Евразийские неопатримонии
На президентских выборах в Казахстане, состоявшихся 26 апреля, предсказуемую победу вновь одержал Елбасы (лидер нации). Это официальный титул Нурсултана Назарбаева, бессменно управляющего страной вот уже 25 лет — с 1990 года.
Его белорусский коллега Александр Лукашенко находится у власти чуть меньше — 21 год. Сегодня у «батьки» идет уже четвертый президентский срок, но он намеревается принять участие и в следующих выборах, ожидаемых в ноябре текущего года.
Российский президент также приближается к этому политическому долгожительству. Недавно показанный по «России 1» фильм «Президент», посвященный 15-летию его первого избрания, изображает Владимира Путина далеко не обычным политиком, но почти мессианским спасителем страны.
Этот стиль выглядит совершенно закономерным для особенностей того режима, который сложился в странах «Евразийского союза».
В марте вышла исследовательская работа Владимира Гельмана «Модернизация, институты и „порочный круг“ постсоветского неопатримониализма». Ее автор — профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, в настоящее время руководит проектом Choices of Russian Modernization в хельсинкском Aleksanteri Institute. Возможно, для адекватного анализа постсоветской ситуации необходим именно такой «взгляд извне», свободный от некоторых распространенных здесь стереотипов.
Что такое неопатримониализм? В своем исследовании автор опирается на теорию Макса Вебера, согласно которой патримониализм — это форма традиционного господства властителя и лично обязанного ему окружения. Однако, в отличие от средневековья, постсоветские режимы не являются буквально монархическими, здесь все-таки сохраняется иллюзия всеобщих выборов. Тем не менее, они строятся на таком же жестком персонализме «национального лидера», а его окружение скорее выглядит как закрытая экономическая корпорация.
Владимир Гельман полагает, что эти режимы являются не реставрацией советско-вождистских моделей управления, но совершенно новой системой. Например, руководителям советского МПС «и не снилась такая свобода рук во вверенной им сфере управления, каковой пользовался и пользуется глава РЖД». Сегодня эта корпорация фактически стала личной вотчиной г-на Якунина, который извлекает из нее максимальную ренту (за счет пассажиров и региональных дочерних компаний), делясь ею с назначившим его руководством.
Неопатримониальная модель неотделима от «вертикали власти», автор даже называет их синонимами. А эта «вертикаль», в свою очередь, неотделима от коррупции — напротив, коррупция как раз и является способом существования этой системы. Здесь все построено на делегировании ренты «снизу вверх» и зачастую неформальных поощрениях «сверху вниз».
«Перефразируя слова популярной песни 1970-х годов из репертуара группы Boney M, эту схему управления можно обозначить Russian Greatest Rent Machine» — констатирует автор, несколько выбиваясь из строгой академической лексики.
Отсутствие множества современных институтов в России, Беларуси и Казахстане объясняется именно этим режимом «рентной вертикали». У такого режима просто нет потребности в развитии независимого институционализма, который может стать фактором общественного контроля над властью и крупными корпорациями, как это происходит в европейских странах.
Кроме того, в этом сказывается нарастающее противоречие иерархических и сетевых систем. Поскольку неопатримониализм строго иерархичен, он просто недооценивает современное значение сетевых, распределенных моделей управления. Чем по факту сам делает себя реликтом прошлого.
Например, в США как реальной федерации президент не может вызвать «на ковер» губернатора, а губернатор — мэра. Просто у каждого — свой уровень полномочий, которые не конфликтуют и исключают приказное давление «сверху вниз». Кроме того, колоссальную роль в самоуправлении городов и штатов играет широкая сеть негосударственных организаций, которые вообще не подчиняются никаким чиновникам, но только законам (которые, напомним, также в каждом штате разные). И эта страна, представьте, до сих пор не развалилась!
Представить подобную ситуацию в странах «Евразийского союза» совершенно невозможно. Здесь немедленно заголосят, что подобное нарушение «вертикали» неизбежно приведет к «развалу». Действительно, неопатримониальная система в таком случае рухнет.
Пока же российская власть использует сетевые технологии сугубо инструментально, игнорируя их кардинально возросший смысл для современного общества. Автор упоминает громко заявленный несколько лет назад проект «Открытого правительства». Первоначально предполагалось, что оно вовлечет множество гражданских активистов в управление страной, там найдут отражение актуальные общественные инициативы. Однако в неопатримониальной системе проект с очевидностью провалился — «по существу, результатом стало право холопов направлять в адрес барина электронные челобитные».
Наконец, само по себе слово «модернизация» стало звучать пародийно. Она теперь истолковывается не как приближение России к стандартам развитых стран, но возрастание эффективности все той же неопатримониальной власти.
Конечно, такие системы характерны не только для стран «Евразийского союза». Автор указывает, что и многие африканские государства живут при неопатримониальных режимах уже долгие десятилетия. Однако Африка все-таки не пытается утвердить значимость своих режимов, угрожая остальному миру ядерным оружием...
В оценке перспектив постсоветского неопатримониализма автор возлагает надежды на неуклонно возрастающие процессы глобальной интеграции. Например, в некоторых восточноевропейских странах также были попытки построить такие режимы, но они все же оказались преодолены по мере вступления этих стран в Евросоюз, нормы которого не допускают складывания такой управленческой модели.
Однако пока в российской пропаганде ЕС, да и вообще Запад рисуют «геополитическим противником», оценка более пессимистична. Но одно можно заметить с очевидностью уже сегодня — нарастающая несовместимость с развитым миром будет вызывать все большую абсурдизацию «евразийской» политики.
