Восемь минус один: казусы политической арифметики

В мировой политике возникают ситуации, которые невозможно, стремясь к непредвзятости, оценить однозначно. К числу таковых относится поведение и положение международного клуба, ныне именуемого «Большой семеркой» (G-7), который еще совсем недавно — до марта 2014 имел цифру 8. С того момента не иссякают комментарии по поводу целесообразности и последствий этого хода. Попробуем покопаться ней и мы.

«Великолепная семерка» теряет великолепие

Для того, чтобы понять, что происходит с этой политической тусовкой, стоит вспомнить при каких обстоятельствах и для чего она возникла. Взглянем в 1975 год, когда во дворце Рамбуе с подачи Гельмута Шмидта и Жискара де Эстена возникла «шестерка» (США, Франции, Германии, Великобритании, Италии и Японии), к которой затем присоединились Канада (1976) и ЕС (1977). Она возникла как площадка, как клуб по интересам, если хотите образности — как кабачок для неформальных встреч. Потому что для статуса организации у нее нет ни единого юридического признака: устава, секретариата, взносов, общего бюджета, определенных обязанностей членов и т.п.

Такой формат был задуман неслучайно, потому что у Запада появилась насущная потребность для общения закулисного, неформального, призванного пронюхать, прощупать истинные интересы и помыслы друг друга. В узком кругу людей, которые может и могут быть «сукиными сынами» в отношении друг к другу, но своими «сынами». А продиктован этот интерес был тем, что в треугольнике между Америкой, Европой и Японией обострились противоречия. Причиной тому стало фокусирование практически в одной точке сразу нескольких бед. Крушение Бреттон-Вудской финансовой системы (1971). «Бунт» ОПЕК, взвинтившего нефтяные цены на заоблачную для своего времени высь (1973). Последовавшая вслед за тем экономическая рецессия. Именно в ответ на эти вызовы появилась «шестерка».

Если просмотреть тематику, то в основном в круге этих финансово-экономических проблем прошли саммиты 70-80х годов. А затем возникла всеядность, свидетельствующая о том, что у клуба появилась бюрократическая инерция самосохранения. Это проявлялось в том, что первоначальная парадигма стала расширяться, пополняясь самыми разными проблемами, будь то демография и помощь беднейшим странам, возобновляемые источники энергии, экология, кибернетическая и ядерная безопасность, терроризм и пр. Соответственно ветвилась и ее оргформа: наряду с высшим уровнем, стали практиковаться встречи отраслевых министров — МИД, экономики, торговли, экологии...

Параллельно в экспертном сообществе появилось ощущение, что клуб занимается пустой болтовней. Его стали критиковать за пустую расточительность. В ответ предлагались разные прожекты реформирования. Например, Тони Блэр, будучи председательствующим, саммит 1998 года в Бирмингеме предложил провести без обычных чиновничьих свит — исключительно в узком кругу — один на один. Впрочем, в традицию это не перешло: формат выдержал проверку лишь двумя годами — в Колоне (1999)и на Окинаве (2000).

Полезный «бедный родственник»

Думается, что приглашение России и превращение «семерки» в «восьмерку» были предсказуемы. Такой шаг был логичен и полезен для поддержания престижа этой площадки. Ведь пока шла «холодная война», идеологический флер был важным атрибутом ее миссии. После «перестройки» ситуация в корне изменилась. Теперь у «семерки» появился новый, важный идейный мотив: приручить бывшего врага, помочь ему «перестроиться» на западные ценности. Вот почему Горбачев был приглашен на Лондонский саммит в 1990-м, а Ельцина с Мюнхенского (1992) вообще стал регулярным участником встреч семерки. Причем в 1994-м в Неаполе вторая половина саммита прошла уже с полноправным участием российского лидера. А в 1995 в Галифаксе было принято его предложение о проведении в 1996 первого саммита (по ядерной безопасности) в Москве. Еще две конференции на министерском уровне состоялись там же в 1998 и в 1999 годах.

Впрочем, все эти реверансы в сторону России вовсе не означали, будто Запад был с нею нараспашку. Официальное признание как полноправного члена ею было получено лишь в Бирмингеме в 1998. До того отношения строились по формуле 7+1, что практически означало участие лишь в некоторых мероприятиях. Да Россия и сама в 90-е вела себя как бедный родственник, в основном используя формат для поиска новых кредитов, реструктуризации долгов, жалоб на дискриминацию российских товаров на европейских рынках и т.п. попрошайничества. И лишь в нулевые, оправившись от дефолта 1998, стала соучаствовать в качестве донора в совместных проектах, а по списыванию долгов бедных стран вообще стала европейским чемпионом.

Конкуренты

Владимир Путин, которому тучные годы нефтегазовой ренты позволяли представлять Россию куда более солидно, чем Ельцин, до поры до времени высоко ценил площадку «восьмерки». Она давала ему то, что он ценит превыше всего — ощущение причастности к элите мировой политики. Венцом такого признания стал 2006, когда в Санкт-Петербурге прошел ее саммит на высшем уровне.

Но уже тогда будущий царь, еще играющий в демократа, позаботился о том, чтобы противопоставить Западному свой клуб, в котором бы он играл роль дирижера. И в тот же год, и в том же городе подговорил в ходе экономического форума министров экономики Бразилии, Индии и Китая учредить БРИК, который с присоединением Южной Африки обзавелся еще и буквой «С». «Пятерка» эта и по своему потенциалу, и по формату весьма напоминала «восьмерку», и изначально позиционировалась как некий противовес ей. Первый саммит нового клуба прошел тоже в России — в 2009 в Екатеринбурге.

Еще более ситуацию осложнило учреждение в Вашингтоне в 2008 году «Большой двадцатки» в ее нынешнем формате. Задуманная в иных комбинациях еще в 90-е годы как площадка для общения «большой восьмерки» с прочим миром, она одновременно стала и ее дублем. И это притом, что у формата 20 куда более мощное представительство: 85 % мирового ВВП, 75 % мировой торговли (включая торговлю внутри ЕС) и две трети населения планеты. А в ее саммитах участвуют в роли советников и наблюдателей все главные международные организаций — ВТО, МВФ, ВБ, ООН, ЕС. Журнал Spigel писал по этому поводу:

Мир, в котором произошли серьезные изменения, уже давно оставил G7 далеко позади. Не в последнюю очередь по этой причине в конце XX века этот небольшой круг расширили до G20, включив Китай, Индию, Бразилию, Индонезию, Мексику. Многие из государств, попавших в „Двадцатку“, больше не являются периферией.

Как известно, в состав «двадцатки» входит и Россия. Только ее статус при этом изменился. Пока она была в составе «восьмерки», то как бы присутствовала здесь в ее лице — пусть даже с «особым мнением». С изгнанием же она автоматически перешла в другой лагерь. Но если прежде ее позиция в ходе дискуссий в малом формате партнерам была известна заранее, то теперь она для них и враждебна, и куда менее предсказуема.

Эти два обстоятельства (помимо прочих) позволяют Москве весьма заносчиво и язвительно реагировать на свое отлучение от «восьмерки». В ответ на сигналы о возможности «замирения» Песков заявил недавно, что Россия не станет возвращаться в нее, так как предпочитает работать в более крупных форматах. И это не пустой кураж: на бойкот Сочи в 2014-м и перенос очередного саммита в Брюссель она отреагировала тем, что в июле провела саммит БРИКС, который российская пропаганда преподнесла как дипломатический триумф, подчеркивая, что он имеет и для России, и для судеб мира, куда большее значение, чем германские «междусобойчики».

Это сознают и на Западе. Вот как прокомментировал ситуацию Spigel:

И Лавров, и президент Путин безболезненно перенесут свое вынужденное отсутствие...Путину, как и его министру иностранных дел, не нужна G7. В Москве прекрасно понимают, что без России западный мир не справится с ключевыми вызовами современности — он не сможет победить боевиков „Исламского государства“, не сможет разрешить иранскую ядерную проблему и достичь мира на востоке Украины.

О том, что отлучение России — не самый лучший ход для «семерки», похоже изначально подозревали и некоторые ее члены. Громче и откровенней всех это транслирует глава германского МИД Франк-Вальтер Штайнмайер, неустанно повторяющий, что отказ от закулисного диалога с Путиным сильно ослабил возможности группы.

«Все время делается вид, будто возможность участия в определенных форумах — это подарок для России. Мы порой забываем, почему в наших собственных интересах привлечение России к международному партнерству и разделению ответственности», — заявил он, в частности, совсем недавно в интервью Spigel.

Сама Ангела Меркель пока воздерживается от подобного рода откровений. Но трудно предположить, что столь важная фигура в ее кабинете говорит вещи, совершенно противоречащие ее пониманию. На саммите в баварском Эльмау в середине 2015 она, хотя и выразила «общее мнение» о том, что возврата в прежний формат не предвидится, однако подчеркнула, что Москва «остается партнером Европы в решении ряда международных кризисов».

Одновременно в «семерке», похоже, поняли и бесполезность введённых санкций, которые при русском менталитете дают скорей обратный эффект: не деморализуют, а сплачивают нацию. Тем более, вряд ли помогут уколы по национальному самолюбию вроде предложения лишить Россию вожделенного чемпионата по футболу. Одна из последних струй — компроматы на персону ВВП с сюжетами из его блатной юности и связями с бандитами на питерском этапе, призванные показать плебсу, что ими правит не Бог, а браток с братками, — тоже вряд ли продуктивна. В стране, где чуть ли не все население за последние сто лет прошло через лагеря и тюрьмы, такой образ только роднит.

Каждому — свое

По сумме сказанного создается впечатление, что в действиях «семерки» — длинная цепь ошибок и провалов. Что ведет себя она неразумно и ситуация у нее — тупиковая.

И все же давайте попытаемся зерна отделить от плевел. В деятельности каждой организации, тем более такой эфемерной, как клуб, всегда есть жизненный цикл со своими фазами. Ибо ничто не вечно под солнцем. И в рамках этой динамики, вполне возможно, «семерка» отживает свой срок. Во всяком случае, в том виде и для чего она задумана. Этому способствуют и ее собственные ошибки, и успехи соперников.

Однако есть конкретные действия, которые нельзя оценивать скопом. Речь идет об отлучении России, точнее — конкретно Путина. Вопрос стоит шире: стоило ли давать волю эмоциям и объявить нерукопожатность? Или, как ни в чем не бывало, оставаться невозмутимо прагматичным: продолжать дипломатические раунды со всеми процедурами вежливого протокола.

Ответ, казалось бы, очевиден. Какие эмоции могут быть в политике! Ну, конечно, правильный второй ответ! Всегда нужно разговаривать. В конце концов, это ведь у
ВВП всенародная поддержка. А ее надо уважать...

Только возникает сомнение. Всенародная, да не совсем. А как быть с 15, 10, пусть даже 5 процентами инакомыслящих? Как расценили бы они невозмутимость Запада под триумфальный вой крымнашистов? И это притом, что мирового опыта уже более, чем достаточно, чтобы перестать трактовать «демократию» как волю большинства. Тем более, когда большинство искусно превращено в толпу.

«Семерка» своими демонстративными жестами поставила на это «думающее меньшинство». В этом был ее выбор. И в этом тоже есть свой прагматизм.