Средиземноморские танцы под музыку Парижа и ЕС

Диковинные танцы происходят вокруг ЕС. В то время, как среди европейцев зреет масса разочарованных в нем, а brexit положил начало реальным трещинам в его здании, есть немало стран, которые смотрят на Союз с вожделением. И упорно стремятся к нему. Причем, не только в Европе. Есть такие и в Африке.

Средиземноморский проект

Речь идет о т.н. «барселонском процессе», начало которого связывают с саммитом 1995 года. Но прежде небольшое предисловие.

То, что Европа является главным гуманитарным донором Африки — факт общеизвестный, подтверждаемый, прежде всего, денежными суммами, жертвуемыми знойному континенту. На ее долю сегодня приходится 55-56% официальной финансовой помощи извне.

Другой вопрос — отдача от нее, которая при тамошней коррупции постоянно стремится к нулю. При этом африканские вожди всякую малейшую попытку контроля за ее использованием демагогически расценивают как «вмешательство во внутренние дела». А европейцы, пасуя перед «традициями», долгое время не сильно и желали париться, все пускали на самотек. И, сказав «а», но не сказав «б», по сути, откупались от Африки, успокаивая себя, что чисты перед Богом и Демократией, предписывающими «богатым делиться с бедными».

Это продолжалось несколько десятилетий, и далеко не везде преодолено сегодня. Но был и есть один регион, где более зрелый и ответственный подход наметился и определился уже давно — еще в 50-е годы. Это присредиземноморская Африка, и прежде всего — страны Магриба (Марокко, Алжир, Тунис).

Считается, что основу такого сотрудничества заложила Римская встреча глав государств и правительств Средиземноморского бассейна в 1957, на которой была озвучена амбициозная цель — довести совместными усилиями качество жизни всех его обитателей до европейского уровня. В рамках этой парадигмы в 1970-е гг. был заключен целый ряд двусторонних соглашений с Марокко, Алжиром, Тунисом, Египтом, Иорданией, Ливаном и Сирией в сфере экономического и финансового сотрудничества. Ну, а расширение ЕС за счет Греции, Испании и Португалии привело к провозглашению в 1990-х гг. «новой средиземноморской политики» ЕС, отраженной в Барселонской декларации саммита глав МИД Европы и северных африканцев в ноябре 1995. С того времени встречи такого формата стали регулярными. И «Барселонами» (2,3, 4 и т.д) стали называться все встречи этой серии, независимо от того, проходят ли они в Лиссабоне, Марселе или Париже. Они сопровождались подписанием различных торгово-экономических контрактов, позволивших довести к началу 21 столетия оборот ЕС и африканского Средиземноморского региона до 30 млрд. евро в год.

Объяснение этому географическому акценту лежит на поверхности. Достаточно вспомнить, что все три главных страны Магриба — бывшие колонии Франции, теснейшими узами с нею связанные. И экономическими, и культурными. Алжир — так тот вообще считался ее южной провинцией. А в Тунисе французский язык преподается со 2 класса во всех школах, причем учительский состав до сих пор в значительной степени состоит из французов. Особняком в африканской части средиземноморского ожерелья позиционируется Ливия, которая из Османской империи в 1911 попала в колониальную зависимость от Италии, а после войны вплоть до провозглашения независимости в 1951 находилась под англо-французским оккупационным правлением. Теперь это вотчина исламистов и юдоль хаоса, расколовшаяся на два воюющих друг с другом «государства». Естественно, в «барселонский проект» она никак не вписывается.

Слабо вписывается в него и Египет — бывшая британская колония, страна слишком крупная и претендующая на особую роль в большом регионе мусульманского мира.

Этот уникальный проект включает и страны, весьма от Средиземного моря удаленные (из 35 прибрежных только 10), а также весьма друг с другом неуживчивые. В том числе Израиль и Палестину. Это объясняется тем, что цели его, отраженные в Барселонской декларации, отнюдь не ограничиваются формированием единого торгово-экономического пространства, но и крепко пропитаны политикой. Экономические связи и совместные проекты в нем призваны лишь создать базис для обуздания терроризма и радикального исламизма, борьбы с подпольной торговлей оружием и наркотрафиками. Ну и, по большому счету, для «встречи цивилизаций», поиска взаимоприемлемых ценностей.

Особенно там, где есть хоть какое-то встречное течение. Это, прежде всего, Магриб. Стремление к освобождению торговли от налоговых пут привело к тому, что все три североафриканские страны его — Марокко, Тунис и Алжир получили статус ассоциативного членства в ЕС. Причем задолго до того, как им осчастливили Грузию и Украину — соответственно еще в 1996, 1998 и 2002. Более того, в октябре 2008 Рабат подписал с Брюсселем соглашение уже о расширенном партнерстве, а в 2009 — о финансировании программы адаптации марокканского законодательства к нормам ЕС на 28 млн. долларов.

Кроме того, о своем желании последовать вслед за ними объявило Кабо-Верди (Острова Зеленого Мыса).

Одновременно это хорошие иллюстрации тому, насколько обладание такими статусами далеко от членства в ЕС. И что ошибочно считать, будто ассоциативное членство — это ступенька на пути в ЕС, к чему-то обязывающая. На самом деле, это всего лишь беспошлинная торговля, никак не связанная с ценностными ориентациями и экономическими «весовыми категориями». И что прием Украины в ассоциативные члены в принципе столь же мало говорит о ее шансах и сроках вступить в ЕС, как и в случае Марокко или Туниса.

Камень преткновения

На этом фоне довольно неожиданно прозвучало заявление Николя Саркози о намерении создать Средиземноморский союз (Union for the Mediterranean-UM), сделанное им во время президентской избирательной кампании 2006-2007 гг. В европейских столицах оно вызвало целую гамму чувств, самым характерным из которых, пожалуй, было недоумение. А когда выяснилось, что Саркози намерен ввести в новую структуру только прибрежные государства, это встретило резкую отповедь со стороны Ангелы Меркель. Для выяснения отношений потребовалась их личная встреча в Ганновере (март, 2008), лишь после которой гнев сменился на милость. Причем характер реакции был примерно такой: ладно уж, ради дружбы мешать не стану. Ценой же уступки из того, что известно, стали, по меньшей мере, два условия. Во-первых, Меркель согласилась поддержать партнера только при условии, что в UM войдут все 27 членов ЕС. И, во-вторых, она твердо дала понять, что не позволит черпать деньги под эту затею из европейской казны. Пусть Саркози ищет деньги под свои проекты на стороне где хочет.

Кроме того, Саркози пришлось долго уговаривать и Турцию, которая сильно встревожилась новым проектом. Анкара заподозрила — и не без оснований, что Франция, обещая сделать ее ключевой фигурой UM , использует эту площадку в качестве откупного взамен членству в ЕС.

Никакого энтузиазма не вызвала идея французского президента и со стороны председательствующей тогда в ЕС Словении. Тогдашний ее премьер Янез Янша откровенно вопрошал: зачем городить огород, когда поле уже вполне вспахано и засеяно в формате «барселонского процесса»?

Зато Саркози вполне поддержал тогда еще здравствовавший Муаммар Каддафи, который даже предложил создать в регионе единую валюту. Однако, именно Ливию ограничили в новой структуре статусом наблюдателя.

После всех этих пертурбаций и корректировок UM был представлен и учрежден в Париже 13 июля 2008 года как некий блок из 43 государств, среди которых прибрежных меньше половины. Причем в числе стран, не имеющих выхода к морю, оказались не только члены ЕС, но и Мавритания с Иорданией, а также коллективный член — Лига арабских стран. Штаб-квартиру разместили в Барселоне. Первым генсеком UM стал иорданский дипломат Ахмед Асаада, сейчас — бывший марокканский посол во Франции Фатхалла Сиджилмасси.

Но это — внешняя сторона трений. В экспертной же среде инициатива Саркози была воспринята не иначе, как амбициозный шаг Парижа в борьбе с Берлином — своим главным соратником и конкурентом за влияние в Европе — как внутри ЕС, так и в более широком формате. У Франции на это есть свои резоны. Во-первых, будучи членом ядерного клуба, она ощущает себя более мощной в военном отношении, чем Германия. И вторая роль вряд ли ее устраивает. Во-вторых, у французов куда более, чем у немцев, еще со времен Де Голля выражены антиамериканские настроения, и данный проект — это определенная претензия на раздел сфер влияния. Особенно в части Сев. Африки, которая для французов примерно также «родная», как для англичан — Индия. В-третьих, Франция, впрочем, как и вся Европа (и поэтому она не фальшивя может говорить от ее лица), заинтересована в диверсификации энергорынка. А Магриб — это настоящая сокровищница Африки. Речь идет, прежде всего, об Алжире, где запасы нефти по оценкам ОПЕК составляют 1,5 млрд. т, а газа — более 4,5 трлн. куб. м. (второе место в Африке после Нигерии). Кроме того, все три страны буквально нашпигованы ценными минералами: углем, ураном, железом, фосфоритами, медью, свинцом, вольфрамом, серебром и золотом, алмазами, марганцем и др. Получить к ним доступ, поучаствовать в реализации проектов транспортировки в Европу (в первую очередь — газопроводов) — это не только прямой гешефт, но и фундаментальная основа для роста политического веса Франции.

Некоторые склонные к глобальному теоретизированию аналитики усмотрели во французском проекте даже смену сложившейся матрицы сфер влияния: вместо деления Европы на Западную и Восточную — на Северную и Южную. Или, если следовать историческим аналогиям, возвращение к формату Римской империи. Еще до официального провозглашения UM высказывались фантазии о том, что южный вариант интеграции расколет ЕС, что появится новая коалиция стран со своим «брюсселем» и даже валютой.

Возникает вопрос: отчего же Германия оказалась столь уступчивой? Думаю, по очень простой причине. Мудрая, несуетливая А. Меркель, скорее всего, изначально скептически оценила перспективы амбиций Парижа. Особенно на роль арбитра и миротворца среди непримиримых посредством включения в одну упряжку Израиля и Палестины, Сирии, Ливии, Ливана, Египта. С момента основания UM времени прошло уже достаточно, но что-то незаметно пока особого энтузиазма со стороны членов этого «морского клуба» к таким проектам, как очищение моря, строительство кольца прибрежных автобанов, дипломатическое решение военных конфликтов и т.п. Напротив, главная их площадка — Сирия в декабре 2011 приостановила свое членство в UM в ответ на санкции в ее адрес со стороны ЕС. Как уже отмечалось, Меркель дала по рукам Саркози, когда он раскатал губу на общеевропейский бюджет. Рассчитывал найти частных инвесторов, но в условиях кризиса да еще при таких политических рисках, которые характерны для региона, желающих встать в очередь не оказалось.

С другой стороны, как формальная структура «благих намерений» («диалог цивилизаций», борьба с терроризмом и ваххабизмом, регулирование миграции и т.п.), UM не только не мешает, но и полезен. Особенно по последней позиции: ведь большой поток африканских мигрантов протекает через Марокко. Ничего плохого нет и в том, что Франция вместе со своими союзниками по проекту — Испанией и Италией — помогает странам Магриба в приобщении к европейским демократическим стандартам. В общем, идти на серьезный конфликт с горячим Саркози многоопытная Меркель не стала, позволила «потешиться», а амбиции сдулись сами по себе. Где теперь Саркози? Вместо него уже почти четыре года Франсуа Олланд. И что-то редко из его уст звучат даже упоминания об UM.

Холостой выстрел

Впрочем, говорить о том, что UM — уж совсем пустое место было бы несправедливо. Формально организация существует и кое что с ее помощью или хотя бы под ее вывеской делается. Впрочем, при внимательном рассмотрении, чаще — лишь под вывеской.

Это означает, что с глобальными, транснациональными проектами не клеится. А то, что делается, в сущности ограничивается локальными интересами и осуществляется по инициативе и на средства отдельных стран. Примером тому может служить строительство железной дороги, которая должна пройти по территории Иордании и Сирии и соединить Красное море со Средиземным. Расходы этого долгоиграющего (до 2020) проекта со сметой примерно на 400 млн. евро поделили между собой Иордания и... Саудовская Аравия. Он сильно застопорился из-за войны в Сирии.

Другой крупный проект (310 млн. евро) по созданию мощностей для опреснения воды в секторе Газы наполовину будет финансироваться странами Персидского залива, наполовину Европейским инвестбанком.

Некоторые проекты вообще с UM можно связать лишь географически. Взять, к примеру, строительство ветряных электростанций в Иордании (свыше 200 млн. евро). В сущности, это чисто национальная инвестиция правительства этой страны, финансируемая из самых разных источников, никакого отношения к UM не имеющих: Евро-арабский банк, Фонд международного развития ОПЕК, Международная финансовая корпорация...

Зато не состоялся презентованный под фанфары учредительного саммита UM глобальный энергетический проект — т.н. Солнечный план Средиземноморья. Он предполагал создание солнечных и ветряных энергомощностей в Сахаре, позволяющих к 2040 году обеспечивать от 15 до 20% потребностей ЕС. Однако, объявленный в разгар кризиса, он оказался заупокойной песенкой, и вскоре был снят с повестки дня.

Остается пока на бумаге и самый дорогостоящий транснациональный проект — завершение строительства Трансмагрибинской автотрассы из Марокко в Тунис (670 млн. евро). Причина — сложные политические отношения этих двух стран.

Для полноты картины стоит отметить, что есть еще несколько десятков мелких мероприятий на общую сумму примерно в 100 млн. евро. Это различного рода просветительские и профессиональные курсы, женские форумы, культурные мероприятий и т.п. стоимостью обычно до 5-10 млн. евро. Роль UM в них, впрочем, чисто символическая. Или притянута за уши. В Брюсселе и Страсбурге все чаще откровенно говорят, что этот французский выстрел был холостым.