Камень на болоте: масоны и Россия
Тема масонства всегда была в России больной темой. Масонство не жаловали при царях, не жаловали и при советах (так, за участие в промасонских кружках уже в конце 20-х загремел на Соловки Дмитрий Лихачев). Хорошо помню пропагандистские книжки брежневских времен, определявшие масонство как «реакционное буржуазное течение». Именно с масонством коммунисты связывали ненавистную им Февральскую революцию, «не замечая», что смыкаются с аргументацией «черной сотни». С особой остротой тема масонства зазвучала в перестроечные времена со стороны консервативных и крайне правых кругов — как один из векторов критики либеральных реформ. Я хорошо помню московский Манеж конца 80-х, где толпы активистов «Памяти» разыскивали масонскую символику в проектах мемориала на Поклонной горе. В целом в постсоветском российском обществе утвердилось настороженно-невежественное представление о масонстве как о чем-то подозрительном, заграничном и враждебном — вообще, довольно традиционное, я бы сказал историческое русское представление.
На этом фоне весьма выделялась научная деятельность Леонида Александровича Мациха (1954-2012), философа и теолога. Л. Мацих — известный специалист по масонству, много и плодотворно работавший в Израиле и США. Он был, можно сказать, популяризатором масонства как фактора цивилизационного становления Запада.
Я хорошо помню его лекции на канале «Культура» по теме «Метафизика Северной столицы: Петербург как преодоление византийского наследия». В них Мацих рассматривает Петербург и вообще петровскую модернизацию как масонский проект, резко и благотворно изменивший историческую парадигму России, стоявшей, по его словам, на краю пропасти. Мацих убедительно и, как всегда, увлекательно, красочно рассказывал о роли масонов в разработке и реализации петровского проекта империи, о высокой степени их влияния на Петра, о явно масонской подоплеке планировки Питера, о тамплиере Якове Брюсе и его встречах с Ньютоном — видным масоном, наконец, о встрече с Ньютоном самого Петра, устроенной Брюсом. Говорят, что царя посвятил в масонство Кристофер Рен, известный английский архитектор, астроном и геометр (1698).
Мацих считал, что даже сам исходный посыл строительства Питера — утверждение во чтобы то ни стало камня на болоте, на хляби, несет в себе масонский смысл победы над косным естеством. То есть то самое, что мне когда-то в молодости удалось уловить и выразить в своих стихотворных набросках о Петербурге:
Понимаю, пьянит весьма
Исправление естества.
Мацих полагал, что Петр умел вполне по-масонски ставить цель, находить средства ее достижения и добиваться осуществления своих замыслов. По мнению Мациха, Петр достиг всех поставленных целей. Однако так ли это, если считать, что целью Петра было преодоление византийского наследия?
При всем своем протестантизме Петр не только не вышел за рамки византийской модели, но, напротив, еще более усилил ее, вполне по-византийски став, по сути, главой церкви. В этом смысле даже прежний, московский строй был не столь последователен. На византизм Петра указывает, в частности, известный мыслитель протоиерей Валентин Асмус. Несмотря на внешний западнический антураж петровской России, ее политическая система и общий культурный код остались в основе неизменными. И само детище Петра — Петербург, европейский фасад империи, при всем его изначальном масонском импульсе разума и воли, в конечном счете, предстал неким городом-фантомом, городом-мороком. «Калмыцкая орда, расположившаяся в бараках около кучки античных храмов, греческий город, импровизированный для татар...», — вот, говоря словами де Кюстина, Петербург как результат, причем расчерченность Северной столицы, ее изначальная заданность головной схемой лишь усиливает фантасмагоричность этого города, не дававшую покоя Пушкину, Гоголю, Достоевскому, Белому, Блоку, Даниилу Андрееву... По замыслу масонских проектантов камень должен был одолеть болото, но болото победило, не поглотив камень, но окутав его дымкой своих испарений, смазав и раздвоив силуэт Питера. Четкость и бодрый позитивизм плана, широкий и смелый жест циркуля обернулись двоением и дрожью болотного миража. Гениально это выразил Андрей Белый в своем романе «Петербург» :
Снова бешено понеслись клочковатые руки, туманные пряди; двусмысленно замаячило пятно фосфора...
Оглушающий, нечеловеческий рев! Проблиставши рефлектором, несся, пыхтя керосином, автомобиль — из-под арки к реке; и — желтые монгольские рожи прорезали площадь.
Вряд ли Петр всерьез намеревался покончить с византийским наследием как таковым — он просто хотел убрать опостылевшие московские декорации и построить новые, петербургские, переодеть актеров в немцев, несколько обновить тексты ролей, не меняя смысла самой пьесы. Масонство при этом рассматривалось им просто как инструмент приобщения к передовому западному опыту, прежде всего научно-техническому. «Братья» стали для Петра важной подсобной силой в проведении авторитарной военно-бюрократической квази-модернизации, не затрагивавшей российскую политическую систему в ее сути, но обновлявшей эту систему, делавшей ее, по словам Александра Янова, «еще более мощной и угрожающей». Характерно, что Петр не воспринял от масонства ничего, что на Западе способствовало общественно-политическому прогрессу, развитию либерализма и гражданственности. Если Запад усилиями масонства превращался в авангард борьбы за права человека, то петровская Россия успешно приспособила масонов для установления военно-крепостнической диктатуры императора. Использовав «братьев», империя потом (при Екатерине II, Александре I, Николае I) неоднократно запрещала масонские ложи, справедливо видя в них источник идей, противоречащих всему ее общему строю.
Так какова же роль масонства в истории России? Мне, в отличие от наших патриотических конспирологов, видящих в «братьях» некую всемогущую демоническую силу, корежащую Россию по своему усмотрению, эта роль представляется весьма незадачливой. Все масонские надежды изменить историческую парадигму России, покончить с ее византизмом оказались в конечном счете несбыточными. Наиболее эффективно «братья» поработали лишь однажды, при Петре, но, увы, лишь в качестве его подмастерьев в деле варварской, деспотическо-милитаристской модернизации, формулу которой оставил опять же де Кюстин:
Пользоваться административными усовершенствованиями европейских наций, чтобы править шестьюдесятью миллионами людей по-восточному...
Сотрудничая с Петром, масоны не преодолели Московию, но превратили ее в огромную крепостническую империю, увешанную их символикой. Логика российского византизма поглотила масонов, и в результате они — западники и гуманисты — помогали Петру создавать циклопический цивилизационный противовес Западу и усиливать крепостное рабство.
Когда же масоны стремились играть самостоятельную роль, оставаясь верными себе, их дела в России шли еще хуже. Пылкий и путаный декабризм, давший одновременно и «большевика» Пестеля и либерала Муравьева, закономерно кончил виселицей и Сибирью. Февраль, аккумулировавший весь двухсотлетний освободительный потенциал русского масонства, обернулся грандиозным провалом: византийское наследие ответило большевизмом, причем по злой иронии эта реакция выступила в оснащении масонской символики и масонской риторики о «свободе, равенстве, братстве» и «новом человеке». Пафос созидания социального «парадиза» (рая на земле) явно перекликался с петровской эпохой, тем более что некоторые большевики, говорят, состояли в ложах. В реальности же происходила очередная варварская «модернизация», не затрагивавшая базового российского византизма и даже напротив, укреплявшая его и усиливавшая, хотя внешне «опять... отличалась эта Россия от своей предшественницы настолько, что казалась чужой страной» (Янов). Но уже при Сталине эта страна не казалась чужой, была вновь вполне узнаваемой. И точно так же, как в Российской империи никто не вспоминал о чисто масонском происхождении, скажем, Андреевского флага, так и в сталинском СССР не задумывались о тайной природе бесчисленных пятиконечных звезд, украшавших фасады, мосты, урны, капители советской столицы, не говоря уж о кремлевских шпилях...
Масонство расквасило лоб о Россию. Россия меняла масонство, а не наоборот. Российский византизм всегда оставался неуязвимым для масонских прожектов, но при этом успешно эксплуатировал миф о страшном, всепроникающем масонском заговоре против России как оплота «духовности», «правды» и «добра». Точно так же российские историки любят живописать «слабость» и «миролюбие» предвоенного СССР, дабы замять неприятную тему подготовки Сталиным массированного советского вторжения в Европу. Как я уже говорил, в недавнем прошлом антимасонский миф ожил при Горбачеве, когда массовая патриотическая печать писала о коварных «архитекторах перестройки», работающих по указке «вашингтонского обкома». Подозреваю, что в значительной мере эта критика вдохновлялась той самой конторой, которая, наряду с РПЦ сохранившись в качестве оплота византизма, отправила в историческое небытие — в компанию к Февралю — еще один знаковый месяц русских либеральных иллюзий: Август.
Пожалуй, единственное, что действительно удалось масонству, начиная с эпохи Петра — это прививка европейской культуры, во многом изменившая культурный код русского образованного слоя. Все эти нимфы, нептуны и аполлоны, населившие усадебные парки в соседстве с кособокими избами и онучами, дали в пору Серебряного века удивительные плоды, судя хотя бы по «Другим берегам» Вл. Набокова. И эта тонкая культура — тонкая и по качеству и по своей социальной базе — вступила в вопиющее противоречие с российским византизмом, отсюда и Февраль. Но сколь бы зверской реакцией ни был Октябрь, он не смог победить до конца в культурном аспекте. Да, в плане политическом Октябрь — дремучее московское средневековье, 16-й век, но у него получилась весьма специфическая культурная изнанка: великий русский авангард, питаемый западными соками. И даже победивший впоследствии сталинский классицизм на капиллярном уровне был связан с западной культурой, и был вынужден поддерживать определенный культурный кровообмен с Западом. Русская культура, с подачи Петра творимая по западным лекалам, прочно связала нас с Западом, который, таким образом, даже в эпоху железного занавеса продолжал влиять на наше общество, где никогда не исчезало западническое меньшинство. Русская культура — это, пожалуй, единственное, в чем масонский «парадиз» состоялся. Русская культура, начиная с Петра, стала инкубатором русского западничества. Даже критикуя Запад, она все равно открыта Западу, как, скажем, Достоевский. Объективно русская культура с петровских времен разлагает российский византизм. Неслучайно российская политическая система периодически предпринимает попытки ревизии, стерилизации русской культуры, стремясь изъять из нее наиболее вредоносные компоненты, будь то Чаадаев или «Черный квадрат». Однако даже самые почвенные наши писатели онтологически связаны с западной литературой, и тут ничего не сделаешь. По идее, чтобы нейтрализовать русскую культуру, ее надо всю выжечь на глубину в 200 лет, но это немыслимо даже для России. Поэтому мы наблюдаем затяжной, вялотекущий компромисс российского византизма с русской культурой как побочным детищем петровской модернизации. И (добавим толику исторического оптимизма), соответственно, в России всегда будет присутствовать (а возможно и наращиваться) городской западнический слой в качестве существенного фактора общественно-политической и культурной жизни.
В этом плане символизм Болотной площади, ставшей уже нарицательным понятием, весьма примечателен. Зимой 2011-2012 гг. мы были свидетелями и участниками очередной попытки утвердить камень западнических упований на историческом болоте и победить, таким образом, «естество» российского византизма...
Правда, сегодня уже очевидно, в какое болото, на глубину аж в 89 %, вскоре канул этот камень. На официальном уровне торжествует слегка причесанная идеология «черной сотни» с соответствующими представлениями о Западе и, в частности, о масонстве. Телевизор полным ходом рассказывает российскому обывателю о «тайных обществах», веками мечтавших погубить Россию, о «мировых заговорах», и «мировых правительствах». Все надежды записных перестроечных «масонов» сейчас похоронены, но при этом именно правящая каста выходцев из КГБ и образует, по сути, некую «ложу», пронизывающую всё и вся. Такое ощущение, что кремлевские чекисты организовали свою систему власти, исходя из собственных представлений о масонстве как мафии...
Нет, Россия — это не ледяная пустыня, по которой бегает лихой человек, как считал Победоносцев. Сегодня это огромное болото, из которого одиноко, углом все-таки торчит ограненный камень иллюзий и надежд.
