Эпифеномен
Что требуется для революции? Что необходимо для того, чтобы свершился переход от одной формы устройства общества к другой, более прогрессивной? Почему это произошло во Франции, в Англии и в США? Но почему не произошло в Японии, вплоть до прибытия черных кораблей коммодора Перри? Почему так и не произошло в России, где попытка совершить революцию окончилась построением жуткого рабовладельческого государства? И почему нынешняя российская оппозиция не может ничего добиться?
Существует множество разных взглядов на природу социальной эволюции. Но очевидно главное — для того, чтобы общество сумело произвести качественный скачок, требуются люди. Люди, которые стремятся в новый век. Более того, к этому их должен подталкивать экономический интерес. Это не отменяет высоких идеалистических устремлений — стремления к свободе, равенству и всеобщему процветанию. Однако именно экономический интерес закладывает фундамент. Ведь идеалистические мотивы легко могут быть извращены в целях оправдания насилия и узурпации власти, как это бывало много раз.
В западно-европейской истории такой «заинтересованной группой» (interest group) стала буржуазия. Буржуазия вырвала власть из рук представителей Старого Порядка (фр. Ancien Régime ), что привело к созданию либерально-демократических национальных государств. Тех самых, которые мы подразумеваем сейчас, говоря о «европейской цивилизации».
В России же не существовало независимой буржуазии, равно как и самостоятельного городского сословия. Это очень огорчало российских революционеров, которые понимали, что, согласно марксистским представлениям, для пролетарской революции требуется пролетариат, а до того — буржуазия.
Оказавшимся в тисках между людоедским государством и инертным обществом, русским революционерам пришлось выдумывать свои собственные оригинальные концепции. Первым делом, они пытались разглядеть «заинтересованную группу» и надежду революции в простом народе. Сусальные фантазии славянофилов об особой русской «соборности» слиплись с утопическими мечтами социалистов... для того, чтобы с треском разбиться о борт беспощадной реальности. Народники бежали в ужасе, столкнувшись с реальным народом (см. Максим Горький о крестьянах).
В конце 19-го века наиболее честные и последовательные марксисты приготовились к долгому ожиданию (пока созреет российская буржуазия, а затем еще российский пролетариат). Наиболее же циничные и амбициозные (Владимир Ленин и компания) — выработали свою собственную доктрину, согласно которой двигателем революции являлись «профессиональные революционеры».
Но из кого комплектовалась эта группа профессионалов? О единственном российском революционном классе и пойдет речь дальше — об интеллигенции.
Побочное явление
В странах Западной Европы аристократия, чаще всего, получала ренту с земель и городов, закупалась на нее вооружением и ходила войной друг на дружку. В остальном же позволяла обществу жить как ему вздумается — лишь бы вовремя платилась дань.
Средневековое Московское государство, наоборот, стремилось полностью подчинить себе все сферы общественной жизни и запустить руку в экономику примерно по плечо. Что еще более сдерживало технический и экономический прогресс нашей европейской окраины, и так довольно вялый. В результате, Российскому государству приходилось компенсировать свою отсталость экстренными модернизациями, которые проводились под началом местной бюрократии, но с массовым привлечением западных специалистов. В процессе этих модернизаций государство подтягивало до годного уровня свои военные мощности, но еще больше подчиняло себе общество, чем создавало почву для дальнейшего отставания. Так было, например, при Иване III, Иване IV, Алексее Михайловиче, Петре I, Екатерине II и Иосифе I. Как правило, к модернизации подталкивал проигрыш в одной войне или необходимость подготовки к другой (например, Ливонская, Крымская, Вторая Мировая войны etc.).
В конце семнадцатого столетия Российское государство успело получить по рогам не только от шведов и поляков, но даже от таких серьезных противников, как турки и крымские татары. После того, как в 1700 г. 8 тысяч шведов позорно разогнали 40 тысяч русских под Нарвой, началась форсированная петровская модернизация. Всего через 9 лет уже были первые плоды — удалось победить уступающее по численности и истощенное шведское войско под Полтавой. После смерти модернизатор Петр I оставил в наследство армию, состоящую из более чем 300 тысяч регулярных и иррегулярных солдат (это на 12-13 млн. населения), сжиравших более 80% бюджета. Страна была целиком реорганизована для того, чтобы кормить эту ораву, огромную даже по меркам наглухо милитаристского 18-го века.
Но для армии 18-го века значение уже имела не столько численность, сколько качество, которое упиралось в образованность командного состава и персонала. Требовались образованные люди, а образованные люди в глазах милитаристского государства — умеющие управлять кораблями и наводить пушки. Пришлось создавать учебные заведения, куда силком тащили малообразованную московитскую элиту (дошло до того, что в 1714-ом запретили венчаться без сдачи экзаменов по математике).
В России и по сей день подлинным образованием считаются технические специальности, так или иначе сопряженные с производством орудий массового убийства. На гуманитариев посматривают свысока. И большинство местных гуманитариев того заслуживают. Подлинное гуманитарное знание приобреталось здесь не столько в местных университетах, сколько за границей, в кружках за изучением запрещенных трудов европейских философов и передавалось посредством полемических статей в толстых журналах. Во времена Екатерины II, большой любительницы европейского просвещения, случился подъем русской публицистики при государственной поддержке. Однако, он завершился после Великой Французской Революции. Со страху в тюрьму отправили не только обличителя Радищева, но и консервативного Новикова. С тех самых пор и философия, и публицистика воспринимаются государством с большим подозрением, как синоним заговора и вольнодумства.
Государство пыталось сдерживать количество студентов на уровне, необходимом для обслуживания военно-бюрократического аппарата (особенно усердствовал царь Николай I, за добрый нрав прозванный «Палкин»). Однако, к концу 19-го века в стране уже насчитывалось 25 000 студентов в 52 учебных заведениях, половина из которых были выходцами из бывших податных сословий (это при 125 млн. населения, из которых 16 млн. городского — по переписи 1897 года). Как и в западных странах, российское студенчество было источником бунтарства и свободомыслия.
Существует такое понятие — эпифеномен. Побочное явление, сопутствующее другим явлениям, но не оказывающее на них никакого воздействия. Так, двигатель внутреннего сгорания создает вокруг себя магнитное поле, которое не оказывает никакого влияния на работу самого двигателя. Выдающийся американский психолог Беррес Фредерик Скиннер считал таким эпифеноменом человеческую свободу воли. Иллюзией, которая ничуть не влияет на наше полностью рефлекторное поведение.
Сложно сказать, был ли прав Скиннер относительно людей в целом, но такая трактовка прекрасно подходит феномену российской интеллигенции. Военно-бюрократической машине требовались образованные технические кадры. Образование же породило русскую культуру и русскую интеллигенцию — побочное явление, которое до самых последних лет жизни Империи не могло влиять на политическую жизнь страны.
Дворянство, конечно, могло влиять посредством капитанов гвардии и позолоченных табакерок, и некоторые интеллигенты наделали дел при помощи бомб и револьверов. Но говорить именно о цивилизованном и официальном участии в политике не приходится — голос интеллигенции был для бюрократии чем-то сродни белому шуму.
Провокация — мать революции
В отличие от европейской буржуазии, российская интеллигенция никогда не была монолитной корпорацией, имеющей общий экономический интерес. Представителями интеллигенции были выходцы из самых разных социальных слоев. Интеллигенцию не объединяло ничего, кроме идеалистических мотивов. Львиная доля интеллигенции кормилась от государства (либо с земельной ренты, как интеллигенты-дворяне, либо с жалования, как интеллигенты-чиновники и разночинцы), в отличие от европейской буржуазии, которая сама кормила свои государства.
Благодаря этой оторванности от экономических реалий, интеллигенция оказалась крайне падкой на фантазии — от славянофильского идеализирования прошлого до коммунистической утопии будущего (обе фантазии, в итоге, органично переплелись — что особенно видно в трудах Бакунина и Кропоткина). Новые европейские веяния воплощались в России в самой экстремальной форме: если позитивизм, то базаровщина, если марксизм, то большевизм.
Вместе с тем, основная масса российской интеллигенции придерживалась умеренных либеральных позиций. Важным шагом на этом пути стало создание органов земского самоуправления в 1864-ом году. Самоуправление это крутилось, в основном, вокруг починки дорог, работы канализации и организации школ. Однако даже такое «канализационное самоуправление» создало самобытную прослойку наемных специалистов (врачи, учителя, инженеры), которых к началу 20-го века насчитывалось 45 тысяч. Земская интеллигенция составила костяк либеральной «Конституционно-демократической партии» (Кадетов), выступавшей за экономические и политические свободы, приватизацию земли и федерализацию страны.
Одновременно существовало ничтожно малое число левых радикалов, которые, тем не менее, умудрялись создавать много шума. Будучи мышью, радикализм умудрился так напугать слона Российской государственности, что тот устроил форменный погром в посудной лавке.
Вместо того, чтобы использовать либеральное большинство в качестве опоры для реформ и противовеса радикализму (сторонники этого пути были в госаппарате, но в меньшинстве — см. «Витте»), проводились веерные репрессии, бившие по всему образованному классу разом. В процессе контр-реформ Александра III досталось земствам — в 1889-1892 годах надзирать над земствами поставили начальников из потомственных дворян, сочетавших в своем лице широкую административную и судебную власть. Досталось студенчеству и вообще образованию (т.н. «Циркуляр о кухаркиных детях» от 1887 г.). И вообще всем: в 1878 году полиция получила право задерживать и ссылать лиц, основываясь исключительно на подозрении оных в революционной деятельности, и, наконец, в 1881-ом был подписан закон, согласно которому для борьбы с революционерами МВД и правительство могли вводить чрезвычайное положение (точнее, два его вида — Усиленная Охрана и Чрезвычайная Охрана), при котором можно было запрещать публичные мероприятия, разгонять земства, снимать чиновников с должностей и отправлять в тюрьмы всех подозрительных граждан. Здравствуй, полицейское государство.
Все эти массовые меры были реакцией на деятельность маленькой кучки террористов. Исполнительный комитет «Народной воли» состоял максимум из тридцати человек, боевая организация эсеров в лучшие годы насчитывала менее восьмидесяти. Они занимались точечным террором против государства — государство отвечало масштабным закручиванием гаек.
Таков был главный метод революционеров — провокация. Террористы били по слабым местам государства, чтобы государство в ответ размашисто лупило по обществу, склоняя симпатии на сторону революционеров. Образованным людям обычно не свойственно симпатизировать террористам и прочим маньякам. Однако, оказавшись между революционерами и государственным репрессивным аппаратом, интеллигенция постепенно полевела и обзавелась сектантской этикой — кто не сочувствует радикальным психопатам, тот обязательно пособник кровавого царизма. В 1878-ом году либеральный суд присяжных оправдал террористку Веру Засулич, вынудив государство впредь передавать аналогичные дела в ведение военного суда.
Сложно определить, в какой именно момент в провокации революционеров активно включились спецслужбы. В начале 20-го века бешеную популярность набирало явление под названием «зубатовщина». Начальник Московского охранного отделения Сергей Зубатов, помимо таких нововведений, как дактилоскопия, додумался патронировать профсоюзы и студенческие кружки — апофеозом зубатовщины стал расстрел демонстрации зубатовских профсоюзов в 1905-ом году.
Но самый яркий пример — это, конечно, Евно Азеф. Под его чутким руководством боевая организация эсеров достигла зенита своей славы — убила несколько высших чиновников империи, включая одного члена императорской фамилии. Затем выяснилось, что все это время... Азеф являлся полицейским агентом и, очевидно, служил инструментом во внутренней межведомственной войне государственного аппарата. С тех самых пор в России крайне сложно отличить провокатора-революционера от провокатора спецслужб. Да и есть ли между ними разница?
В любом случае, придя к власти самоотверженные мальчики и девочки из числа левых революционеров быстро помножили на ноль своих симпатизантов из числа либеральной интеллигенции. Затем принялись друг за друга — глава боевой организации эсеров Борис Савинков был замучен большевиками в 1925-ом году, предварительно «раскаявшись» и восславив советскую власть.
Грабли
За прошедшую сотню лет российское общество не научилось ровным счетом ничему. Народ недалеко ушел от хитроватого и глуповатого крестьянина 19-го века, а то явление, которое у нас вместо буржуазии, продолжает лебезить перед государством, как делало то века напролет. У нас опять нет «заинтересованной группы», которая могла бы стремиться к качественным изменениям общества, исходя из своих экономических интересов. И опять единственной политизированной прослойкой является интеллигенция.
На сей раз, вместо земских специалистов, у нас городские белые воротнички, прозванные также «креативным классом» (в полном несогласии с автором термина экономистом Ричардом Флорида).
Революционеры все также применяют провокации. Особенно отличилась на этом поле «Национал-большевистская партия» Эдуарда Лимонова, действия которой воистину сочетали старую школу с инновациями. Вместо бомб чиновников закидывали яйцами и майонезом, практиковался также «мирный» захват государственных учреждений. Подход воистину инновационный. Ведь убитый чиновник будет попросту заменен другим, активисты отправятся на пожизненное, а партия будет запрещена как террористическая. Российское общество хоть и оправдало группу стрелков-неудачников под руководством горе-спецназовца Квачкова, но отнеслось к ним без восторга.
Тогда как яйца с майонезом — совсем другое дело! Эти формально безвредные действия унижали власть в глазах общественности, власть гневалась и давала нацболам неадекватные сроки за хулиганство. Но сроки были все равно небольшие — довольные собой активисты вскоре возвращались в строй. Сердобольная либеральная интеллигенция, как и встарь, рыдала навзрыд над судьбами осужденных за хулиганство мальчиков и девочек из НБП, забывая, что перед ними носители дикой и людоедской идеологии.
Знакомое нам сейчас антиэкстремистское законодательство стало плодом совместных усилий в жанре «как нам раздразнить власть». Первую скрипку сыграли лимоновцы, подпевали им менее креативные коллеги из национал-патриотического лагеря. Перцу добавили анонимные исполнители — многочисленные участники погромов на Манежной от 2002-го года и не пойманные создатели начиненных тротилом табличек «смерть жидам», которые украшали обочины московских дорог примерно в это же время. Кто в этой развеселой компании был агентом Азефом, а кто честным борцом Савинковым — неизвестно. Да и не важно.
В преддверии событий позапрошлой зимы, НБП (ныне «Другая Россия») уступила инициативу своим коллегам из «Левого Фронта». Радикалы всех мастей поплелись на митинги на Болотной и Сахарова, где принялись по своему обыкновению создавать иллюзию массовости, принося по флагу на брата (по два для наиболее крупных особей).
Однако, социологический опрос, проведенный на проспекте Сахарова во время самого массового митинга, показывает, что большинство пришедших отнесло себя к либерально-демократическому сектору, а вовсе не к «коммунистам», «национал-социалистам» и прочим представителям экзотической фауны. Либерально-демократическая повестка мало изменилась со времен партии Кадетов: экономические и политические свободы, приватизация бестолковой государственной собственности, федерализация страны и прочее местное самоуправление. У радикалов повестка также не изменилась: отнять, поделить, расстрелять и прочий «пересмотр итогов приватизации».
Но вскоре, на выборах в Координационный Совет оппозиции, сложилась совершенно иная картина. В т.н. «общегражданский список» вошли эстрадные плясуны и популярные беллетристы. Но, в целом, это та публика, которую можно назвать либеральной. Свой небольшой процент взяли и радикалы в лице поклонника Каддафи О. Шеина и предводителя юных сталинистов Удальцова (прошел также профессиональный охотник на диссидентов Гудков вместе с отпрыском, но это скорее «кандидаты от приспособленцев»). Такая расстановка примерно соответствует данным опроса.
Однако, общегражданский список дополнили совершенно недемократическими квотами, по которым в КС попали те, кто не имел никаких шансов в общем голосовании — коммунисты, анархисты, нацисты и прочие чудесные люди. Какое отношение они имеют к собравшимся некогда на проспекте Сахарова? Никакого, это просто наша бесхребетная либеральная интеллигенция в очередной раз прогнулась под кучку радикалов.
Подобно своей предшественнице, нынешняя либеральная интеллигенция радикализируется и обрастает сектантскими замашками (с чем связан феномен т.н. «рукопожатности»). В 19-ом веке неприлично было одобрять преследование террористов-революционеров — такое могли говорить только прихвостни кровавого царизма. Совсем недавно неприлично было обвинять нацболов в намеренном провокаторстве. Теперь неприлично интересоваться, к примеру, все ли «узники 6 мая» такие уж невинные овечки? Зачем, например, анархисты бросались на ОМОН? Зачем Удальцов ходил побираться к международному жулику Таргамадзе? И самый неприличный вопрос — зачем лидеры протеста спланировали и устроили злополучную «сидячую забастовку» 6 мая 2012-го? За такое точно запишут в нерукопожатные охранители.
Между тем, произошедшее 6 мая 2012-го — это классическая провокация, в организации которой на следующий же день разоблачила своих подельников оппозиционная валькирия Ксения Собчак:
Вчера я приняла очень непростое решение для себя — первый раз с 24 декабря не пойти на митинг. Приняла это решение, скажу откровенно, так как знала заранее, что основная цель будет стояние на мосту, прорыв и сидячая забастовка. Если бы не знала, конечно бы пошла. Я — мирный оппозиционер, который все это время отчаянно призывал власть услышать людей на улице, и, наконец, начать изменения и перестройку, а не продолжать создавать новые имитации и симулякры.
Устраиваем дебош, власти хватают всех подряд и проводят показательное судилище с неадекватными сроками. Профит! Несмотря на публичное разоблачение, ни одна собака из КС не признала свои организаторские ошибки. Во всем виновата власть и только она. И мифические кремлевские провокаторы, подозрительно похожие на антифа и анархистов («Я видел, как по оцеплению из толпы летели камни. Камни летели со стороны, где стояли в черных тканевых масках на голове, в черной одежде и с флагами черно-красного цвета».).
И как же, в итоге, сложилась судьба интеллигентского КС, состоящего из честно избранных юмористов и нечестно назначенных коммунистов и нацистов? Деятельность его представляла собой регулярный выпуск заявлений столь же скучных, сколь и бессмысленных. Собранные средства исчезли бесследно и безотчетно, словно знаменитые полимеры. Что окончательно дискредитирует и так малопопулярную в России практику краудфандинга.
Публика не почтила достаточным вниманием ни одну уличную акцию избранного ею совета. Не вышла она на улицы и за Удальцова с клевретами, пойманными на неудачных сношениях с грузинским жульем. Зато массово вышла за Алексея Навального. Возможно потому, что Алексей Навальный сейчас воплощает собой именно либерально-демократического лидера. Причем лидера нового типа — лидера с яйцами, который готов отстаивать свою позицию, на фоне старых либералов — беззубых импотентов, всегда готовых услужить радикалам. Не зря завертелся хорошо прожаренным ужом Лимонов — вождь радикалов, время которых прошло.
Ан нет, это было бы слишком просто. Скажу по секрету, на самом деле это именно Навальный разыграл в КС радикальную карту, дабы упрочить свои позиции на фоне старых либералов. Да и сам КС был одной большой операцией по превращению Навального в законно избранные лидеры оппозиции. Навальный был одним из главных организаторов побоища 6 мая. Навальный сумел стать настоящей медийной звездой, в отличие, скажем, от Удальцова, который очень вовремя попал под арест. Навальный беззастенчиво врет своим сторонникам, убеждая их, будто бы это они вытащили его из тюрьмы. Лимонов завертелся ужом именно потому, что увидел либерального политика, применяющего радикальные методы, которые Лимонов по праву считает своими (в последний раз он так ревновал только к Владимиру Путину, укравшему риторику ранней НБП). При всем при этом, альтернативы Навальному нет — как говорится, если не Навальный, то кот?
Как и сто лет назад, оппозиционная политика сейчас тесно переплетается с межведомственными войнами государственной бюрократии — все эти склоки между Следственным Комитетом, Прокуратурой и группой Собянина, о которых в последние дни не написал только самый ленивый. Движение им. Белой Ленты ничего не изменило в жизни общества, зато совершило маленькую революцию в госаппарате — с выдворением Суркова и воцарением Володина. Как и сто лет назад, российская политика соткана из интриг и провокаций. Поистине, глядя на нее всегда следует помнить, что «совы не то, чем они кажутся».
И по-прежнему — это все лишь печальное следствие отсутствия в стране настоящей, открытой и соревновательной политической жизни, а также отсутствия широких слоев населения, хоть как-то заинтересованных в переменах. Все по-прежнему: мрак, тлен и безысходность.
