Топ-10 фильмов 2015 года
В ушедшем году в кинопроцессе закрепились тенденции, которые уже проявляли себя на протяжении последних лет. Во-первых, это последовательное победное шествие феминизма с общим рефреном — «женщина сильнее мужчины», и в целом нас ждет матриархат (что видно, в том числе, на примере лент, не вошедших в итоговый топ-10, но заметных на протяжении года — «Из машины», «Сумасшедший Макс», «45 лет», «Суфражистка», «Кэрол», «Девушка из Дании» и пр.).
Еще одна особенность — все более наглое проникновение в кино-пространство общественно-политических дебатов из социальных сетей. Интернет-холивары переносятся на киноэкраны (безусловно, в иносказательной форме) и становятся источником вдохновения для режиссеров, желающих быть постоянно в тренде. В свою очередь киногерои выполняют уже некие социальные функции, передают идеологические мессиджи посредством сценарных реплик или определенных действий. Нельзя сказать, что это положительно сказывается на художественных качествах фильмов, но кинематограф остается актуальным искусством во многом благодаря вот такой заряженности на злободневность.
Из года в год совершенствуются и технические возможности кино, что позволяет создателям фильмов компенсировать (и камуфлировать) сценарные недостатки, избитые сюжеты, непроработанность персонажей. Оператор сегодня — фигура равная режиссеру. А в высокобюджетных голливудских постановках режиссер фактически уступил место разработчикам спецэффектов.
В нашем топ-10 мы остановили свой выбор на фильмах, которые стремились быть актуальными, современными и одновременно заботились о зрительском интересе.
10. Макбет (Macbeth), реж. Джастин Курзель
О чем фильм: о том, что Шекспира трудно назвать феминистом.
Обновленный «Макбет» австралийца Курзеля, известного по мрачнейшей криминальной драме «Снежный город», один из немногих фильмов 2015 года, где ведущая роль женщины выглядит скорее зловещей, чем позитивной. Курзель предпочел классическую интерпретацию шекспировского сюжета, оформив ее в стильном готично-аскетичном ключе с дизайнерскими и хореографическими элементами, усилив великолепной операторской работой, где в авангарде технология slow motion и крупные планы.
Также много надежд возлагалось на актерский дуэт Фассбендер-Котийар, отработавший на славу, хотя вряд ли эти роли они назовут своим главным профессиональным достижением. Все же главное место в постановке отведено средневековому ужасу, той самой «атмосфере», которая позволяет назвать творение Курзеля «режиссерским» фильмом. Здесь все нарочито неторопливо, гипнотично-магнетично, чему способствуют и натурные съемки шотландских пейзажей. В общем, старательно учтены все ингредиенты, необходимые для создания современной костюмной экранизации, не без авторского почерка. И главное — что послание Шекспира потомкам («послушай женщину и сделай наоборот») передано в аутентичной авторской форме.
9. Волшебная девочка (Magical girl), реж. Карлос Вермут
О чем фильм: остерегайтесь открывать двери, на которых изображена саламандра.
Испанский парафраз Дэвида Лична, где доминируют, впрочем, не мистические экивоки, а вполне осязаемые вещи в виде постигшего страну экономического коллапса. Экзистенциальные неурядицы неумолимо фонят по ходу причудливого сюжета, где воедино сливаются отголоски аниме, садомазохизма и промискуитета. При этом фильм Вермута подкупает сдержанностью, изяществом и выдержанной бледно-тревожной гаммой, что только подчеркивает его европейскость.
Анимешная закваска драмы призвана подчеркнуть некий инфантилизм жителей Старого света, привыкших к комфорту и благополучию за десятки тучных лет и стремительно теряющих человеческий облик в кризисных условиях (но нежелающих, в тоже время, отказываться от высоких материальных запросов). Это фильм о множестве фобий и тараканов в сознании человека, о демонической (и властной) сущности женщины и фрустрации мужчин, бегущих от жестокой реальности. И да, о кошмарах, которые скрываются за дверями, где изображена саламандра.
8. Тихое сердце (Stille Hijerte), реж. Билле Аугуст
О чем фильм: о том, как важно уходить из жизни красиво и вовремя.
Пожилая дама, у которой уже прогрессирует Альцгеймер, решается на эвтаназию и приглашает всех членов своей семьи на последний уик-энд. В ходе встречи вскрываются различные «скелеты в шкафу» и фамильные тайны, что, тем не менее, не мешает проводить главу семейства в последний путь с достоинством. Все родственники — представители разных поколений и социальных классов, они не так часто видятся, вынуждены притираться друг к другу, и общая проблема становится той самой скрепой, которая позволяет всем присутствующим услышать друг друга.
Камерная драма датского мэтра Билле Аугуста, снятая в рамках излюбленной датской (и шире — скандинавской) концепции «семейного национализма», где «семья — превыше всего, и нет другого бога, кроме семьи», стала фильмом года в Дании, но прошла почти незамеченной у критиков и широкой фестивальной аудитории. Видимо, дело в неполиткорректности картины — эвтаназия по-прежнему является не очень популярной темой, особенно у определяющей массовый вкус пишущей леволиберальной общественности. Добавляет пикантности и то обстоятельство, что члены семьи практически инсценируют самоубийство матери, решаются на определенный сговор, избегая любых контактов с внешним миром, государственными, религиозными и пр. бюрократическими структурами, способными помешать или нарушить таинство добровольного расставания с жизнью.
7. Омерзительная восьмерка (The hateful Eight), реж. Квентин Тарантино
О чем фильм: о том, что белый человек только тогда в безопасности, когда черный безоружен.
Предыдущие два фильма Тарантино («Бесславные ублюдки», «Джанго освобожденный»), снятые как большие голливудские проекты (и потому более политкорректные, чем другие картины режиссера) заставили усомниться в желании Квентина вернуться в лоно артхауса и обоюдоострой провокации. Но в «Омерзительной восьмерке» отголоски раннего Тарантино наконец-то прорезались: он постарался угодить всем, но одновременно всех и выбесить. Экспрессивные диалоги в фильме напоминают сетевые войны, где на первый план выходят не истины, а искусный троллинг. Прям Троллентино какой-то!
На примере «Восьмерки» можно смело констатировать, что режиссера раздражают любые условности и взаимоисключающие бинарные клише (политкорректность, расизм, феминизм, покушение на свободу слова, национал-патриотизм и т.п.). Вот, например, есть обидное ныне слово «ниггер», в Штатах преданное обструкции (в прессе «ниггер» звучит как N-word) — так в фильме его произносят все персонажи, вероятно, в том самом обиходном и повседневном значении , как было принято в старой доброй Америке второй половины 19-го века. Одновременно, Тарантино высмеивает пещерный расизм, глумясь над идеями конфедератов.
У картины множество аналогий — неизбежны параллели с «Бешеными псами», спаггетти-вестернами (музыка Морриконе опять же), вспоминаются «Десять негритят» Агаты Кристи. Отчасти «Восьмерка» смахивает на советские приключенческие боевики про Гражданскую войну, особенно когда белые\красные невольно объединяются, чтобы противостоять дезорганизованным бандам (можно назвать «Белое солнце пустыни»). По сути, эта идея повторяется и в «Восьмерке», где конфедерат и северянин в итоге вынуждены действовать вместе, чтобы одолеть криминалитет. Контрасты и парадоксы — стихия Тарантино, хотя финальная мораль может показаться банальной. Купаясь в кровавой бане, он выводит сюжет на позицию здравого смысла и общественного консенсуса — зло, по мнению режиссера, сосредоточено в крайних формах.
Единственное, что раздражает, это очередное предоставление особого права вершить справедливость персонажу актера Самуэля Джексона, в реальности являющегося откровенным черным расистом (что тот неоднократно доказывал своей общественной деятельностью и недвусмысленными заявлениями. Последнее, что отчебучил Джексон — его реакция на теракт в Сан-Бернардино. В интервью Hollywood Reporter актер заявил, что разочарован тем обстоятельством, что теракт совершили мусульмане, «а не обычные белые придурки»). Понятно, что выделяя Джексона, Тарантино троллит аудиторию телеканала «Fox». Однако «политическая» линия подобных провокаций становится совсем уж толстой. В фильме она достигает апогея в эпизоде с «сыном генерала», когда герой Джексона победоносно издевается над престарелым военачальником конфедератов.
Если обратиться к чисто киношным аспектам, то здесь Тарантино заслуживает только восторженных оценок. Он вновь зарекомендовал себя как незаурядный драматург. Фильм, кстати, многим не нравится по причине «многословности», что можно считать определенным вкусовым маркером, печально характеризующим современного зрителя. Который не готов к острым околосюжетным диалогам, к тому, чтобы погрузиться в процесс поглощения кино, как к чтению интереснейшего романа, где необходим интеллектуальный бэкграунд (например, совсем незнакомым с историей Америки, с нюансами Гражданской войны фильм не будет особо интересен). Тарантино замахивается на многослойный фильм, где находится место не только детективу (превосходному, к слову) но и актерам, готовым проявить свое мастерство. Теперь понятно, почему такие монстры, как Курт Рассел, Тим Рот, Дженнифер Джейсон Ли, Майкл Медсен покинули высшую голливудскую лигу. Увы, но мышца и культ вечной молодости совсем уже подмяли Характер и Харизму.
6. Новейший завет (Le tout nouveau testament), реж. Жако ван Дормель
О чем фильм: о женщинах на грани высшего смысла
В противовес брутальному Тарантино фильм Ван Дормеля — это манифест европейцев, уставших от насилия, мужского авторитаризма, мракобесия и бесконечной гонки по офисно-карьерному кругу. Отсюда и претенциозное название картины. Да, есть заявки на то, чтобы стать «фильмом поколения», каким стал в свое время похожий по стилю «Амели».
Внешне «Новейший завет» — довольно наивное феминистское искусство, где в основе избитое представление, будто мужчины несут зло, а женщины — добро. Однако мысль оформлена со вкусом, вполне по-женски, — в изящной, остроумной, сюрреалистической обертке, и смотрится фильм очень легко. Здесь небо в цветочках, Катрин Денев в постели с гориллой и богиня-домохозяйка в роли креатора. И мальчик здесь хочет провести последние часы своей жизни как девочка — женская сущность для него более «уютна».
Дочь деспотичного Бога, спустившаяся с небес, вершит чудеса по своему детско-девичьему разумению и находит последователей (апостолов) среди людей, измордованных несовершенством и жестокостью современного мира. Позже она обретает единомышленника в лице своей матери-богини, сперва совершенно безмолвного организма. Мама тоже, в конце концов, не выдерживает и восстает против Создателя, поскольку тот оказывается совершеннейшим мерзавцем, абсолютно бесчувственным бревном.
Неосознанно ван Дормель издевается над знаменитой сентенцией Достоевского, что «если Бога нет, то все позволено», в российских реалиях понимаемой как «если Бог есть, то не позволено ничего». Очевидно, что европейский человек в своем восстании против Всевышнего дошел до высшей степени светского гуманизма, милосердия, взаимоуважения и бытовой культуры. А мизантропа-Бога, до боли напоминающего персонажа Светлакова (Беляков) из «Нашей Раши», в финале картины отправляют в Узбекистан (ассоцируемый со всем постсоветским пространством) — это, видимо, последнее место на Земле, где Его будут терпеть.
5. Боковой ветер (Risttuules), реж. Мартти Хельде
О чем фильм: об эльфах и орках
Мартти Хельде снимал «Боковой ветер» около трех лет. И дело не только в технических трудностях, сопровождавших процесс съемок. Режиссер тщательно собирал материал к фильму, сосредоточившись на человеческих историях — мемуарах, письмах, дневниковых записях репрессированных эстонцев. Множество свидетельств, в конце концов, были объединены в одну историю.
Сосланная в Сибирь Эрна начинает каждое письмо с обращения к своему мужу, на тот момент уже расстрелянному (но Эрна об этом не знает). Главная фишка картины — фотографический монохромный стоп-кадр. Время будто бы останавливается после начала аннексии Эстонии Советским Союзом в июне 1941 года. И все последующие события, вплоть до освобождения Эрны, подаются словно безвременье.
Восточноевропейцев нередко отличает некоторая неряшливость и кустарность в кинопроизводстве (компенсированная, с другой стороны, смелыми идеями), но фильм Хельде — это кино, которое «не стыдно показать». Напрашиваются ассоциации с «Идой» Павликовского и частично с «Юхой» Каурисмяки. Найдутся наверняка и те, кто в операторских изысках «Бокового ветра» непременно разглядят «влияние Тарковского», но фильм напоминает скорее малоизвестную отечественную «Кому» — замечательное антисталинское камерное кино перестроечного времени.
В «Боковом ветре» нет карикатурных советских чекистов-вампиров, хотя, безусловно, монструозность оккупантов не вызывает сомнений — структура картины даже построена на неком противопоставлении досоветской «райской» идиллии (в окружении семьи, цветущей природы, на веранде собственного дома) и инфернального дна периода оккупации и ссылки. На бинарность восприятия работает и стоп-кадр: камера вглядывается в лица эстонцев, каждое из которых будто оттиск античной породы — режиссер, очевидно, хотел сосредоточиться на «поколении, которое мы потеряли». Красноармейцы же и лагерные вертухаи сливаются в бесформенный угрюмый поток.
Характерна реакция русскоязычной прессы Эстонии на прокат «Бокового ветра». Либо сдержанное упоминание, либо обиженные возгласы об «однобоком ветре».
Дескать, забыли про хороших русских людей, помогавших эстонцам в трудную годину. Но никакого раскаяния не чувствуется. Разве есть о чем сожалеть народу-победителю?
4. Лобстер (The Lobster), реж. Йорг Лантимос
О чем фильм: экранизация «Дома-2» на европейский манер.
Занимательная, изысканная, эксцентричная, иногда смешная, а иногда и жуткая антиутопия о недалеком будущем. Грек Лантимос пророчит нам победивших мизулиных и милоновых. Моралфаги добиваются сокровенного — залезают в постель к среднему классу (и к другим классам тоже) и требуют уже не прописки, а обязательного штампа в паспорте на предмет заключения брака. Холостяки помещаются в фашизоидный отель, где получают возможность в течение 45 суток найти свою вторую половинку. Те, кому обрести счастье не удается, превращаются в животных по своему выбору. Показательно, что многих такая участь не особо расстраивает — животные чувствуют себя более раскованно, чем люди — гуляют где хотят, и им никто не выносит мозг.
Моралфагам противостоят лесные партизаны, которые тоже оказываются тоталитарной сектой. В пику «семейникам» они проповедуют Одиночество, а за попытку создать пару могут жестоко наказать (ослепить, например). Куда ж крестьянину (то бишь нормальному человеку) податься? А некуда. Режиссер оставляет, конечно, надежду, что Любовь победит и разобьет все преграды, но звучит это, откровенно говоря, не очень убедительно.
Мужчины в «Лобстере», как сейчас модно, суггестивные особи и заправляют всем педальные амазонки (Хозяйка отеля и лидерша Одиночек). Главный герой ( via Колин Фарелл) подчеркнуто неспортивен, депрессивен, близорук и неуверен в себе. Остальные — такие же. Так концепция картины недвусмысленно намекает, что у тоталитаризма вполне может оказаться женское лицо. Во всяком случае, все хорошие женщины в фильме вполне традиционны — кротки, миловидны, романтичны и без властных амбиций.
Но «Лобстер» не настолько примитивен, чтобы свалить ответственность за грядущий концлагерь на плечи феминисток. Скорее речь идет о растущем страхе перед излишне зарегламентированным, бюрократизированным обществом, где контролируется любая сфера жизни, включая интимную. Об этом предупреждали еще Уэллс и Замятин, но Лантимос, избегая комплексного взгляда, сосредоточился на главной фобии либералов — покушении на личное пространство и частную жизнь человека.
Интересно, что в России, переживающей ренессанс мракобесия и неосоветизма, «Лобстер» не получил прокатного удостоверения, несмотря на свое эффектное портфолио (призы в Каннах, например). Фильм показали несколько раз в рамках фестиваля британского кино. Вероятно, Минкульт не хочет, чтобы массовый зритель лишний раз вспоминал Милонова и Мизулину.
3. Черные души (Anima nere), реж. Франческо Мунци
О чем фильм: итальянская проекция российских реалий.
«Черные души» — это не только один из лучших современных фильмов про мафию, но и любопытная аллегория на тему большой политики. Несменяемость власти — тема актуальная даже для cosa nostra. Вряд ли режиссера Франческо Мунци волновало то, что происходит в РФ, но получилось очень похоже. Даже персоналии угаданы весьма точно.
От фильма ждешь привычного развития гангстерской саги — ну, вот сейчас крутые городские парни вернутся в отчий дом и дадут прикурить старому обидчику их семьи, который разве что мхом не оброс. Сам режиссер поначалу подталкивает зрителя именно к такому настроению — трудно представить, что вот эти ребята из модного, сверкающего новостройками и соблазнами Милана не смогут укатать какого-то нелепого сельского урку. Но, как выясняется, не везде новое неизбежно приходит на смену старому. Да, на большей части Старого света прогресс победил мракобесие за явным преимуществом. Но еще остаются медвежьи углы, где в ходу «понятия» и нравы средневековья — и некоторые из них чувствуют себя замечательно в масштабе целого государства.
2. Виктория (Victoria), реж. Себастьян Шиппер
О чем фильм: о том, что рожденные ползать никогда не взлетят.
В Германии любят снимать фильмы про социальных аутсайдеров, тем более, что к тому располагает экономическая ситуация — количество безработных в стране составляет около 6 миллионов. Много неустроенных среди молодежи, они пополняют ряды криминала и разного хулиганистого отребья — государство волнует эта проблема. Кроме того, в Германии относительно дешевая жизнь по европейским меркам, неплохая социалка и недорогое образование — много иностранных студентов. Вот и героиня «Виктории» приезжает из Испании в Берлин, чтобы пожить\поработать в самой развитой стране Евросоюза. Знакомится здесь с местной молодежью, отвязными веселыми парнями, безработными. Проводит с ними веселую ночь. Ну и вляпывается в грязную историю.
«Виктория» — высококлассный образчик неореализма, минималистичное кино, где нелепые сюжетные случайности складываются в захватывающий триллер. На первый план выходят технические достоинства ленты — фильм снят ручной камерой, «одним дублем», и не очень понятно где все-таки использован монтаж. А если учесть, что фильм на этапе развития криминального экшна превращается в головокружительный драйв, то работу съемочной группы можно признать почти гениальной.
Безусловно, «Виктория» займет достойное место среди значимых картин своего времени не только благодаря оператору. Здесь потрясающий эффект присутствия. В фильме многое узнаваемо — да, именно так завязываются случайные отношения, люди знакомятся, выпивают, куролесят — кто не был молодым? Другой вопрос, что, увлекшись, можно незаметно перешагнуть рубеж, за которым поздно сожалеть о последствиях — нужно думать о том, как спасти свою шкуру. И вот здесь уже каждый сам за себя.
В «Виктории» есть свой социальный мессидж, смахивающий на приговор — чувствуется, что ночные отморозки, беснующееся на улицах и в клубах, безвозвратно потеряны для адаптации в дневное время и в обычной жизни. Они находятся in another World — у них своя мотивация, свои правила игры, «грабь, гуляй, отдыхай». При том, что этих ребят нельзя назвать бандитами или экстремистами — они просто отрываются, не задумываясь о последствиях, неудобствах для окружающих, вот такие безбашенные асоциальные веселые придурки. Режиссер в финале делает исключение для героини — она хорошая девочка, оказавшаяся не в то время и не в том месте, и достойна лучшей участи. И голова у нее работает лучше, чем у остальных подельников — в критический момент, когда приятели предсказуемо раскисают, именно Виктория сохраняет холодную голову и принимает спасительное решение.
Но все же печально, что целое поколение сегодня не находит себя. «Вроде не бездельники и могли бы жить». Но работать — скучно, а жизнь кипит, не останавливается, блистает неоновыми огнями. Как же заработать быстрых денег парням из низшего класса? Остается гоп-стоп.
Предтечей «Виктории» называется немало известных картин — «Необратимость» Ноэ, «Беги, Лола, беги», «Идиоты» фон Триера. В этот список можно добавить «Свободную волю» Маттиаса Гласнера — о насильнике, который так и не смог после тюрьмы адаптироваться к нормальной жизни (хотя и отчаянно пытался). Странно, но такой фатализм, лишенный розовых соплей, приобретает черты фирменной немецкой кинематографической «социалки». За бескомпромиссность и правдоподобность можно похвалить и «Викторию».
1. Форс-мажор (Force Majeure), реж. Рубен Остлунд
О чем фильм: о том, что гораздо сложнее быть просто надежным мужчиной, чем метросексуалом.
Швед Остлунд принадлежит к новой плеяде скандинавских режиссеров (сюда же можно отнести датчан Тобиаса Линдхольма и Микаэля Ноэра), препарирующих европейскую действительность жестко, без обиняков и без оглядки на политкорректные условности. Вопросы миграции, преступности, социального неравенства, агрессивного морализма — все темы, вокруг которых ломаются копья и нет согласия в обществе, находят отклик в творчестве дерзких режиссеров.
Предыдущий фильм Остлунда «Игра», повествующий о черных подростках-мигрантах, третирующих в Гетеборге шведских сверстников, вызвал шквал противоречивых отзывов, вплоть до обвинений режиссера в расизме. Однако рассказанная им история получилась настолько убедительной, что не устояла даже шведская (в целом левацкая) киношная общественность — в 2012 году Остлунд получил Золотого жука (главная кинонаграда страны) как лучший режиссер и за операторскую работу.
«Форс-мажор» (еще одно название — «Турист») принес Остлунду широкое международное признание (в настоящий момент у фильма более 30 наград), номинацию на Оскар, лестную прессу. Это картина о страхе потерять лицо и мужское достоинство. Простые вроде бы вещи, но для современного человека, зацикленного на статусе\ имидже, именно они приносят ощущение счастья.
Благополучная «среднеклассовая» семья из Швеции приезжает на альпийский курорт провести короткий отпуск (муж много и успешно работает и вот, наконец, вырвался отдохнуть). Внешне у них нет никаких проблем, они на пике душевной гармонии, все у них есть — дети, работа, материальный достаток. Муж (Томас) светится от собственной офигительности, спортивности и успешности. Кажется, ничто не в состоянии поколебать его уверенность в себе, тем более, что европейская цивилизация уже давно создала для своих граждан чувство повсеместного комфорта и безопасности (фраза «дорогая, не беспокойся, они все контролируют» звучит несколько раз в фильме). Но происходит форс-мажор — с гор сходит лавина, а семья как раз решила позавтракать на открытой веранде отеля. Неожиданная ситуация застает всех врасплох и в первую очередь Томаса — он бросает жену, детей и в ужасе улепетывает, не забыв прихватить перчатки и айфон. Между тем лавина останавливается у стен отеля, лишь припорошив снежком постояльцев. Всем весело, кроме Томаса, который придумывает оправдание, что, мол, я не убежал, а лишь немного растерялся.
Дальнейшее повествование строится на конфликте между женой (Эббой) и Томасом, которые предлагают разные версии происшедшего. Для Эббы важен не только сам факт малодушия мужа, но и его желание оправдать себя, представить ситуацию как нелепое недоразумение, тогда как в действительности, по мнению Эббы, случившееся — серьезное и настоящее испытание для их отношений. Возможно, жену можно назвать максималисткой; ее требования, может быть, завышены и надо взглянуть на все проще, но ты же такой офигительный, Томас! И вдруг так облажался! Так признай это! Но Томас не признает (особенно когда ситуация обсуждается с друзьями и знакомыми). Тогда пошатнется реноме человека, у «которого все под контролем». Он выглядит жалко и глупо, на горизонте маячит развод.
Томас не выдерживает т.н. «гендерного ожидания», проваливает экзамен на звание Героя и Супермена, образы которых формируются западным кинематографом, масс-медиа десятилетиями и уже равны архетипам. Рубен Остлунд считает, что столь высокая планка в отношении «сильного пола» нередко является источником мужских фрустраций и психологических срывов (в принципе, Томас находится в похожем состоянии). Есть две реальности — одна повседневная, удобная, отчасти искусственная, где западный человек защищен со всех сторон. В таком положении, когда нет угроз, легко почувствовать себя Суперменом. Но есть и другая реальность — где может сойти лавина или к твоей девушке пристанут хулиганы из Восточной Европы или Африки. И вот как себя вести в данный момент? Как правило, образ мачо испаряется в одночасье при наступлении настоящей опасности. Остлунда беспокоит эта уязвимость западного мира.
В конце концов, в Эббе просыпается мудрая женщина, она инсценирует очередной форс-мажор, дав мужу возможность реабилитироваться. Томас возвращается в привычный образ, и семья продолжает жить в мире и спокойствии. Но кто знает, случись опять кризис, будет ли Эбба полагаться на Томаса?
