А был ли мальчик?
Состояние, в котором нынче пребывает «русский мир», те, кого оно гнетет и шокирует, обычно атакуют вопросами с восклицательными знаками. Что же с нами (с ними) происходит?! Почему так все переменилось?! Ведь еще совсем недавно было столько надежд?! И т.д.
Впрочем, многие из тех, кто эти восклицания произносит, чувствуют или понимают их риторический характер. И тут же вынимают из моря философско-политологических размышлизмов то или иное объяснение этого феномена. А мне вспоминается «перестройка».
Перестройка
Хорошо помню тогдашний коктейль ощущений: сложная смесь изумления, недоверия и пьяного кайфа. Граждане дивились новой «линии партии», пытаясь понять, чего от них на сей раз хотят. Одни недоумевали, искали за трескучими лозунгами сокровенный секрет, скрытый до поры до времени. Другие веселились, как дети у новогодней елки, с опаской пробуя сорвать с нее яркие игрушки и радуясь тому, что не получили по рукам. Их экзотические названия — «демократия», «гласность», «ускорение», «рынок» — будоражили воображение и смущали. Кто же мог сразу поверить в государстве вечного феодализма, что все это не балаган, не провокация, а «всерьез и надолго»! Да и никто толком не знал, что скрывается за оболочками диковинных слов.
Однако сверху повеяло такой вседозволенностью, подтверждающейся буйством СМИ, что граждане уверовали по меньшей мере в одно: языки отрезать не станут. И общество охватила эпидемия разговорчивости, которой оно не знало с эпохи «шестидесятников». Это означало, что едкий кухонный треп на уровне злых анекдотов выплеснулся на улицы и площади. А в этом качестве луженая глотка и энергичная жестикуляция обрели свойство товара, дававшего шансы пристроиться в политике. Сколько нахального, не страдающего комплексами дерьма всплыло тогда в ней, качаясь на надувных кругах с надписью «демократ»!.
Впрочем, «перестройку» я наблюдал из балтийских окон. А здесь новые поветрия воспринимались иначе, чем в России. И хотя и тут, и там они дули сверху, их запахи ощущались по-разному. На западных окраинах империи «свобода» была понята, прежде всего, как тяга к отпочкованию от прогнившей метрополии. Именно этот сквозняк стал главным и основным, потянув за собой все остальное.
И это понятно: склевать и переварить зерна капитализма прибалтам особой проблемы не составляло. Хотя бы потому, что они еще не успели бесповоротно выродиться в особую породу социума — «советских людей». Не тот стаж, другая историческая закалка. Сорок лет пребывания в Совковии не успели вытравить у них вкус собственности и воспоминания о довольно разумной и сытой жизни в период довоенной государственности. Стать хуторскими фермерами, торговцами или мелкими предпринимателями им было намного легче, чем россиянам. Этот вектор преобразований был не то, чтобы неважным: просто он не являл большой психодрамы, не требовал сильного напряга. Поэтому основная энергия здешней перестройки была направлена на то, чтобы использовать ее как шанс «перестроить» отношения с Москвой.
Внешне российская «перестройка» была во многом схожей. Та же разговорчивость, та же потребность в массовках, кайф от иллюзии участия в исторической ломке устоев... В те годы я часто бывал в Москве и Питере, встречался с политиками из «Белого дома» и Мариинского дворца, толкался в тогдашнем «гайд-парке» на Пушкинской площади близ ресторана «Арагви». Люди собирались кучками и целыми днями чесали языками, упражняясь в красноречии. Особенно неистовствовали молодые, с жаром разъясняя старикам и теткам преимущества рынка и конкуренции, многопартийности и диктатуры права над диктатурой пролетариата. Лица были светлые, глаза блестели от адреналина и восторга, в воздухе витала готовность к братанию и подвигам. То было время детской наивности и несуразных, фантастических иллюзий. Тогда еще предприятия работали и пенсии выплачивались бесперебойно, то есть деньги были. Только вот отоварить их было нечем. Казалось, все дело за малым: вот введут рынок, и пустоту заполнит изобилие. Публика с веками рабства в генах простодушно поверила в очередную сказку о халяве. Только вместо коммунизма благоденствие «как у них» на сей раз даровать должен был капитализм.
Червь сомнений
Однако хорошо помню ощущение восторга и предчувствия грядущих кошмаров одновременно. «Нет, что-то тут не так! Не может быть, чтоб ни с того, ни с сего народ цивилизации Московии, рожденной на руинах империи Чингисхана, позарился на т.н. „западные ценности“. Чтобы народ-государственник, привыкший всегда иметь над собой шапку Мономаха и коллективное стойло, вдруг превратился в мелких хозяйчиков, способных отвечать за судьбу своей семьи. И вся эта хмельная эйфория, расползшаяся по площадям и по лицам — не есть ли всего лишь инстинктивный „одобрямс“ на очередной эксперимент, затеянный партией. Вот наступит похмелье, очухается и ужаснется привычно: опять его кинули. И тогда начнется!», — нашептывал изнутри зануда-скептик.
Еще не пролилась кровь в Сумгаите, Баку, Тбилиси, Вильнюсе...Еще бандитский разбой не стал нормой повседневности. Еще чудовищная инфляция не ободрала до нитки возбужденных граждан. Еще не началась прихватизация ...До залоговых аукционов и семибанкирщины еще оставалось около десяти лет, Но уже и тогда при взгляде на российское веселье мерещился мрачный отходняк. И поэтому, когда он начался, когда потекли первые ручейки крови, то не было шока. Напротив, удивительно было то, что ломка проходит сравнительно терпимо, что российский мир не сгорел и не развалился окончательно.
Наверное, это было оттого, что слишком отравил душу экскурсиями в недавнее и давнее прошлое, организованное кампанией гласности. СМИ трещали от напора мрачного варева «правды о сталинщине» и «правды о развитом социализме». От прочитанного волосы шевелились на голове! Но еще больше поражало осознание того, что все это — не отзвуки далекой истории, а факты биографий твоих современников — мам, пап, дедушек. Тех, что живут по соседству и стоят в одних очередях за водкой. Палачи и жертвы — рядом. Сколько же живого воплощения унижений и обид, садизма и подлости, злобы и лицемерия, каторжного и халявного трудового опыта накоплено в «строительном материале», из которого объявлено было ваять «демократическое общество»!.
При этом не было никаких веских оснований полагать, что «перестройка» была востребована обществом. Во всяком случае, у него о желании «перестраиваться» и не подумали спросить. Людям надоели пустые полки, всеобщий бардак, лихоимство и хамство торговцев и чиновников, да еще и издевательство с отъемом водки. Но не было никаких выраженных признаков, что народ созрел для смены строя, привычной среды обитания. Скорей наоборот, в эпоху брежневского застоя с его вялым, формальным террором, люди приспособились к системе, научившись жить с максимальным комфортом, который она может дать. Они окончательно избавились от идеологической туфты, покрывшись защитной пленкой лицемерия. В ходу были две формулы адаптации: «как платят, так и работаем» и «где работаем, там и воруем». С учетом того, что система к этому добавляла такие дивиденды, как бесплатную медицину и образование и гарантировала от безработицы, то на круг выходило не так уж и плохо. А ведь не следует забывать, что при этом существовал и очень важный психологический компонент: равенство. Конечно, оно было относительным. Но в конструкции брежневского образца социальные неравенство в отличие от нынешнего отличалось, по меньшей мере, двумя важными пунктам.
Во-первых, номенклатурная элита, хоть и не в такой уже степени, как в сталинщину, но еще придерживалась «приличий» — не сильно красовалась из-за зазеркалья. Во-вторых, к началу 80-х на базе всеобщего дефицита само понятие «номенклатурность» потекло, охватив миллионы людей. К тому времени «уважаемым человеком» становился любой, кто имел доступ хоть к каким-то материальным ценностям: каждый продавец, кладовщик, грузчик, повар, официант, вышибала в ресторане, раздатчица в столовой, даже уборщица в ней... Блат и воровство стали тотальными и повседневными явлениями, «демократизирующими» общество возможностями откусывать от общего пирога. В этом смысле понятие «общенародная собственность» было вполне осязаемым. При этих условиях люди научились «не замечать» кудрявую жизнь элиты, а жизнь основной массы не раздражала контрастами.
Конечно, «проклятый капитализм» будоражил воображение, манил своей недоступной сладостью. Но мало ли звезд на небе, чтобы полюбоваться ими в лирический час и помечтать! Если бы им кто-то авторитетно и доступно объяснил, чего стоит создать собственный бизнес и жить безо всяких гарантий со стороны государства, то вряд ли ответом был бы восторг. Им же объяснили так, что в осадок выпала лишь вторая часть вопроса: «будем жить как они».
А был ли мальчик?
Увы, трезвый взгляд на общество, подтвержденный скоростью, с которой оно «разочаровалось» в «капитализме» и с еще большим фанатизмом ударилось в привычную троицу ценностей (Самодержавие. Православие. Народность), убеждают в том, что никакой предрасположенности, тем более — готовности к смене общественно-экономической формации в «русском мире» в конце 80-х не было. Был лишь очень непродолжительный миг иллюзий — не более.
Причем это распространялось не только на массового обывателя, но и на его «сливки». Более того, интеллигенция пострадала и схватилась за головы, пожалуй, в первую очередь. Вспомним, сколько мелодрам о скатившихся в нищету известных ученых, актерах, писателях выплевывал тогда ежедневно телеящик.
Российская драма конца второго тысячелетия состояла в том, что новый уклад жизни, который «капитализмом» назвать можно только в кавычках, был спущен сверху. То есть — от имени и по линии государства — строго в традициях исторической парадигмы. Указами, приказами, постановлениями. А потому он и сохранял у публики надежду, что государство возьмет на себя определенную заботу и о последствиях, не допустит беспредела. Только на этот раз оно растворилось, растаяло как дым. С приходом Путина, решившего на почве изобилия чуть-чуть поделиться с народом нефтегазовой рентой, плебс с колоссальным облечением и слезной благодарностью ринулся в привычное стойло. Вернулся в естественное состояние.
Возникает другой вопрос: а был ли мальчик вообще? Был ли homo soveticus действительно предложен капитализм? Какой строй принесли на руины Совковии члены Политбюро вместе с высшими слоями номенклатурной армии?
Ответ отрицательный. Во-первых, то, что придумали и спустили коммунисты, даже отдаленно капитализм не напоминает. В сущности, это была всего лишь юридическая процедура — переход собственности из состояния де факто в де юре. Причем на всех номенклатурных позициях — от партийных до хозяйственных. Конечно, переход этот не осуществлялся автоматически, и преимущество при разделе самых жирных кусков «всенародной» собственности было у тех, кто все это затеял. Ну а то, что раздел ее вылился в чудовищную даже по колониальным понятиям кровавую разборку, определялось двумя обстоятельствами. Умственной и физической деградацией партноменклатуры, особенно в ее верхнем слое. И самой внутренней ее конкуренцией при разделе пирога. Эти два обстоятельства позволили всплыть и вклиниться в окна размывающейся номенклатурной сплоченности криминалитету, который очень быстро слился с ней столь же плотно, как впитываются друг в друга металлы.
Принципиальное отличие такого сценария от древних, диких стадий капитализма и от альтернативных нынешних в том, что в них — хоть и в неравных весовых категориях, но в конкурентной борьбе за место под солнцем участвовали массы собственников. Ради этого в странах Балтии стразу же началась реституция — возврат земли и прочей недвижимости бывшим владельцам. В России ничего этого сделано не было. Да и вряд ли это было возможно в принципе. Даже в маленькой Литве, где не вымерли еще бывшие собственники, процесс возврата собственности растянулся на четверть века. А каково такое проделать спустя 70 лет в стране, где и архивы то, поди, давно все уничтожены. Трудно даже представить, на какие мучения бюрократической волокиты, произвола и склок была бы обречена сия затея!
Проще было бы просто раздать земли всем желающим. Подобно тому, как это сейчас затевается на Дальнем Востоке. Зародилось ли тогда в России фермерство как массовый средний класс?
Вопрос этот спекулятивный уже потому, что не вписывается в альтернативную историю. Ибо таковая при сценарии капитализма сверху исключалась. Хозяевам страны не нужен народ-хозяин. Это чужеродные, взаимоисключающие материи. «Широким народным массам» просматривалась лишь одна роль — балласта. Если при феодально-коммунистическом укладе они были нужны как кормильцы, то в новой ситуации даже рабы оказались лишними. Потому что хозяева превратились в рой расхитителей, поставивших целью вывезти капитал и себя из опустошенной ими и дичающей страны. Для таких народ, да еще и ориентированный на гарантированную пайку, стал лишь обузой, от которой хочется избавиться.
Нынешние ипостаси этого процесса — в ельцинской и путинской редакциях — суть формация чудо-юдо, которое даже пародией на капитализм не назовешь. Вариации фиксируют не смену сути, а фазы в развитии власти, которая от феодальной вольницы и разброда при определенных условиях эволюционировала к монархии. Какая из них «комфортней» для обыденной жизни — дело вкуса. В любом случае, тут требуется новый термин.
PS
Ну и...? — скажет читатель, которому в очередной раз нарисовали мрачную картинку. Что делать-то? По логике ее безнадеги выходит, что любое брыкание — суета сует.
Но это из разряда вечного спора по поводу сакраментальной формулы «Все действительное разумно...». В механическом толковании это карт-бланш на невозмутимо-циничную позу стороннего наблюдателя. Диалектик Гегель же, по-видимому, ответил бы — «Жить по совести». Или — по вкусу. Поскольку мир потому и меняется, куда-то движется, что всегда находятся одиночки, которые надеются на чудо и прут против ветра. Сколь бы не безумными и не бессмысленными казались их потуги.
