Без «Запада»: кризис российского мировоззрения
Соглашение о Транстихоокеанском партнерстве, заключенное на минувшей неделе между 12 странами региона, кардинально меняет привычные координаты — геополитические, геоэкономические и геокультурные. Пока это преимущественно экономическое соглашение между странами, на долю которых приходится 40% мировой торговли. Но в перспективе нельзя исключать его превращения и в политический союз — по типу Европейского.
Причем для самого Евросоюза он будет скорее не конкурентом, а партнером. Хотя с мировоззренческой точки зрения становление Тихоокеанского сообщества, вероятно, вызовет кризис традиционного европоцентризма в международных отношениях. Европоцентризм остается цивилизационным наследием Нового времени, однако все более приходит в противоречие с актуальными процессами глобализации, в том числе с бурным ростом тихоокеанских «тигров».
Созданием ТТП Соединенные Штаты наглядно подтвердили свою роль «первого полюса» мировой политики. Транстихоокеанское партнерство создается не в ущерб трансатлантическим отношениям, но дополняет их. Сегодняшняя Россия, судя по речи Владимира Путина в ООН, претендует на статус альтернативного, «второго полюса», которым когда-то был СССР. Однако масштаб несопоставим — геополитическое влияние России упирается в Украину и в Сирию. Причем имеет не экономическую, а военную природу, что вызывает в мире негативный информационный резонанс.
Что же касается кризиса европоцентризма, то для самой Европы он не представляет большой опасности. Напротив, в странах ЕС давно уже считается моветоном отстаивать «преимущества» европейских культур над другими. Как ни парадоксально, этот кризис окажется наиболее болезненным именно для российского сознания.
Русская литература и философия еще с XIX века живут в споре «западников» и «славянофилов». Официальная доктрина «православие, самодержавие, народность» расценивала собирательный «Запад» (Европу и Америку) как иную, зачастую враждебную цивилизацию. Даже после коммунистической революции, вдохновленной идеями европейца Маркса, эта дихотомия быстро воспроизвелась в СССР. Советская пропаганда изображала Запад в образе глобального врага, варьируя лишь эпитеты — от «коварного» до «загнивающего». И в современной России антизападничество вновь стало фактически официальной доктриной.
Но если до революции и в советскую эпоху Запад отвергался Россией вследствие ее собственной государственной идеологии, то сегодняшнее антизападничество являет собой чистую реакцию. Москва готова поддерживать любых зарубежных политиков — от правых националистов до левых сепаратистов — лишь бы те делали «антизападные» заявления.
Однако в условиях новейших глобальных трансформаций и возникновения Тихоокеанского сообщества само понятие «Запад» становится все более условным. Все-таки Японии, Чили и Новой Зеландии трудно приписать стратегию «атлантизма» (у российских геополитиков это расхожий термин для обозначения главного противника). В итоге — «антизападная» риторика теряет смысл. А самоцельная «борьба с Западом» перерастает во враждебность вообще ко всему окружающему миру.
Это сугубо реактивное мировоззрение испытывает известные проблемы с собственной идентификацией. Россию в противовес Западу обычно не называют Востоком — этот термин прочно ассоциируется с определениями «Ближний» и «Дальний». Доктрина евразийства также не срабатывает — она слишком обширна и может предполагать множество толкований. Кстати, евразийство часто трактуют как православно-мусульманскую цивилизацию, но текущая российская политика вмешательства во внутримусульманский конфликт сама разрушает возможности этого диалога.
Нынешняя Россия напоминает Византийскую империю, которая также считала своим главным врагом Запад, но пала под ударом с Востока. Еще очень характерное византийское свойство — там опасались всяких реальных модернизаций, предпочитая консерватизм, возведенный в абсолют.
Царская Россия ощущала свою преемственность от Византии и провела в XIX веке две войны, нацеленные на «освобождение Константинополя» (Крымскую 1853-56 и Русско-турецкую 1877-78). Захватить Стамбул и Босфор не удалось, хотя воинственные настроения в русском обществе тогда преобладали. Даже «Дневник писателя» Достоевского местами выглядит как набор лозунгов вроде «Царьграднаш».
Однако в этих настроениях ярко отразилась замкнутость консервативной геополитики на минувшей эпохе и ее неспособность увидеть ситуацию глобально и современно. Даже если предположить, что эти пропагандистски воспетые «проливы» были бы взяты, никакого выхода на океанский простор это для России бы не принесло, потому что Средиземное море с другой стороны было «запечатано» британским Гибралтаром.
Возможность выхода в глобальное измерение тогда открывалась совсем на другом конце света, но по причине доминировавшего европоцентризма российской политики ей не придали большого значения. Как раз между двумя турецкими войнами, в 1867 году Россия продала Соединенным Штатам Аляску. Историки по-разному объясняют поспешность этой сделки, но одна из вероятных версий состоит в том, что российское правительство желало предотвратить массовое переселение туда недавно освобожденных крестьян. В таком случае там вскоре возникло бы совсем иное, гражданское мировоззрение, чем в континентальной России, и русскоязычная Аляска могла бы потребовать независимости от империи по той же модели, как США добились ее от Британии.
Но если не углубляться в альтернативную историю, в реальности Тихоокеанское пространство всегда рассматривалось Россией как отдаленная периферия. Весьма показательное отличие — если порты на американском побережье Тихого океана (Лос-Анджелес, Сан-Франциско, тот же аляскинский Ново-Архангельск (Ситка)) возникали как торговые центры, то российские тихоокеанские города (Владивосток, Магадан, Петропавловск-Камчатский) строились прежде всего как военные форпосты империи. Это и обусловило кардинальную мировоззренческую разницу в отношении к территории и стало причиной резкого контраста в экономическом развитии по обе стороны океана.
Вероятно, именно эта разница до сих пор является препятствием для включения России в проект Транстихоокеанского партнерства.
Впрочем, преодолеть это отчуждение у России есть шанс. Можно обратиться к истории одного крупного трансконтинентального проекта, который сегодня иногда называют «фантастическим», хотя в начале прошлого века, даже на том уровне развития техники он выглядел вполне реальным. После прокладки самой протяженной в мире Транссибирской магистрали французский инженер Лоик де Лобель выдвинул идею соединить Евразию и Америку прямой железной дорогой, построив мост через Берингов пролив. Идею этой сухопутной магистрали «от Парижа до Нью-Йорка» одобрили Николай II и премьер-министр Витте, но последующие политические метаморфозы ХХ века не позволили ее реализовать.
С точки зрения глобальных экономических связей и развития ныне заброшенных северных территорий этот проект стал бы революционным. В нулевые годы о нем вроде бы вспомнили — но вскоре эти глобально-интеграционные идеи в России вновь уступили место привычному противостоянию с Западом. Хотя в реальности Аляска находится восточнее Чукотки — российские геополитики просто забыли, что Земля круглая...
