Об унии
Скандал вокруг диакона Андрея Кураева (по его словам, подвергнутого гонениям со стороны «голубого лобби» в РПЦ), по мнению православного писателя Владимира Карпеца, инициирован некими прогрессистскими силами в церкви с целью перелома ситуации в пользу сторонников унии с Римом.
ЕСЛИ так, то это замечательно.
Я не хочу сказать, что уния — панацея для русского народа. Но она может сильно помочь нам выбираться из исторической «ордынской», «евразийской» ямы.
Антизападный, антиевропейский вектор московского православия, лежащего в основе всей российской культурно-государственной матрицы, очевиден. «Особость» русского пути во многом определяется и оправдывается «особостью» нашего православия, противопоставляющего себя западной цивилизации. «Третий Рим» есть антитеза, прежде всего, папскому Риму.
Уния снимает антизападный вектор русского православия. Это очень важный момент, поскольку он означает последовательную перекодировку ВСЕХ наших культурных и государственных смыслов. Во-первых, наше православие перестанет быть МОСКОВСКИМ (типологически). Нет, стилистика, эстетика и обрядность русской церкви сохранятся. Никто не собирается ставить в храмах оргАны и переоблачать попов в сутаны. Но уния означает разрыв с имперско-монархической Византией и, скажем так, с традицией, выраженной в культе Александра Невского. Как ни странно это звучит для кого-то, уния сделает русское православие БОЛЕЕ РУССКИМ. Условно говоря, речь идет о «возврате» к новгородскому православию, которое прекрасно сочеталось с демократией и не мешало Новгороду быть частью Ганзы и Северной Европы (к несчастью для себя новгородцы не дозрели до идеи унии). На такую, демократическую, европейскую возможность для православия указывал еще Георгий Федотов.
После унии русская церковь перестанет быть духовной опорой и нишей монархистов, изоляционистов, поклонников Ивана Грозного и Сталина. И, главное, Церковь перестанет быть частью имперской политической системы. Она развернется к передовому обществу. Будет уже невозможно ее авторитетом подпитывать антизападное мракобесие, политическую реакцию внутри страны, внешний имперский реваншизм. Церкви надлежит быть частью общества, а не придатком госаппарата. И, похоже, в церкви есть здоровые силы, которые не устраивает казенная роль «духовной скрепы» архаичной империи.
Уния устранит духовную «легитимацию» извечного российского антизападничества, подрубив его под корень. Я, разумеется, не переоцениваю роль религии в жизни нашего народа. Однако тот факт, что главный религиозный авторитет отныне находится не в Москве, а в Риме, в центре Европы, полагаю, будет влиять на массовое сознание. Не сразу, постепенно, но будет. Как и тот факт, что отныне Рождество празднуется вместе со всем Западным миром или, по крайней мере, 1-го января — это предлагает Кураев (вполне здраво). Я убежден: у русского народа нет иного пути, кроме интеграции с Западом. А она предполагает и духовную интеграцию. Уния — ее важная составная часть.
Конечно, Путин будет против унии. Ведь уния меняет и даже ставит под вопрос весь многовековой конструкт российской политической системы с центром в Кремле. Уния лишает эту систему духовного основания, «скрепы». Уния упраздняет все смыслы этой системы, заквашенные на идее «особости» и антизападничестве. Российская политическая система издревле паразитирует на этих смыслах, манипулируя сознанием русского народа. Уния резко сужает возможности такого манипулирования. Вместо карманной табельной церкви возникает действительно независимая от государства церковь, обеспеченная ВНЕШНИМ папским авторитетом, находящимся вне досягаемости Кремля. Что это такое, прекрасно понимали еще отцы-основатели российской политической системы. Напомню: в 1445 году завершил работу знаменитый Ферраро-Флорентийский собор, ознаменовавший воссоединение (правда, недолгое) восточной и западной церквей. Нас сейчас интересует только один аспект этого важного мероприятия: в соборе принимал активное участие митрополит Киевский и вся Руси Исидор, всецело признавший унию. По возвращении из Европы Исидор повергся репрессиям со стороны князя Василия II Темного, но отказался отречься от унии и был вынужден бежать на Запад, где стал кардиналом и одним из организаторов обороны Константинополя от турок. Василию Темному не нужна была церковь, свободная от его милости и гнева, способная иметь свой собственный, независимый от государства голос. С такой церковью тиранию не построишь. Церковь как часть государства — вот аксиома существования российской политической системы.
Именно папский Рим, стоявший НАД монархиями Европы, довлевший над ними своим моральным авторитетом, нередко ограничивал произвол королей. Собственно, Рим-то и стал первым духовным носителем идеи объединенной Европы. Средневековую Европу в цивилизационное целое соединял, прежде всего, Рим, вобравший и античное наследие. Символично, что именно Римский (!) договор 1957 года лег в основу дальнейшего формирования Евросоюза. Замечу, само католическое представление о власти способствовало становлению европейской светской демократии, правового строя. Как отмечает Сергей Аверинцев,
католическое мировоззрение делит бытие не надвое («свет» и «тьма») — а натрое: между горней областью сверхъестественного, благодатного, и преисподней областью противоестественного до поры до времени живет по своим законам, хотя и под властью Бога, область ЕСТЕСТВЕННОГО (регулируемая правом — А.Ш.). Государственная власть принадлежит именно этой области; только еретик способен видеть в ней устроение дьявола, но попытки неумеренно сакрализовать ее тоже неуклонно осуждались.
НЕУКЛОННО ОСУЖДАЛИСЬ. Это совсем непохоже на византийско-московскую традицию, представляющую царя как земную «икону Христа» (а отсюда и всего один шаг до «иконы Антихриста»).
Русская духовность, — продолжает С. Аверинцев, — делит мир не на три, а на два — удел света и удел мрака; и ни в чем это не ощущается так резко, как в вопросе о власти. Божье и Антихристово подходят к друг другу вплотную, без всякой буферной территории между ними; все, что кажется землей и земным, — на самом деле или Рай, или Ад; и носитель власти стоит точно на границе обоих царств. («Византия и Русь: два типа духовности», «Новый мир» № 9, 1988).
Очевидно, что отсутствие названной «буферной территории» означает угрожающе низкую культуру права и прямой путь к ГУЛАГу.
Понятно, что уния будет размывать данную мифологему власти. И это прекрасно, ибо такой процесс станет признаком нашего вхождения в цивилизованный мир. Уния и сопутствующая ей церковная перестройка возымеет последствия не просто революционные в плане общественно-социальном и политическом, но и цивилизационные. С нашей, русской стороны уния означает, прежде всего, цивилизационный выбор в пользу Запада, русское возвращение в Запад, от которого мы были трагически отсечены в 13-м веке. Если же уния не состоится, то нас, скорее всего, ожидает участь византийских греков, которые саботировали решения Ферраро-Флорентийского собора и тем самым подорвали столь необходимый им союз с Западом. «Лучше турецкий тюрбан, чем папская тиара», — любили твердить византийские православные патриоты (аналог наших евразийцев). И в результате «унавозили» почву истории.
