Почему «большинство» ничего не значит
«In dubio pro libertate — в случае сомнений всегда выбирайте свободу»
От наших «красных» и «розовых» друзей часто можно услышать, как из органчика: «Но ведь большинство, подавляющее большинство [беженцев, мусульман, нужное подставить] — совершенно мирные люди!»
Ну, да, возможно. Даже скорее всего. Но знаете что — мне наплевать. И сейчас я объясню, почему.
Я живу в городе где, кроме меня, проживает ещё сто восемьдесят шесть тысяч человек. И если среди этих без малого двухсот тысяч найдётся всего один, твёрдо и непоколебимо решивший нанести мне несовместимые с жизнью повреждения моего драгоценного организма, то миролюбие и пушистость остальных не имеет никакого значения. Ну, разве что они как-нибудь узнают о том, что среди них нашёлся эдакий злодей, поймают его и сдадут в полицию. А иначе это подавляющее, абсолютно подавляющее большинство мирно и даже дружелюбно настроенных ко мне людей вообще никак не может повлиять на ситуацию.
По сведениям Ведомства по охране Конституции, в Германии примерно девять тысяч шестьсот т. н. «правых» экстремистов. Предположим, у каждого из них примерно десяток ему лично и/или политически симпатизирующих, и потому готовых его, в случае, ежели он нарушит какое безобразие, укрыть от полиции и насыпать конфет в шапчонку. Получаем число, немногим более ста тысяч. Остальные немецкие граждане, выходит, «подавляющее мирное большинство». Но лишь тогда оно действительное — и действенное — большинство, когда оно, извините меня за настырность, действует, — то есть, узнав о готовящемся преступлении, бежит, теряя по дороге тапки, сообщить о нём тому самому Ведомству. Ещё раз: подавляющее большинство лишь тогда имеет значение, когда оно решительно и активно противодействует «паршивым овцам», ничтожному меньшинству, готовому грабить-убивать-насиловать.
Почему важно знать — причём как можно более достоверно! — происхождение преступника? Потому, что так мы определяем его принадлежность к какой-то группе, пусть даже абсолютно подавляющее большинство этой группы прямо-таки с ума сходит от собственного миролюбия и желания заключить весь мир в объятья. Например, 99% мужчин-европейцев никогда не совершает изнасилований, как бы их на это ни провоцировали короткие юбки и голые коленки, а также призывно вздымающиеся вторичные половые признаки. Скажем, в год в Германии происходит чуть более семи тысяч преступлений на сексуальной почве. Исключив редчайших маньяков, получим, что примерно на половину населения — сорок миллионов — приходится чуть более семи тысяч мерзавцев. Это две сотых процента. И чо?! Должно ли это смехотворное соотношение стать теперь основанием для полной и немедленной отмены всего, что мы делаем для предотвращения сексуальных преступлений, включая образовательные — направленные не только на мужчин, кстати! — мероприятия, убежища для подвергшихся насилию женщин и прочая, и прочая? Ах, да, давайте вообще перестанем обращать внимание на сексуальное или сексуально мотивированное насилие. Ну это же какие-то там семь тысяч баб с синяком под глазом и/или поцарапанной вагиной. Экая мелочь, прости господи, не стоит нашего драгоценного внимания, от них, опять же, не убудет, а только прибавится, хехехе. И вообще, небось, они сами виноваты, кто их там разберёт.
Но, может быть, следует обращать внимание на то, какие преступления в какой группе происходят наиболее часто, и не только признать это, но и соответствующим образом действовать? И неважно кто именно что именно делает — женщины, мужчины, старики, юнцы, толстые прыщавые эскимосы или изящные миниатюрные креолки. Ну, или приехавшие под видом, то есть, ой, в качестве беженцев арабские «прынцы».
Только так — и никак иначе — можно (и нужно) осуществлять предотвращение насилия, только так и никак иначе получится избежать повторения чудовищных беспорядков в Кёльне и, как теперь выясняется, далеко не только там.
Если всё время вопить о беспочвенности всеобщего подозрения и при этом блокировать любые попытки выделить признаки определённой группы, склонной определённые преступления совершать, то, конечно, тем хуже для фактов, — коли факты говорят о том, что такие группы и такие преступления — увы, увы! — существуют.
Но если мы всё же найдём в себе силы послать к чёрту политкорректные бредни про «недопустимость» того или иного, то, возможно, нам удастся освободить от беспочвенных всеобщих подозрений то самое подавляющее мирное большинство, о нещасной доле которого пролито столько лицемерных слёз.
Потому что будьте мне покойнички: если в моём городе заведётся группа вандалов-хасидов, наводящих ужас на добропорядочных обывателей, то я буду первым и самым громким среди тех, кто потребует как можно скорее найти и примерно наказать нарушителей мира и спокойствия. И будьте мне ещё больше покойнички — одними призывами я не ограничусь. А в Кёльне (Мюнхене, Гамбурге, Дюссельдорфе и бог знает где ещё) живут тысячи арабов и мусульман, ни коим образом не участвовавших в беспорядках. Не будет ли мило с их стороны слегка приподнять жопу и сделать хоть что-нибудь, чтобы выскользнуть из-под той самой «огульной подозрительности» — например, поймать и сдать на живодёрню тех самых «глупых мальчишек», что устроили весь этот бардак?
Только кажется мне, мы этой реакции «подавляющего мирного большинства», срущегося при мысли о том, что надо какого-нибудь засранца «из своих» подавить, будем ждать до самого морковкина заговенья. Потому что это мы в случае сомнения выбираем свободу. А они всегда — всегда! — выбирают что угодно, кроме неё.
