Муравьёв не апостол
Как старообрядец учит школьников православию в альтернативном учебнике ОПК
Алексей Муравьёв, старообрядец-миссионер, неожиданный конкурент Кураева, тоже написал для светских школ учебник о православии и выступил в Москве с платными лекциями на тему «Есть ли Бог?». За 900 рублей можно было узнать ответ у Муравьёва — или сходить на лекцию Кураева за 300, а на оставшееся ещё и томик Докинза купить. А вот детям выбирать не приходится, за учебник платит государство.
Учёный дядя слышал звон...
Обычным училкам невдомёк, какие страсти стоят за разными именами на обложках. Марь Ванна не знает и кто такой «А. Е. Кураев», а уж про Муравьёва тем более. Зато для старообрядцев учебник их единоверца — неожиданный выход из резервации. Субкультура получила возможность говорить о культуре. На радостях бородатые дяди бросились покупать учебник за четвёртый класс то ли в качестве «Закона Божия», то ли как душеполезное чтение. Рецензенты с одного старообрядческого сайта советуют читать Муравьёва детишкам на ночь.
Маленькие староверы могут и просто разглядывать картинки. Среди десятков икон, иллюстрирующих учебник — ни одной живописной, «никонианской». С особенной строгостью выдержано оформление главы «Христианское искусство и быт». Тут даже нательный крестик на фото (с. 107) — специфического старообрядческого типа, такой не встретишь в обычной церковной лавке. Церковный хор иллюстрирует трио: девушки в сарафанах, платки заколоты, лестовки в руках, а юноша в кафтане, сложил руки на груди в любимой старообрядческой позе (с. 106). Только Муравьёв здесь сам себя перехитрил. Даже для «никонианских» храмов женщины на клиросе — нововведение начала ХХ века.
Пока бородачи радовались «своему» учебнику, Андрей Кураев старообрядчество Муравьёва увидел разве что в его молчании: в тексте «нет упоминания ни об одном церковном человеке или событии после раскола 17 века». Дьякон в своей критике если и предвзят, то не конфессионально: это ревность эрудита, недовольного тем, что о его любимом предмете пишут невежественно. Вместо рецензии Кураев разместил в своём блоге список таких ошибок, которых не ожидал от учёного. Как и от РАН, одобрившей учебник. Например, Муравьёв учит детей тому, что «твердь», сотворённая во второй день — это земля (с. 25), а день покоя из четвёртой заповеди — это воскресенье (с. 55). Марь Ванна, которая Библии не читала, но что-то такое слышала, так и повторит. А Вовочка-протестант спросит, почему в его Библии это «небо» и «суббота». И смеяться будут над Марь Ванной, а не над Муравьёвым.
До Муравьёва и Кураев не досмеялся — тот предпочёл не обращать внимания на критику. А ведь даже дотошный дьякон ошибки заметил не все. Например, историк Муравьёв не понимает, что гражданство Римской империи во времена Христа было привилегией. Её не имел ни Иисус, ни большинство иудеев, а потому фраза «Его собственные соплеменники и сограждане пожаловались на Него властям» (с. 35) глубоко невежественна. Или вот он утверждает, что у христиан, подобно иудеям, есть некий «главный храм» (с. 36). Или определяет киот (шкафчик, глубокая рама для икон) как «подставку» для них (с. 90). Или берётся нагрузить детей классификацией колокольного звона: «Звоны бывают разные: обыкновенный звон (благовест), праздничный (перезвон), торжественный (трезвон) и печальный погребальный» (с. 86). Власти веками запрещали старообрядцам использовать колокола. Вот и учёный дядя слышал звон, да не знает, где он. И детей как будто не слышал. Дети спросят: а чем это «праздничный перезвон» отличается от «торжественного трезвона»? Марь Ванне придётся выкручиваться, а Муравьёв опять всё напутал. «Печальный погребальный» звон, названия для которого в учебнике не придумано, это и есть перезвон. А трезвон — собственно, праздничный. Но четвероклассники вынуждены будут, выпучив глаза, отвечать на уроке заученную бессмыслицу.
Марь Ванна рада увидеть в учебнике поверхностные интеллигентские рассуждения вроде «колокольный звон украшает церковную службу». Ей невдомёк, что колокола — не вишенка на торте, они имеют свой функционал. Если вместо передачи собственных эмоций от колокольного звона объяснять этот функционал, всё становится просто и понятно. В отличие от католиков, православные колокола не вызванивают мелодий. Это очень простая сигнальная система, где всё зависит только от частоты ударов и количества колоколов. Редкие удары в один колокол — приглашение на службу, благовест. Частые в один колокол — набат, что-то случилось. Поочерёдные удары в разные колокола — кого-то хоронят, перезвон. Звонят все колокола — праздник, трезвон. Всё, дети научились различать разные виды колокольного звона, поняли его смысл. Заодно узнали об одном из культурных различий между православными и католиками, о котором часто не знает обыватель.
Абзацем ниже колоколов Алексей Муравьёв утверждает: «в нашей стране православные христиане молятся на старинном языке — церковнославянском. Православные привыкли к этому языку и понимают его легко» (с. 86). Муравьёв напрасно отождествляет привычку с пониманием. Как видно, это касается не только носителей церковнославянского, но и верующих специалистов в области так называемой «православной культуры». Кандидат исторических наук Муравьёв, наверное, не путается в азах, когда пишет о предмете своего научного интереса — императоре Юлиане Отступнике или сирийских подвижниках. Но он позиционирует себя и как религиовед, а в качестве автора учебника — наверное, ещё и как культуролог и педагог. Нельзя сказать, что в конфликте интересов между Муравьёвым-учёным и Муравьёвым-старообрядцем есть бесспорный победитель. Скорее, получился мутант — «православный учёный». Существо, говорящее не вполне с позиций веры, но и не вполне беспристрастное.
Две веры — два учебника
Дьякон Кураев и старообрядец Муравьёв, конечно, предвзяты. Но по-разному. Кураев рыцарь той идеальной церкви, которую он сконструировал в своём воображении. Можно протестовать, зная, какой товар стоит за этой рекламой (или считая, что рекламе вообще не место в школе), но сделана она талантливо.
У Алексея Муравьёва тоже есть идеалы, только он не может воспеть их напрямую: будучи старообрядцем, он различает православие консервативное, «правильное», и православие «порченое». Как в старообрядчестве, где нет второстепенных деталей, нет идеи развития и изменения, его учебник — довольно беспорядочное нагромождение фактов и размышлений. Он ходит по кругу, перескакивает с темы на тему, вязнет в деталях.
Открываем учебники. Кураев начинает рассказ о православии с вопроса о том, кто такой Бог, и посвящает этому весь урок. Муравьёв несколько уроков заставляет Марь Ванну продираться с детьми через тёмный лес: «Ветхий Завет» — «Новый Завет» — «Вселенские соборы» (даны термины «каноны», «еретики») — «Древние Отцы Церкви» — «Неписанное предание». И только потом — тема «Во что верят православные христиане», где Богу отдано два абзаца.
К концу своих учебников конкуренты пересекаются на теме «Христианская семья» — вопросе осязаемом и, в отличие от Бога, касающемся всякого ребёнка. Оба автора по-прежнему верны себе. Кураев рисует притягательный образ семьи, даёт полезные советы: «учиться любить надо ещё в родительском доме», «нужно уметь заранее замечать, что может причинить боль дорогому человеку», «без постоянного взаимного прощения и терпения жизнь в семье невозможна» (с. 87). Андрей Кураев подкупает тем, что говорит о просто хорошей семье, в которой нет ничего специфически христианского. Алексей Муравьёв остаётся занудой. «Когда у христиан рождается потомство, это большой праздник» (с. 149), — говорит он «потомству» таким же загробным тоном, как и на свою любимую тему: «когда же наступает смерть кого-то из членов семьи, все прочие берут на себя обязанность похоронить усопшего» (с. 150). За мертвящим слогом Муравьёва стоит не беспристрастность учёного, а отстранённость от жизни.
У дьякона Кураева нет здесь ни одной пустой, проходной фразы. У Алексея Муравьёва — одна за одной такие: «в православной культуре очень большое место занимает семья», «в жизни православных христиан свадьба, брак — очень важное событие», «в православной семье место детей очень важное» (с. 148-149). В самом деле, можно читать детям на ночь! Но самому лучше над этим параграфом не спать. Именно здесь легче всего произвести дешифровку текста, чтобы выявить те самые старообрядческие идеалы, о которых неприлично писать в школьных учебниках напрямую.
Андрей Кураев не пытается идти против течения времени. Он подходит к браку по-современному: «Семью создают два человека, полюбившие друг друга» (с. 86). Алексей Муравьёв, пусть походя, в рубрике «Для любознательных», говорит: «Молодые люди, которые ищут себе спутника жизни — мужа или жену, обычно просят благословения на брак у родителей» (с. 150). За этим «благословением» стоит бездна другой, традиционной культуры, основанной на чёткой иерархичности семейных отношений, на неуважении к личности. Это браки, заключённые против воли супругов. Это браки с малолетними — ровесниками современных четвероклассников (об этом они узнают потом, когда прочтут на уроках литературы «Путешествие из Петербурга в Москву»). Это и здоровая реакция на то самое «благословение» — старообрядческая «свадьба уходом».
Обычай «крутить свадьбу уходом» исстари за Волгой ведётся, а держится больше оттого, что в тамошнем крестьянском быту каждая девка, живучи у родителей, несёт долю нерадостную. Девкой в семье дорожат как даровой работницей и замуж «честью» её отдают неохотно. Надо, говорят, девке родительскую хлеб-соль отработать; заработаешь — иди куда хочешь. А срок дочерниных заработков длинён: до тридцати лет и больше она повинна у отца с матерью в работницах жить
(П. И. Мельников-Печерский. «В лесах»).
В историческом контексте зловеще звучит случайная, казалось бы, фраза Муравьёва: «Воспитанием детей занимаются все: и мать, и отец, и старшие братья и сёстры» (с. 150). Традиционная семья основана не на любви и не для радости, как думает целибат Кураев. Она, как верно замечает Алексей Муравьёв, «служит продолжению жизни» (с. 149).
Почему Муравьёв пишет, что у православных часто много детей (с. 149)? За этим стоит церковный запрет на контрацепцию, о выполнении которого, впрочем, свидетельствует статистика: число православных в стране доходит по некоторым опросам до 80%, а семей с пятью и более детьми — 0,5%, да и то во многом за счёт Кавказа. Многодетность коррелирует с низким уровнем образования матери и препятствует её профессиональной самореализации. Церковного запрета на то, чтобы женщина получала образование и работала, нет, но тут Муравьёв прямо ссылается на «традиционный уклад жизни»: муж — добытчик, жена — домохозяйка (с. 150). На теме семьи учебник Муравьёва заканчивается.
Недетское чтение
Учебник дьякона Кураева вызвал много критики. Это добротная религиозная пропаганда, воздействующая на эмоции детей и приватизирующая за церковью высшие достижения человеческого духа. Кураев показывает на заманчивые вершины, с которых открывается смысл жизни, красота, настоящая любовь и радость. А вот Алексей Муравьёв предлагает покопаться в корнях. Чем глубже, тем лучше. И терпит фиаско: копаться с ним не захотели даже критики.
Муравьёв говорит с четвероклассниками на непонятном языке, даёт много специальной информации (вплоть до слова «ипостась», с. 13), толком не разъяснённой и неусвояемой. Тут всё зависит от того, каким толкователем будет Марь Ванна. Наверное, она сможет пояснить загадочные для детей словосочетания типа «мастер круга Феофана Грека» (с. 32) или «кожаные ризы» (с. 47). Но, скажем, названия богослужебных книг, все эти зачем-то перечисленные Октоихи и Триоди (с. 87), ей самой покажутся диковинными — даже если Марь Ванна прихожанка местного храма.
Неудобопонятней всего Муравьёв, как ни странно, в главе о человеке. Там, где Кураев просто и увлекательно говорит о душе, муравьёвские писания похожи на эзотерику. «Адам был сотворён из глины, точнее из пыли» (с. 40). «Бог вдунул <в Адама> душу (она же разум)» (с. 41). Центр души «называют сердцем». В нём слышен «голос Бога», то есть совесть. Туда, внутрь сердца, «ум человека может „спуститься“» (с. 43-44). «Душа, по представлениям православных христиан, похожа на колесницу, она состоит из двух начал (двух коней) — быстрого и медленного, а над ними находится их возничий — ум. Быстрая часть души отвечает за чувство страха...» (с. 43) — и так далее. Марь Ванне остаётся дать ученикам задание нарисовать этот сюр, с подписью: «православный человек».
Основы православной культуры как нарочно изучаются в начальной школе — детьми, ещё не испорченными ни историей, ни географией. А может быть, и нарочно: так проще усвоить мифологическую картину мира. Как бы то ни было, Муравьёв готов рисовать её совсем по-лубочному. Зачем, к примеру, ему понадобилось целую страницу заполнять народным стихом о мученике Георгие Победоносце? Житие святого Георгия и без того сказочно: есть там и дракон, и принцесса. Но русский стих вдобавок совмещает исторические реалии разных эпох, не хуже академика Фоменко. «Царище Демьянище» заставляет там «святого Егорья Хораброго» покинуть «веру истинную, христианскую» и уверовать в «латынскую» — по представлениям коллективного автора, не только не христианскую, но даже «бусурманскую». Егорья рубят топорами, но «немецкие» топоры ломаются (с. 124-125). Алексея Муравьёва всё это как будто не смущает. Единственный его комментарий к стиху — идентифицикация латынобусурманского «царища Демьянища» с римским императором Диоклетианом (разумеется, язычником).
Муравьёв вообще не чурается упоминания жестокостей и насилия. Не одного Егорья рубят топорами. На страницах учебника говорится про растерзание дикими зверями (с. 69), трижды — про отрубание головы, про пытки (с. 117, 121), «жестокие казни» и льющуюся кровь (с. 68, 122). Из урока в урок автор возвращается к теме смерти. Завершив один грозными словами «после смерти он <человек> будет отвечать за все свои дела» (с. 44), следующий урок Муравьёв начинает подзаголовком «Катастрофа» и фразой: «в каждом городе и селе у нас есть такое место, как кладбище» (с. 46)... В основах православной культуры для детей Алексей Муравьёв считает необходимым рассказывать об аде, бесах и еретиках. В учебнике Кураева этих слов просто нет. А одни из самых частых — «радость», «радоваться».
Смеяться на уроках «по Муравьёву» всё же будут. Ведь он постоянно забывает, что говорит с детьми. Допустим, читают дети о том, что такое «любовь» и «страсть». К тексту прилагается картинка: ангелы обнимают монахов и целуют их в губы (с. 66). Реакция детей, должно быть, оскорбит автора учебника. Как известно, православные в последние годы стали оскорбляться очень легко. Муравьёв поспешил это и в учебнике зафиксировать: «говорить с христианами об этих Дарах нужно осторожно, чтобы не оскорбить их чувства» (с. 94). В последующих изданиях теме оскорбления религиозных чувств можно посвятить хоть целый урок.
Странный предмет
Архив одного из старообрядческих форумов раскрывает секрет, что же больше всего волновало единоверцев Муравьёва, ещё не видевших учебника: соблюдено ли там старообрядческое написание «Исус», или автор поддался еретическому «Иисусу»? Напрасно беспокоились. Вместо одного какого-нибудь имени хитрый Муравьёв написал сразу три: Йешуа, Иисус, Исус (с. 28). А ещё — «Никола Чудотворец» и «Николай-угодник» (с. 122), «чётки» и «лестовки» (с. 107), «повечерие» и «павечерница» (с. 112). Запутав школьников соответствиями из старого и нового обрядов (конечно, не названных), Алексей Муравьёв так и не сказал, что православие бывает разное.
Ещё раз Муравьёв вплотную подходит к проклятому вопросу, когда говорит о спорах между приверженцами разных религий (с. 7). На самом деле споры, конечно же, ведутся не столько между религиями, сколько внутри них. А все учебники ОПК строятся на ложном понятии о существовании некой единой «православной культуры», не замечая ни различных версий православия, ни изменчивости его исторического пути. Хотя, казалось бы, различия очевидны. Достаточно сравнить культуру православных Московского патриархата и старообрядцев часовенного согласия, а любые русские изводы православия — с культурой катакомбных христиан Римской империи.
Из такого невнятного предмета можно приготовить всё, что угодно: хоть перчёно-фундаменталистское, хоть рафинадно-модернистское. Слаще, чем у Кураева, и куда острее, чем у Муравьёва. Но даже и в самом пресном виде ОПК отравит детское мировоззрение. Убеждённость в неизменности религии делает верующего фанатиком, а неверующего — беззащитным перед глупостью.
Православная культура — это не только слишком разнообразное явление, но и не самостоятельное. Вслед за обществом дрейфуют те же «христианская семья и её ценности» из последней муравьёвской главы. Когда-то ценностью был род, а не личность: тогда супругов выбирали помимо их воли, венчали малолетних. А протопоп Сильвестр в «Домострое», учебнике ОПК XVI века, наставлял бить детей и жён. Меняются нравы и внешний вид православного христианина. Меняется церковное искусство: пение, иконопись, архитектура. Православную культуру сложно, да и незачем, отделять от истории общества и государства. Однако авторам обоих учебников удобнее представить православие сферическим голубем в вакууме.
Задача написать учебник ОПК с культурологических позиций, может быть, и решаема. Но едва ли ставилась всерьёз. Это видно по авторам учебников — церковным активистам, да и по результатам их праведных трудов — разным вариантам адаптации «Закона Божия». И как ни старался Алексей Муравьёв помериться с Кураевым бородой, он не вышел за рамки подлинной цели, поставленной лоббистом курса, РПЦ МП — обеспечение, выражаясь языком экономики, «лояльности клиентов».
В конце января патриарх Кирилл предложил расширить преподавание ОПК до девяти лет, со 2 по 10 класс. Синодальный Отдел религиозного образования и катехизации уже работает над новым курсом. Авторами его не станут, конечно, ни опальный Кураев, ни старообрядец Муравьёв.
