Самобытный стандарт
Проект историко-культурного стандарта, подготовленного Институтом всеобщей истории РАН, вот уже пару месяцев вызывает ожесточенные споры. По замыслам авторов, историко-культурный стандарт должен стать научной основой будущего единого школьного учебника истории, необходимость которого, по мнению авторов, диктуется «развитием исторической науки» (и еще немножко требованием Владимира Путина). Авторы также указывают, что следствием стандарта должно стать не только создание учебника, но и «формирование единого научно-образовательного пространства в сети Интернет». В общем, здравствуй «битва за историю». Стандарт уже подвергся критике с самых разных сторон. Достаточно ли он просоветский? Правильно ли оценивается роль Ивана Грозного? Однако мало кто задумался о том, что сам подход, лежащий в основе стандарта, является устаревшим и фундаментально неправильным.
Громкие споры вокруг вечных вопросов русской истории, извивающиеся по давно засаленным лекалам, успешно отвлекают внимание от главного вопроса: что вообще составляет объект нашей, отечественной истории? Представленный стандарт содержит подспудный ответ, являющийся и его фундаментальным недостатком. Вместо истории европейского народа русских, его сложных отношений с государственностью и мирового влияния русской культуры, нам вновь предлагают оду бюрократическому аппарату, вечно бредущему по своему особому пути. Урезая русских до подданных князей, царей и генсеков, стандарт выполняет свою главную задачу — превращает отечественную историю в местечковую.
Историко-культурный стандарт можно игнорировать хотя бы потому, что наша история в нём отчетливо подается как история «от Московии до СССР». То есть, история развития и борьбы локализованных бюрократических аппаратов, властвующих над какими-то периферийными, по большей части холодными землями. Такой подход заведомо отстраняет русскую историю от мировой, как если бы мы были какой-то Японией. Отстранение это подкреплялось в первом варианте стандарта сказкой про «изоляцию», приведшую к некой особой «самобытности», сохранившейся и в нынешнем стандарте. Самобытность — это характеристика отчужденного народа. Амазонского или австралийского племени с причудливыми обычаями и милой росписью точками по коре. Для русских же, англичан, французов или немцев достижениями культуры является вовсе не изолированная «самобытность», а, напротив, — вклад в единую мировую культуру. Пока в степях предавались самобытному и по своему интересному горловому пению, Чайковский писал музыку. Музыку без прилагательных. А можете себе представить определение «самобытный геометр Лобачевский»? Абсурд.
Оригинальность работ Чайковского и Лобачевского — вовсе не следствие их отчужденности от Моцарта и Евклида, но, напротив, результат глубочайшего понимания своих предшественников, позволившего русскому композитору и русскому геометру внести неординарные вклады в свои сферы творчества. Масштаб задач, решавшихся русскими и тонкость этих решений невозможно оценить по достоинству, кроме как в рамках мировой культуры, и уж точно не в рамках бессмысленной мантры «отличия как от запада, так и от востока».
Для культуры определение «самобытная» аналогично определению «альтернативная» для медицины. Это такая медицина, которая не совсем медицина, и такая культура, которая сформировалась в условиях изоляции, без знакомства с мировыми достижениями... то есть в условиях бескультурья. При этом, действительно, и у русских, и у англичан есть самобытные элементы культуры — для русских это постыдно распространённый тюремный жаргон и вся система криминальных понятий, для англичан — скажем, их неповторимая манера выпивать на улице толпами с последующим пьяным свинством. Вот она самобытность. Распространять эту самобытность на русскую культуру в целом — это оскорбление. История русской культуры — это история особого вклада русских в мировую культуру, произведённого в результате теснейшего взаимодействия с ней. Что там говорить, если один из первых русских романов носит название «Российский Жилблаз», а Достоевский и Толстой полемизируют с европейскими авторами чуть ли не через страницу? Всё это не отнимает самостоятельности вклада — он именно русский. Однако разница между русской культурой и «самобытной культурой» — это разница между Солженицыным и объектами его творчества. Пропасть.
Такая же пропасть пролегает между историей русских и той историей государственных образований, что нам представляет историко-культурный стандарт. Русские — глобальный феномен. Особенно в XX веке. История русских — это в той же степени история граждан США Зворыкина, Леонтьева, Набокова, Сикорского и Сорокина, как и история тех, кто был вынужден или предпочел жить в государственном образовании СССР. Относится это также и к предыдущим периодам. В конце-концов сколь-нибудь адекватное соотношение русского народа с одним конкретным государственным образованием существовало всего-то около 250 лет, с 1667 до 1917. Всего за полвека до 1667 вопрос того, какая именно из династических корпораций станет «Россией» оставался совершенно открытым. Участник Семибоярщины Иван Никитич Романов спокойно избирал на царствование в Москве Владислава Третьего Вазу. Такой взгляд на власть, в рамках которого русские сами выбирают между государствами, руководствуясь прагматическими соображениями, конечно, совершенно не подходит для государственного мифа. Поэтому нам предлагают смотреть на Московию и её преемников как на «настоящую» Россию, единственно предназначенную историей для выполнения российской многонациональной судьбы. А потому имеющую моральное право требовать от русских любых жертв, якобы для их же собственного блага. Стоит отметить, что это именно сталинский взгляд на историю, значительно превосходящий по кондовости и пошлости предшествовавший имперский официоз. Так, на памятнике «Тысячелетие России», установленном Романовыми, место между Мономахом и Иваном III занимают вовсе не московские великие князья, а литовские Гедимин, Ольгерд и Витовт. Иван IV из-за своей расправы над новгородцами отсутствует вовсе.
В нынешнем формате обсуждать отдельные положения историко-культурного стандарта нет смысла. Он в принципе не подходит для описания русской истории. Зато очень подходит для описания истории советской, для чего, видимо, и был выбран. Вряд ли это вина составителей. В конце концов, история, как и большинство наук, создавалась гражданами национальных государств и больше, чем другие, была подвержена влиянию мировоззрения составителей. Подход, ставящий во главу угла современные государственные образования, пытающийся разглядеть их корни на протяжении всех предшествующих веков, никогда не был особо состоятелен. Но в 19-ом веке он был хотя бы политически оправдан. Попытки удержаться за него в России в 21-ом веке совершенно бессмысленны — современный мир глобален. Мы слишком легко видим глобальность в самой истории, чтобы поверить, будто бы наша история когда-либо ограничивалась границами того или иного государства. Еще более бессмысленно пытаться утрамбовать нашу национальную судьбу в тесные рамки государственной картины. Полотно не того размера, а русские слишком явно вырвались за его края по результатам 1917 года. Адекватный историко-культурный стандарт должен рассматривать русскую историю и культуру как вклад в мировые историю и культуру. В конце концов, русские в значительной степени их и сформировали, не только создав ключевые памятники музыки, текста и изобразительного искусства, но и поставив один из крупнейших в истории социальных экспериментов — эксперимент над собой, во многом спасший другие (по крайней мере, европейские) народы от худших эксцессов социальной инженерии.
