Приближавшие Весну

65 лет назад в Москве расстрелян человек. При Сталине этим трудно было кого-то удивить. Но человек не обычный. Начать с того, что — немец. Звали его Герберт Вальтер Бельтер. И он не был военнопленным.

Отмотаем плёнку на три года назад. 1948 год. ГДР ещё не существует. Германия разделена на пять оккупационных зон, одна из них — советская. С соответствующими порядками. Справедливости ради следует сказать, что в странах Восточной Европы поначалу приходилось изображать «народную демократию». С этим, возможно, связаны иллюзии многих некоммунистов, первоначально вступивших в СЕПГ (Социалистическую единую партию Германии, задуманную в стиле советского «блока коммунистов и беспартийных»). Бельтер был одним из таких, вступивших в СЕПГ в 1948-м. Через год он поступил на факультет общественных наук Лейпцигского университета, будущей профессией выбрав экономику. Но экономистом ему стать не пришлось: игры в «народную демократию» долго не продлились. Уже в ноябре 1948-го под арестом оказался Вольфганг Натонек — политический наставник Герберта.

Жизнь, конечно, помотала Натонека. Родившись в семье либерала, он сам стал либералом. Вполне немецкая, кстати, тенденция: дети не слишком далеко уходят от родителей. В своём роде консерватизм. В случае с Натонеком — либеральный консерватизм. Вольфганг совсем не напоминал современных российских либералов: в 1940-м его призвали в армию, но через какое-то время признали «недостойным носить оружие», а в 1945-м «недостойный» помог бежать трём советским военнопленным. В нацистской Германии он был поражён в правах и являлся лицом без гражданства. После войны Натонек оказался в советской зоне оккупации, где, не особо комплексуя, вступил в Либерально-демократическую партию (была там и такая, для лояльной интеллигенции). На современных российских либерал-демократов Вольфганг, к слову, тоже не был похож: его невозможно назвать «кремлёвским спойлером». Впрочем, Либерально-демократическая партия изначально задумывалась как «партия-обманка». Её создавали ради того, чтобы продемонстрировать Западной Европе многопартийность, якобы характерную для стран советского типа.

Став избранным председателем студенческого совета, Натонек принялся отстаивать независимость науки от идеологии. Представители советской администрации рекомендовали университету не переизбирать Вольфганга. Пресса всячески травила его. Но это не помогло: весной 1948-го студенты подтвердили его полномочия. Пришлось применить «тяжёлую артиллерию»: 11 ноября 1948-го (аккурат к 30-й годовщине окончания Первой мировой войны) гэбисты взяли его.

Сразу после ареста либеральная группа в университете оказалась под запретом. И не только в Лейпциге — по всей стране. Открытая дискуссия между либералами и христианскими демократами, с одной стороны, и коммунистами, с другой, стала невозможна. Возвратимся к Бельтеру, который, получив в июле 1949-го аттестат зрелости и поступив в университет, довольно быстро просёк новую фишку и уже к концу года собрал вокруг себя подпольную группу из 11 студентов и молодых рабочих. Полный список выглядит так: экономист Герберт Бельтер, Отто Бахман, Эрхард Беккер, стоматолог Петер Эберле, Рольф Грюнбергер, экономист Вернер Гумпель, Гюнтер Герман, политолог Зигфрид Йенкнер (сосед Гумпеля по комнате), экономист Гельмут дю Мениль (однокурсник Гумпеля и близкий друг Бельтера), Карл Мерчик и химик Ганс-Дитер Шарф.

На первых порах избегали так называемого общественного труда — коммунистической трудповинности. Затем перешли к написанию докладов, посвящённых ситуации в Лейпциге. Начали распространять брошюры об истинном лице коммунистической диктатуры. Наладили канал передачи информации в Западный Берлин, в знаменитое «Радио Американского Сектора». К тому времени советская зона оккупации оформилась в виде ГДР.

Дальше — больше. Бельтер и дю Мениль решают, что настала пора для наступления против коммунистической пропаганды. В октябре 1950-го как раз представился удобный повод — первые в истории ГДР выборы в Народную палату, на которых, согласно конституции, граждане «выбирали» кандидатов из единого списка. 5 октября, за десять дней до «выборов», друзья собрались в центре Лейпцига и начали раздавать антиправительственные листовки. Акция сама по себе прошла нормально, но по пути домой студенты наткнулись на рутинную полицейскую проверку. Можно догадаться, что у Бельтера обнаружены экземпляры нерозданных листовок; именно этим можно объяснить, что полицейские уже не выпустили его из своих рук. Дю Мениль, судя по всему, скрылся в Западном Берлине. На следующий день дом Бельтера обыскали; в доме нашли ещё больше листовок и сочинений. В тоталитарном государстве этого хватило для того, чтобы человек уже никогда не вышел на волю.

Далее началась вереница допросов участников группы: их арестовывали, допрашивали и передавали в руки советских «коллег по цеху», что, кстати, запрещалось первым абзацем десятой статьи конституции ГДР. Впрочем, у гэбистов с Бельтером это было взаимно: ни он, ни палачи не уважали эту бумажку.

После арестов и бесчисленных допросов недалеко от Лейпцига, в Дрездене, начался короткий процесс. 20 января 1951-го, через два дня после начала суда, вынесен вердикт: Бельтер, как руководитель группы, приговорён к смертной казни, остальные — к принудительному труду в советском лагере. Почти всем дали 25 лет, а Шарфу — почему-то 10 лет. Позднее Эберле вспоминал:

Никто из нас не понимал всей тяжести приговора. Все мы были убеждены в том, что заключение продлится недолго. И прежде всего, конечно, будет помилован Герберт Бельтер. Как горько мы ошибались... В Брест-Литовске мы увидели Герберта Бельтера в последний раз, когда его с завязанными глазами отделили от нас.

Других студентов отправили в Воркуту. В 1953–1955 годах их освободили по соглашению Хрущёва с Аденауэром. После освобождения практически все покинули ГДР. Например, Отто Бахман и Ганс-Дитер Шарф освобождены в декабре 1953-го, а в январе 1954-го бежали в Западный Берлин. Вернеру Гумпелю, Зигфриду Йенкнеру и Карлу Мерчику пришлось ждать ещё почти два года: их освободили в октябре 1955-го, после визита канцлера Аденауэра в Москву. В результате все выжившие участники группы Бельтера оказались в Западной Германии. Троих из них ждала научная карьера, и поэтому их можно найти по базам данных:
1) профессор экономики Мюнхенского университета Вернер Гумпель (родился 21 ноября 1930-го в Бухгольце-на-Рудных-Горах),
2) профессор политологии Ганноверского университета Зигфрид Йенкнер (родился 14 ноября 1930-го во Франкфурте-на-Майне),
3) профессор химии Рейнско-Вестфальского университета Ганс-Дитер Шарф (18 июля 1930-го в Лейпциге — 27 февраля 1998-го в Вольфенбюттеле).

Что двигало Гербертом? На трибунале он сам дал ответ на этот вопрос:

Я занимался нелегальной деятельностью, поскольку был недоволен ситуацией в Лейпцигском университете. У нас не было ни свободы совести, ни свободы слова, ни свободы печати.

Таких заявлений при Сталине не прощали. Тех, кого хватали (а схватить удавалось не всех), уничтожали. 28 апреля 1951-го пришла очередь Бельтера. Если верить Петеру Эберле, участники группы Бельтера находились в плену иллюзий, надеялись, что их пощадят. Возможно, здесь сказывалась немецкая формальная логика: все понимали, что нацистский режим был очень жестоким, а советский режим воевал против нацизма; значит, советским властям не чужд гуманизм? Этой наивности оказались подвержены даже такие тёртые калачи, как Вольфганг Натонек...

Верил ли сам Бельтер в милосердие кремлёвских гэбистов? С фотографии на нас взирает целеустремлённый молодой человек, будто играющий со смертью. Внешне он чем-то похож на Алексея Навального. Только, пожалуй, жёстче и циничнее. В усмешке скрывается неприятие скуки, ненависть к серости и пофигизму. Думается, девушкам нравился этот взгляд. Да и чекисты, наверное, оценили всю решительность Герберта. Потому и дали «вышку».

После расстрела Герберта кремировали и похоронили в братской могиле на Донском кладбище. До падения Берлинской стены его судьба оставалась тайной за семью печатями. 23 мая 1994-го Герберт Бельтер реабилитирован Генпрокуратурой РФ. Вышеупомянутый Петер Эберле в 2005-м посетил Москву и возложил венок к могиле своего товарища. А с 2009-го Бельтера и его соратников ежегодно чествуют в родном для них Лейпцигском университете. Их ставят в один ряд с борцами против нацизма. Но одиннадцать подпольщиков — не слишком ли мало?

Нет, это уже немало. Одиннадцать человек, бросивших вызов тоталитарному режиму,— это серьёзно. Их не зря боялись «люди в кожаных тужурках». Однако Бельтер и его друзья не были единственными.

Примерно через три месяца после казни Бельтера, 24 июля, в Москве расстрелян ещё один немец — Арно Эш. Родился он в литовской Клайпеде, а под занавес войны перебрался с семьёй в Мекленбург (на тот момент Клайпеда называлась Мемелем). Национал-социализмом пропитаться не успел, а коммунизм ему оказался чужд. Поэтому Эш стал либерал-демократом и выдвинулся в качестве молодёжного руководителя ЛДПГ. Он требовал отменить смертную казнь и обеспечить гражданские права. Вольнодумство не прошло даром: 18 октября 1949-го его взяли. В группе Эша было 14 человек, все они придерживались либеральных взглядов. В июле 1950-го советский военный трибунал в Шверине начал разбирательство по его делу. Если процесс над Бельтером прошёл быстро, то Эша судили почти год. Возможно, сказалось то, что Арно был известным политиком национального масштаба, а это, по логике скалозубов от охранки, показатель того, что человека завербовали «из-за бугра». Разве может политик с таким положением пойти против общественных привилегий? Разве что только за деньги. Или из идейной ненависти к социализму, ясен пень.

26 мая 1951-го Эша приговорили к смертной казни, а 24 июля расстреляли в Лубянской тюрьме. Похоронили там же, где и Бельтера,— на Донском кладбище. Реабилитировали, однако, раньше (19 июля 1990-го).

Как и Бельтер, Эш не обделён вниманием потомков. Если первого чтут в Лейпцигском университете, то второго — в Ростокском. Его именем назван лекторий в этом вузе, там же установлена мемориальная доска в его честь. В Ростоке, Шверине и Мекленбурге есть улицы имени Арно Эша. «Свобода — прежде всего отсутствие угнетения»,— эта фраза Эша стала одним из девизов молодых либералов Германии.

Лейпциг стал узловым не только в судьбе Бельтера. В тюрьме этого города 18 апреля 1955-го умерла поэтесса Эдельтрауд Эккерт. Как и Эш, она родилась вне пределов Германии, в Польше. Как и Эш, в конце войны вместе с семьёй переехала в коренную Германию, в Бранденбург-на-Хафеле. В 1949-м поступила в Берлинский университет, затем установила связь с западноберлинской «Группой борьбы против бесчеловечности». Как и Бельтер, распространяла листовки. В них она призывала бороться против правящего в Восточной Германии режима. 10 мая 1950-го её арестовали, затем пытали и судили. Трибунал приговорил её к 25 годам заключения.

В хемницкой тюрьме она работала швеёй, а после смерти Сталина, летом 1953-го, тюремное начальство разрешило ей открыто записывать свои стихотворения. Формально — в качестве поощрения за высокие производственные показатели. Кто знает, может, надзиратели просто прониклись симпатией к талантливой девушке?

После обнаружения туберкулёза поэтессу перевели в тюрьму Штольберга, а там и частичная амнистия подоспела. Теперь вместо 25 лет ей дали 8 лет, то есть выйти она должна была в 1958-м. Участники группы Бельтера, к слову, отбыли по 2–4 года срока (конечно, не считая самого Бельтера). А ей — 8 лет. За те же самые антисоветские листовки. Такова была тюремная арифметика в ГДР.

Как бы то ни было, до освобождения Эдельтрауд не дожила. Роковую травму она получила в швейной мастерской. Когда начали лечить — оказалось поздно.

Эдельтрауд Эккерт помнят в Бранденбурге; местные студенты (снова студенты, куда ж без них?) сняли о ней фильм. Сборник стихов Эккерт называется «Год без весны». Считается, что в своих произведениях она продолжила поэтическую традицию Райнера Рильке. В каком-то смысле её можно сравнить с Варламом Шаламовым. И он, и она писали о горестях тюремной жизни, только нашему соотечественнику повезло больше, и он дожил до освобождения.

Что касается Вольфганга Натонека (чей арест, возможно, подтолкнул Герберта Бельтера к активным действиям), то, в связи с улучшением отношений СССР и ФРГ, его освободили, и он, подобно участникам группы Бельтера, переехал в ФРГ. Занимался правозащитной деятельностью, стал дипломированным филологом, заодно просвещал детей в одной из гимназий Гёттингена. После воссоединения стал адъюнкт-профессором. Скончался 21 января 1994-го, ровно через 70 лет после кончины Ленина. А родился он, между прочим, ровно за 71 год до ликвидации ГДР. В его честь названа улица в Лейпциге, а с 1996-го Лейпцигский университет присуждает премию Натонека.

Глупо было бы думать, что со смертью Сталина студенческая активность в ГДР ослабла. Проблемы никуда не делись. Значит, остался стимул для борьбы. Одним из студенческих объединений послесталинского времени стал «Айзенбергский кружок» в Тюрингии. Этому предшествовали запрет христианских молодёжных организаций и принудительное зачисление их участников в восточногерманский комсомол (ещё при жизни Усатого). Томас Аммер и его товарищи рассудили, что беспредел надо прекращать. Пока люди раскачались, грянуло жаркое лето 1953-го. В Берлине как раз начались рабочие протесты, и айзенбергские студенты решили не отставать от старшего поколения. Кроме Аммера, в кружке состояли Иоганн Фрёмель, Рейнхард Шпальке, Гюнтер Шварц, Йоахим Маркштадт, братья Людвиг и Вильгельм Циры. В программе кружка можно было найти пункты об освобождении политзаключённых (Эдельтрауд Эккерт этот пункт очень пригодился бы!), легализация оппозиционных партий, свободные выборы, роспуск Штази, приватизация предприятий малого и среднего бизнеса, вывод советских войск.

В «Айзенбергском кружке» были не только студенты, но и школьники. Собственно, Томас Аммер, глава организации, на момент основания кружка ещё не получил аттестата зрелости. Вообще, на кружок сильное влияние оказывала церковь. Взгляды активистов разнились: от социал-демократии до консервативного национализма. Помимо антикоммунизма, для участников группы был характерен антинацизм, о чём свидетельствует равнение на Сопротивление времён Второй мировой, особенно на «Белую розу». Сам Аммер потому и создал кружок, что ему не хотелось через много лет услышать от своих потомков то, что родители его сверстников слышали от своих детей: «Почему вы ничего не делали? Почему не боролись против Гитлера?». Впрочем, отец самого Томаса Аммера как раз-таки боролся и даже состоял в компартии. Левизна передалась сыну. Борясь против коммунистической власти, Томас по сути боролся за восстановление общедемократических свобод, которые, казалось, ещё существовали в 1946–1947 годах.

«Айзенбергский кружок» занимался тем же, чем и группа Бельтера, и группа Эша. Юнцы распространяли антисоветские листовки, писали на стенах непотребные (с точки зрения режима) лозунги, уничтожали символику СЕПГ. При этом конспирация была на высоте: весь состав кружка знали только руководители, общих собраний не проводилось, «главного руководителя» не существовало. «На людях» участники кружка демонстрировали лоялизм, а Томас Аммер даже был секретарём школьной ячейки местного комсомола. Но дело шло: Фрёмель привозил заветные брошюры и листовки из Западного Берлина, Шпальке толкал их в массы (в основном листовки, а издания более «обширного» формата использовались для повышения собственной политической грамотности), Шварц воспроизводил их содержание более наглядно — в виде настенных лозунгов. Он же зачищал город от коммунистической символики.

Несмотря на мирные намерения, группа временами жестила. Например, в ноябре 1954-го попыталась захватить оружие в городском музее. Единственное, что удалось раздобыть (дульнозарядное ружьё), так и не понадобилось. В январе 1956-го кружковцы подожгли стрелковый тир, где тренировались полицейские и гэбисты. Но это всё было хардкором для наших героев; всё ж интеллигенция...

В группе насчитывалось до 30 человек, а по мере расширения числа участников росли и масштабы. Аммер, поступив в 1955-м на медицинский факультет Йенского университета, начал рыть почву на предмет установления связи с иными группировками антикоммунистического толка, а их в ГДР было немало. Другое дело, что все они были малочисленны.

Аммер вынашивал наполеоновские планы объединения маленьких «студенческих протестов» в некий единый общеуниверситетский протест, в котором студент Лейпцига был частью ровно такого же механизма, как и студент Йены; студент Бранденбурга — как и студент Берлина. Этим планам не суждено было сбыться. В 1957-м в кружке появился гэбистский «крот», а в феврале следующего года начались аресты. Далее — суд и 24 приговора (по количеству осуждённых). Томас Аммер получил максимальный срок — 15 лет. Хочется напомнить, что семь лет назад за то же самое деяние — распространение листовок — Бельтер и Эш получили «вышку». Какой-никакой, а общественный прогресс. Сроки всем вскоре скостили, а Томас Аммер освобождён за выкуп и переехал в ФРГ. Там же очутились Шпальке и Вилли Цир, причём случилось это ещё до процесса — друзья вовремя спохватились и успели бежать. Похоже на дежавю: дю Мениль из группы Бельтера тоже успел скрыться. Но это неудивительно: знаменитую Стену тогда ещё не построили, и многие воспользовались возможностью покинуть «государство рабочих и крестьян». Собственно, именно поэтому и пришлось строить Стену.

После воссоединения Германии все участники «Айзенбергского кружка» получили в национальном масштабе — свободу, в личном масштабе — почёт. Аммер, покинув ГДР, занялся исследованиями в области истории ГДР. Он во многом похож (причём не только биографией, но и внешне) на нашего соотечественника Владимира Буковского. Но есть нюанс.

Существует стереотип, согласно которому люди, пройдя коммунистические тюрьмы, становятся не только ярыми антикоммунистами, но и врагами всяческой «левизны», всякой «социальщины», всевозможных классовых теорий и марксизма-прудонизма-бернштейнианства в какой бы то ни было форме. С Буковским так и получилось: он стал злейшим врагом «леваков». А вот Аммер долгое время состоял в Социал-демократической партии [Западной] Германии. Может быть, сказался пресловутый немецкий консерватизм? Ещё в юношестве вступив в комсомол, Аммер и в зрелом возрасте не отрёкся от левых идей; наоборот, борьба против диктатуры воспринималась им как подтверждение своей приверженности «левачеству»; это была борьба за «истинную левизну», за «демократическую левизну». Хочется отметить ещё один важный аспект: Аммер, в отличие от Буковского, не покинул свою страну. Он остался на родине — от того, что она Западная, его отчизна не перестала быть Германией. А в 1989-м разделение на Восток и Запад ушло в прошлое.

Так за что же сражался Герберт Бельтер, казнённый 65 лет назад? Именно за это и сражался:
за то, чтобы распространителей листовок не казнили, а в идеале не преследовали; ✔
за то, чтобы любой человек мог открыто называть себя «левым», «правым» и даже «центристом»; ✔
за то, чтобы студенты и преподаватели не зависели от идеологии; ✔
за то, чтобы людей не принуждали «выбирать» кандидатов из единственно возможного списка; ✔
за свободу совести; ✔
за свободу слова; ✔
за свободу печати. ✔

Всё это осуществлено, причём первый пункт начал вводиться в жизнь ещё в середине 1950-х. Значит, не зря протестовал Герберт Бельтер. Значит, не зря Вольфганг Натонек подавал ему пример. Арно Эш не зря отстаивал гражданские права. Эдельтрауд Эккерт не зря боролась против бесчеловечности. Аммер не зря защищал чувства верующих (настоящие чувства, а не казённые). Студенты 1989-го не зря ломали Стену.

Антисоветское сопротивление в ГДР не ограничивалось студентами. Более того, студенты, судя по всему, не были главной силой этого сопротивления. Однако оно стало важной подпоркой для рабочего движения, к концу 1980-х окончательно расшатавшего восточногерманский режим, да и вообще систему восточноевропейских «народных демократий». Именно из студенчества рекрутировались рабочие активисты. Именно в университетах зрела крамола, изо дня в день подтачивавшая фундамент власти СЕПГ. Причины понятны: у людей вся жизнь была впереди, и им хотелось, как в рекламе, «взять от жизни всё». Им хотелось дышать полной грудью. «Мы хотели вести нормальную студенческую жизнь»,— сказал в феврале 2014-го 83-летний Зигфрид Йенкнер (участник группы Бельтера) в интервью изданию «Der Spiegel».

В этом смысле они могут напомнить французских студентов 1968 года, организовавших «красный май». Только вот путь к победе у восточногерманских студентов-активистов оказался более тернистым, более опасным. Может, именно поэтому они, в отличие от своих французских собратьев, победили? Ведь когда тебя не преследуют за листовки, то и побеждать нет смысла: главное уже достигнуто. У Бельтера смысл был, и он победил — посмертно.