In corpore nudo
Прошлый високосный год, словно специально в ознаменование третьего срока нацлидера, выдался богатым историко-патриотическими датами. 200-летие войны с Наполеоном, 400-летие ополчения Минина и Пожарского; даже 1150 лет призвания варягов™ отмечали где-то, как-то... Неважно, осталось ли у нас от этих скандинавов что-нибудь ценное к нынешним дням: вся социальная практика показывает, что россияне из века в век живут одними и теми же «циклическими» мифами.
И сегодня, по прошествии тысячелетия, российское государство демонстрирует множество черт, присущих еще более древним эпохам. Московия — Третий Рим? А первый, времен принципата — не хотите? Тот же самый авторитаризм при показном сохранении республиканской риторики. Даже характер смены правителей схож: как Август усыновил Тиберия, Клавдий — Нерона, Нерва — Траяна и так далее, — практически так же и Ельцин (почти типичный, между прочим, «солдатский император» по своему политическому генезису) выбирал в наследники Путина, а тот Медведева. Оттуда же родом и принятие в федераты, то есть союзники, пограничных варварских племен, с которыми имперская казна регулярно расплачивалась золотом за лояльность. Кончилось, как известно, тем, что варвары захотели взять себе сразу всю империю. И получили ее, быть может, не столь изобильную, но, как оказалось, исторически перспективную западную половину...
От античности проследуем прямиком в Рим начала ХХ века. Там тоже нашлась бы своя привязка в череде минувших юбилеев: 90 лет назад в Италии возник новый социально-политический феномен, быстро распространившийся на пол-Европы. Бывший социалист Бенито Муссолини после ряда смелых авантюр возглавил страну, догадавшись объединить социалистические идеи с националистическими. Слово «фашизм» происходит от латинского fascis: так назывался символический атрибут верховного начальства — пучок березовых или вязовых прутьев («ликторских розог»), часто с воткнутым в середину топориком, означавшим право казнить и миловать. Фасции во всех видах с надписью S.P.Q.R. — «Сенат и народ Рима» — были и у дуче излюбленным предметом гордости за отечественную историю, можно сказать, духовной скрепой.
Пожалуй, орудия порки и усекновения в общей связке подошли бы к словосочетанию «Единая Россия» гораздо точней, чем изображение бурого медведя. Последний с Россией, бесспорно, связан, но вот с соборностью — совсем никак. Все взрослые звери этого вида ведут сугубо индивидуалистический образ жизни и свирепо, вплоть до смертоубийства, изгоняют из своих кормовых угодий более мелких и слабых сородичей. В одном только этом медведь и близок нынешней компании его «крестников».
Особый интерес у публики по традиции вызывают сравнения разных правителей с точки зрения их кровожадности. Вспомним, как обстояло с этим в фашистской Италии.
Все политические дела подлежали рассмотрению Особым трибуналом госбезопасности. «Клиентов» ему поставлял Орган надзора за государственными преступлениями, аналог НКВД или гестапо. За все время существования муссолиниевской политической полиции (1927–1943) через ее руки прошли с различными последствиями около 4000 задержанных; до лета 1940-го, когда Италия вступила в мировую войну, смертный приговор получили десятеро: все — террористы, совершавшие серийные убийства. В девяти случаях он был приведен в исполнение. В современной России смертная казнь не применяется на практике, а политические процессы, как было в СССР, сплошь и рядом маскируются под уголовные; на один только истекающий год правозащитные организации называют больше сотни имен людей, лишенных свободы по «экстремистским» или «шпионским», а то и по «квазиуголовным» делам, либо преследуемых по подобным мотивам. А на Северном Кавказе, как бестрепетно признают вполне официальные лица, террористов и просто подозреваемых часто убивают вовсе без суда — «надежности» ради.
Это не к тому, что в Италии фашисты белы и пушисты, речь о другом: без всяких преувеличений можно утверждать, что очень многие нынешние правители и режимы, вполне уверенно чувствующие себя в мировом сообществе, омерзительны никак не менее, чем «классика» национального социализма.
Тем не менее распространенным видом наказания для политических противников дуче была высылка на острова Адриатического и Средиземного морей (нынешние туристические и курортные зоны), с запретом въезжать в пределы континентальной Италии. Так начиналась, например, тюремная эпопея лидера коммунистов Антонио Грамши. Правда, пару лет спустя вольный воздух на острове Устика ему заменили камерой, но и там Грамши не шил рукавиц, не сиживал в карцере за утерю казенных штанов, а активно занимался творческой работой. Исписал почти три тысячи страниц, через девять лет вместо назначенных 20-ти получил амнистию — и буквально на следующий день умер от инсульта...
Идеологи советской эпохи без конца подчеркивали имманентную вражду между фашистами и коммунистами. Но это лишь одна из граней явления: Антикоминтерновский пакт, как известно, всего раньше и сильней повредил не коммунизму, а буржуазным демократиям Европы.
Наш нынешний государственный антикоммунизм тоже противоречив до степени полной разрухи в головах. Красный день 7 ноября отменили, дабы с опережением на трое суток крепить «дружбу против» поляков — частных армий олигархов местного образца, где самый юный из барабанщиков отдал богу душу никак не меньше 350 лет назад. И тут же рядом, чуть не каждый год, новые призывы вернуть на Лубянку статую их соплеменника. Который смолоду, пока не ударился в революцию, был ревностным католиком и патриотом той самой Речи Посполитой, да и позже, возглавив ЧК, одинаково охотно казнил православных священников и выпускал на свободу арестованных ксендзов. (Друг из той же нации сообщил еще одну пикантную подробность: в Польше многие, говоря осторожно, оригиналы до сих пор поминают «железного Фелюся» не без пиетета: ну как же, он ведь «столько москалей положил, как никто из наших»!)
В запутанной цепочке исторических то ли случайностей, то ли причинностей единственный смысл праздника национального единства и согласия практически мгновенно свелся к «русским маршам», на которых принято дружить уже в основном против бывших и нынешних соотечественников: кавказцев и среднеазиатов. Но самое примечательное, что через каких-то пару лет в той же Польше резко выросла тяга к «перпендикулярным» шествиям в День независимости 11 ноября, с очень похожим контингентом участников. В первый раз, четыре года назад, на этот марш вышли в Варшаве человек 500, сейчас — стократ больше...
В целом же линии «исторического преемства» наметились более-менее: наши типовые борцы с фальсификациями прошлого привычно клянут эпохи радикальных поворотов, трепетно обожают гламурные застои, богатые симулякрами большого стиля, от царя Алексея Михайловича (чей наследник, дебил проклятый, якобы похерил правильные реформы родителя) до позднего Сталина и Брежнева.
Имитации мощи и красоты — вообще любимый конек мнимых антагонистов. Любопытная психологическая деталь: и Муссолини, и Путин охотно позировали на камеры с голым торсом, демонстрируя неувядаемую мужественность национального лидера. Leader, duce, Führer, вождь — на разных языках абсолютно одно и то же. Но показательно, что в России с 1953 по 2007 год главного начальника никто этим словом не называл, по крайней мере, официально.
Впрочем, на поле брани — не в прямом, конечно, а в архаичном, поэтическом смысле — особо не отличились ни тот, ни другой. Муссолини смог самостоятельно завоевать лишь Албанию да Абиссинию, у которых почти не было регулярных войск, а уже на Греции споткнулся, пришлось звать на подмогу Вермахт. Чеченскую войну выиграли за Путина его «федераты»: более ловкие и рисковые хищники из тех же партизан — отец и сын Кадыровы. И Тбилиси он брать не решился, последовав доброму совету по-настоящему влиятельных персон.
Вступление в мировую войну в расчете на славные победы с несокрушимым, как тогда представлялось, союзником вообще оказалось едва ли не единственной, но роковой ошибкой Муссолини. До тех пор в Италии с немалым успехом отстраивалось корпоративное государство — модель власти, сегментированной между разного рода объединениями, призванными представлять и гармонизировать интересы всех слоев населения, и в то же время интегрированной под контролем правительственной вертикали. Например, отраслевой или региональный профсоюз становился звеном, связующим отдельного работника с государством в целом (а его задачей — всемерное укрепление последнего, но не защита интересов труженика). В нынешней России профсоюзы тоже полностью зависимы от властей, а стачки малоэффективны либо вовсе невозможны. Но этим сходство исчерпывается.
Муссолини, пока еще длились его «золотые денечки», развернул сразу несколько правительственных программ борьбы с бедностью и безработицей. Первой и одной из самых популярных стала Зеленая революция, она же «Борьба за хлеб». Благодаря этому Италия за десятилетие получила более 7,7 млн. гектаров новых пахотных земель. На месте осушенных Понтийских болот, столетиями бывших рассадником малярии, выросли пять новых агрогородов и 5000 ферм для крестьян из беднейших районов страны. Число современных больниц и клиник увеличилось к 1930 году в четыре раза. Недаром политикой дуче до войны восхищались многие демократические лидеры, включая Черчилля. (Вот и незадачливый Буш-младший тоже когда-то углядел нечто задушевное в глазах у Путина...)
В России подходы к корпоративной системе подобного образца стали обозначаться еще при Горбачеве, но и в этом подвели последствия многолетней социальной и психологической деградации любых структур — истребления цветущей сложности, если воспользоваться терминами сразу двух выдающихся мыслителей прошлого, во имя «смесительного курощения и низведения» подданных. Потому здесь любой «поход на Рим» неминуемо обречен превращаться в очередной русский или офисно-планктонный, или еще какой марш на одном месте.
Ведь что на следующий день после Августа-1991 принимался делать типичный представитель, допустим, корпорации, названной «красным директоратом»? Во-первых, назначал сам себе персональный оклад, условно говоря, в миллион рублей. Во-вторых, ссылаясь на очень уж непростые времена, прекращал выплаты персоналу за исключением самых приближенных. В-третьих, аргументируя исключительной стратегической важностью своих изделий, начинал требовать у правительства, чтобы приобретались они по рыночным ценам, а сырье и комплектующие поступали по твердым.
Иными словами, в распыленном на атомы обществе интересы протокорпораций оказались настолько узко сфокусированы на единственной цели: притоке сколь угодно примитивной поживы, что все внешние по отношению к ним нужды попросту перестали восприниматься. В результате так мы и остаемся без обратных связей, имея на одном конце раздетого, словно пресловутый лидерский торс, спектра самую крупную в мире ОПГ под общим названием силовиков да промышленные госкорпорации, которых становится все больше, только спутники и ракеты у них добираются по назначению все реже, а самолетов строится все меньше. С другого конца — безвольные и беспомощные общественные палаты вместе с прочими ГОНГО. Все же итальянский фашизм со своей корпоративностью, как, кстати, и с собственной мафией, управлялся получше.
Впрочем, возможности духовного возрождения на манер «бархатных фашистов» пока еще не исчерпаны. Можно, скажем, как португальский «спаситель отечества» Антониу Салазар в 1940 году, запретить всем госслужащим гражданские браки, обязав их венчаться в церкви. Правда, с исполнением его следующего указа — офицерам брать в жены только девиц с университетским образованием — уже могут возникнуть проблемы...
Неудивительно, что идеологическим фаворитом Кремля в наши дни становится философ Иван Ильин, русский поклонник Муссолини и Гитлера, после их гибели перенесший симпатии на пиренейских диктаторов. Тот, правда, в своих размышлениях регулярно оговаривался, что, дескать, национализм бывает очень плох и опасен, если он привязан не к православной духовности, а «к внешним проявлениям народной жизни — к хозяйству, к политической мощи, к размерам государственной территории, к завоевательным успехам своего народа»: тогда он чреват «уходом в отвращение и презрение ко всему иноземному». Но кому-кому, уверял Ильин, а русскому народу это не грозит, поелику тот «огражден своим прирожденным религиозным смыслом» вкупе с «простодушием, скромностью и природным юмором»; наконец, «делом Петра Великого, научившего нас как строгому суду над собой, так и готовности учиться у других народов».
Несомненно, грубо и несправедливо поступают те, кто зовет Владимира Владимировича «Путлером» . Все-таки его режим — вождистский и этатистский, при этом одновременно антикоммунистический и антикапиталистический, но откровенно антидемократический и антилиберальный; милитаристский, но с сомнительными викториями почти что «олбанско-обесинского» свойства; квазикорпоративный и околоклерикальный, а по сути глубоко шовинистский за ширмой бла-благостных словес о «многоплеменном составе России» (И. Ильин) — ближе к Италии межвоенного двадцатилетия. Увы, «дом, который построил Пу» лишен архитектурных деталей, придававших динамизм облику того государства: ни дорог приличных, ни аграрной реформы, ни успехов в борьбе с преступностью. Словом, налицо почти все дефекты системы Муссолини без ее достоинств, если не считать за таковые «стабильность», обернувшуюся стагнацией.
Итальянский фашизм просуществовал двадцать лет и кончил из рук вон плохо, в первую голову для своего лидера. Его разбитой стране, которой достались «правильные» оккупанты, повезло больше.
