раж; венцом же всему – навязчивая вербализация потока подсознания «со смыслом» и поиски неких скрытых смыслов во всём подряд...
И таков в романе не один нарколог Иванов – безвольный соглядатай и ябедник, которому друзья будто бы дали диковатое в своей языколомной нескладности прозвище «Жаждущий справедливости». Пациенты у них не выздоравливают, армейская бронетехника летит под откос, электронные приборы взрываются и убивают научный персонал...
Таких личностей классик социальной психологии Эрих Фромм называл деструктивными и приписывал им некрофильские наклонности. Во всяком случае, неодолимая подсознательная тяга к разрушению налаженной жизни, а то и к «замаскированному» суициду ощутима у всех персонажей, кто хоть чем-то близок автору.
В итоге один из них – покойник; второй, совершив идиотский служебный проступок, теряет и работу, и свободу, и семью, третий становится полным инвалидом.
Вглядимся в ключевой эпизод, с которого, собственно, начались все драмы и трагедии беловской фабулы. Любови Викторовне Медведевой повезло разжиться месткомовской путевкой и отправиться в тур по Франции. Одной, без мужа: тот невыездной. А в развратном Париже, как известно, вовсю крутят порнофильмы. Следовательно... «Нереализованная возможность женской неверности была, по его (тезки и однофамильца действующего премьера эрефии. – М.Г.) мнению, равносильна самой неверности».
Как же избавиться от этой угрозы? Реально возможны два способа: либо бегство из городов в сельские общины, откуда по Европам так просто не прокатишься, зато все знают друг дружку и пристально следят за каждым. Либо, того надежнее – следование нормам шариата. Первый путь вроде бы должен был привлекать православного кандидата в члены ЦК КПСС. За пару лет до «Всё впереди» Белов выпустил трогательную утопию «Лад» – детальное этнографическое описание «типичной северной деревни», какою та бывала разве лишь у некоторых старообрядцев, более нигде и никогда.
Однако в следующей книге он, подобно множеству исламских наставников, вплотную подводит к мысли, что у женщин нет души; любая из них потенциально порочна и опасна в самом своем естестве.
Люба Медведева, к чьим достоинствам, оставшимся неизвестными читателю, влечет едва ли не всех мужские персонажей романа, сдается, даже для собственного избранника – не более чем некоторая функция. Дмитрий искал себе супругу не по прихоти, но исходя из того, что «всегда и во всех женщинах улавливал в первую очередь свойства своей матери. Остальные свойства он замечал тоже (?!), но всегда с запозданием и с некоторым недоумением». Когда же через годы обнаружились отдельные несовпадения, тут сразу всё и рухнуло.
«Случилось страшное»? Нет – свершилось должное!
Точно так же и все прочие женские фигуры пребывают в позиции бледных теней, заявляя о себе лишь убогими знаками и жестами, вроде упомянутого в начале. Разве что рожать не стремятся поголовно, тем самым причиняя жестокую боль и даже калеча судьбы «сильной» половине.
Да ведь им, по понятиям выстроенного Беловым мира, и не положено больше ничего!
* * *
При этом все «лучшие люди» романа – врач, офицер-подводник (войсковая, опять же, элита!) и двое технократов от науки – непрерывно и трепетно любят Россию. Всяк о ней радеет по-своему... как умеют, кто во что горазд. Потому точнее будет сказать: выражаютглубокую озабоченность. Главным образом в застольных и прочих ни чему не обязывающих разговорах.
Единственный в книге безусловно черный характер зовется Миша Бриш. С такими данными любить русскую Отчизну, разумеется, невозможно от слова совсем. И в последних эпизодах Бриш готовится покинуть ее по маршруту Колпачный переулок (адрес центрального ОВИРа) – штат Арканзас (малая родина будущего 42-го президента главных врагов), прихватив с собою Любу и пасынков, уведенных у соперника-отсидента.
В свое время не один критик отмечал, что образ Бриша вопреки всем обвинениям вышел если не «положительным», то объективно более живым и человечным, чем тот же хронически нетрезвый нарколог Иванов. Писательская техника в рисовке самых сомнительных поступков этого персонажа и впрямь живо напоминает маскарадные картонные носы и накладные бороды.
Сегодня из-под любых действий Бриша неминуемо проступит двойное дно с полностью противоположными знаками. Что бы, скажем, ожидало Любу с детьми, лишившимися своего придурковатого кормильца, не озаботься вечный спойлер их судьбой, что называется, по полной программе; какое такое здоровье с хорошим настроением? Младший уверенно зовет Михаила папой. (Бывают вещи важней деторождения? Как-то не по-нашему это, право...)
А вот еще: за годы после увольнения Медведева Бриш, перехвативший руководство его научно-техническим проектом, так и не добился успеха. Это что, пресловутая генетическая бездарность имитаторов, которые, как известно каждому народному патриоту, сами не способны ничего создавать? Или же отказ – неважно, сознательный ли, подспудный – без конца трудиться не ради жизни на земле, а в надежде на погибель условного Арканзаса? Какой толк, если хотеть и делать что-либо иное страна разучилась давным-давно?
Наконец: в завязке сюжета, в той самой загранпоездке негодяй предложил приятелю, с которым мадам дружелюбно поболтала раз-другой, попробовать на прочность ее семейные устои. И тут буквально все писавшие о романе, увлекшись в парижских сценах чадным тлением «справедливости по Иванову», начисто проглядели подлинную драму страстей, глубинный смысл пошлейшего по видимости пари. Свое романтическое постоянство (в меру странное для циника, запрограммированного на комфорт) Бриш сознательно подверг крайнему испытанию: кумир либо окончательно утвердится на своей высоте, либо рухнет, жестоко опалив, но и высвободив очарованную душу. Результат, судя по дальнейшему, экспериментатора не обманул...
В общем, покуда «примерные мальчики» упражнялись в языческих имитациях морали, хныкали над рюмашкой и швырялись походя надоевшими жизнями, – «плохиш» по собственному, пускай сколь угодно несовершенному, счету распорядился судьбой и вышел победителем.
Как всегда.
* * *
Отсюда вывод: что бы ни думалось о Василии Ивановиче Белове вчера и сегодня, – писатель был действительно одаренный по самой высокой мерке. Он не стал сжигать рукопись, в которой правда таланта невзначай изничтожила «правоту» тенденции, втиснутой в омертвелые знаки-указатели. Но и этот свой текст, невесело похмыкивая в бороду, отправил в копилку многократно награжденных заслуг перед родной литературой.
Что ему, собственно, оставалось, когда не только деревенский идеал безнадежно зачах в реальной жизни, но уже стала иссякать и мало-мальски достоверная память о нем. Как раз незадолго до выхода в свет «Лада» и «Всё впереди», в начале 1980-х, прозвучали последние аккорды похоронного марша: в целом завершился прием сельских жителей в полноправные, по советским меркам, граждане страны. Пятьдесят миллионов колхозников получили паспорта, разом избавившись от «второго издания крепостничества».
Только одно – последовать по пятам любимых героев к новому месту прописки. Стало быть, любоваться приходилось уже не творцом «привычных дел», но душевно неустроенным жильцом трущобных поселков и городских окраин. Ощущение бессмыслицы росло, затягивая и медработников, и военнослужащих, и научных сотрудников – сплошь и рядом тех же мигрантов в третьем, от силы, поколении. Других человеческих образцов разжалованный богоносец почти что не сподобились оставить будущему.
Оттого «культурные герои» Белова местами так подозрительно смахивают в своем образе жизни и мыслей на неприкаянную шпану.
И к чему ужасаться, что их «впереди» обернулось к нашим дням таким оглушительным вперде. Предупреждали ведь.
