В удавке советской культуры
В новом обзоре блогосферы: российский неофеодализм, буржуазия с Патриарших, ненависть к яблоку и войны избранных.
Народная примета
В тот момент, когда Дмитрий Анатольевич выложит в Твиттер селфи с резервным фондом, можно паковать чемоданы.
Королевство Путина
Все эти назначения путинских охранников и прочих гэбистов губернаторами конечно удобнее всего и злободневнее всего рассматривать в плане укрепления авторитаризма, зачистки в правящих элитах, подготовки к смертельному бою с какой-то непонятно когда грядущей революцией и т.д. Это действительно так — есть и авторитаризм, и подготовка, и зачистка.
Но есть же еще макроисторическая оценка. Назначение охранников и гебистов губернаторами (по сути, дарение им земель с населением за военную и охранническую службу) — это тот самый российский неофеодализм. Уже почти что официальный. Королевство Россия.
Космический уровень проницательности
Либеральная пресса и блогеры начали писать о давлении Кремля на партии «несистемной оппозиции». Некоторые блогеры и сами участники предвыборной «гонки» стали подозревать, что, возможно, непрокремлевские партии не получат большого процента или вообще не попадут в Думу. Обалдеть, какие интеллектуалы, что за космическая проницательность, уровень их аналитики заставляет меня чувствовать зависть.
История не прощает
Очень просто: нельзя менять город, не разобравшись с памятью о ГУЛАГе, массовых расстрелах, протесте на Красной площади в 1968 году, и не воплотив её в конкретные действия и объекты. И это касается не только Москвы.
«Неужели мы можем сделать вид, что всего этого не было и что мы куда-то можем двигаться и благоустраиваться, глядя на Бордо и на Милан?» — пишет Александра Поливанова (http://gefter.ru/archive/19198) и перечисляет, что именно забывать нельзя.
Главная беда людей, которые верят, что прогресс сметёт архаику, надо просто делать приложения, смузи-бары, корнеры и, простите, велодорожки, — беспамятство. Здесь репрессировали, забирали в воронке, расстреливали. Сюда невозможно без масштабного увековечивания памяти жертв внедрить повестку журнала Monocle. Прошлое выползет в той или форме, и, как мы видим, выползает.
Условному же урбанисту, городскому предпринимателю удобно действовать так, будто прошлого нет. Или будто за него над памятью уже поработали отцы, как, допустим, в Берлине, и свой урок можно прогулять.
Как-то с прохладцей урбанист с городским предпринимателем к истории. Чё на мозги капаете. Коктейль мешать мешаете. Хватит с вас памятных досок, к тому же вон музей ГУЛАГа отгрохали, чё ещё надо.
Ведь если разбираться с неприятной памятью, придётся доказывать что-то неприятным людям во власти, многие из которых считают, что репрессии — невеликий грех. И вообще, страна не та! (Кстати, Алексей Навальный с Леонид Волков теме памяти тоже не уделяют внимания; поправьте, если я не прав.)
История такого не прощает.
Важный выбор
Больно признавать, но Путин был избран в 2000 году на относительно честных выборах. С тех пор он последовательно разрушал хрупкую российскую демократию и преуспел в этом, настроив россиян друг против друга и против всего мира. Путин показал, как далеко можно зайти, используя демократические институты для убеждения большинства, что им грозит меньшинство, и что только он способен их защитить.
Последнее и наиболее тревожное сходство между Путиным и Трампом заключается в том, что очень многие не хотят верить, что человек подобный Трампу может когда-нибудь стать лидером самой могущественной страны в мире. В 1991 году, когда к великой радости распался Советский Союз, мы не могли поверить, что всего девять лет спустя бывший агент КГБ станет президентом России. Мораль: будьте осторожны голосуя на выборах, а то это могут оказаться последние настоящие выборы в вашей жизни.
Врагу не пожелаешь!
Никита Юрьевич Белых, известный своей продажей партии СПС за пост губернатора для себя и прокурора Пермского края для братца, отправился в отставку с поста губернатора. На храмы он теперь будет собирать в местах не столь отдаленных, народ там жалостливый, авось и подадут. Некоторые мои друзья справедливо говорили, что Белых был не худшим губернатором. Согласен. Но и вот назначенный новым глава Росреестра Игорь Васильев тоже не худший. Хитрый, аккуратный чиновник. Будет тоже на храмы собирать, но умнее.
А жителей города Севастополя — с праздником. Как бы я не относился к произошедшему с Крымом, но осетина-невменяйлу я никому не пожелаю.
Есть и плюсы
Случай с Патриаршими, который многие сегодня обсуждают (местные богачи добились закрытия заведений после 23.00 — чтобы посетители не мешали им спать), — на самом деле очень позитивный. Это зарождение а)солидарности б)один из первых опытов разговора с властью на равных. Да, своего добились «непростые люди» — банкир Гафин, архитектор Асс, ещё какие-то богачи. Но перемены в феодальном обществе всегда начинает буржуазия (даже — высшая буржуазия). Это европейская классика. Потом им понадобятся суды, университеты, парламент. Хочется на это надеяться, во всяком случае. А также хочется, чтобы «простые люди» перенимали их опыт, а не гыгыкали. В каком-нибудь Сабурово или Братеево — наверняка там у людей тоже множество проблем, которые надо решать, не дожидаясь благоволения великого герцога.
В удавке советской культуры
Наступили времена чудовищной, тягостной как гнилое августовское лето, безысходной ностальгии советских по советскому. Как политики не видят новых альтернатив, не владея современным языком и смыслами, так и прикормленные деятели культуры могут воссоздавать лишь самое себя. Они хотят вернутся в 70-е, в 60-е, в любые временные дебри, где им было комфортно в своеобразном культурном парнике, в коий они были втиснуты не по своей воле.
И теперь оказалось, что несамостоятельные и несвободные, практически не знакомые с современной литературой, музыкой, кино, они не готовы принять свои настоящие статусы — культурных профанов. Это, буквально, певцы красного барака, притом независимо от формальной декларируемой политической ориентации. Они не готовы понять и признать, что культура как основная методология управления реальностью постепенно будет отходить на второй план.
Современная реальность представляет собой нелинейную информационную среду, в которой культура играет вторичную, вспомогательную роль. Таким образом, мы можем рассматривать деятелей культуры советского типа (а таких здесь большинство) как один из стагнирующих элементов, затягивающих Россию в цивилизационную и культурную (как ни парадоксально!) бездну.
Культура — это псевдобесконечная апелляция к бытию. Но в силу конечности бытия, соответственно, и культура так же конечна. В преодолевающей противоположности ей — структура представляет собой прямое соединение с Небытием, Ничто. То есть, полным и окончательным утверждением его абсолюта.
«Завоёвывать надо не большинство, а меньшинства»
Вот у меня во френдленте который день идёт «пятиминутка ненависти» к партии «Яблоко». Всё бы ничего, и я бы тоже, вероятно, присоединился ко всеобщему недовольству (причины действительно есть), если бы не одно «но». Почему-то вся политически активная тусовка ломает копья над тем, как «завоевать поддержку большинства». А «Яблоко» делает ровно то, что делают, как ни странно, все нормальные партии — завоёвывает свои «нишевые» группы. То, что эти группы — ЛГБТ и мигранты, как говорится, «совсем другой вопрос». Но вот эта мания «объять необъятное», «заставить родной народ голосовать за себя», «поднять Русь к топору», конечно, очень хорошо маркирует что российских либералов, что националистов. Давно бы уже выстроили свои предвыборные стратегии и обратились к вполне конкретным группам и сообществам: мелкому бизнесу, аграриям, вплоть до хипстеров и казачества. Да, выбор одних групп автоматически влечёт за собой пренебрежение другими. Но такова политика. Нельзя объять «весь родной русский народ». Нужно разделить его на группы, показать НЕКОТОРЫМ из них всю выгоду от своей программы и заставить их голосовать за себя. А «Яблоко»... Обычная социал-демократическая партия, каких в ЕС навалом. Но вот только её электоральные возможности повыше, чем у играющего с «общенародным протестом» Парнаса.
Завоёвывать надо не большинство, а меньшинства.
Московская катастрофа
слушайте, а ведь офигенный фильм-катастрофу можно снять по мотивам всех этих ливней.
фильм начинается сразу, без титров.
в главной роли, конечно, константин хабенский. он работает учителем труда, зарабатывает копейки, да и те тратит на покупку сломанных табуреток для обеспечения учебного процесса. жена от него ушла к мэрскому чиновнику средней руки и живет теперь в трехкомнатной роскоши на алексеевской вместе с детьми, которых хабенский очень любит.
девочка совсем маленькая и тоже папу любит, потому что кто еще может сделать детскую куклу из двух гвоздей и шарика для настольного тенниса. а мальчик постарше, у него возраст говняхи, ведет он себя соответственно.
к тому же, новый папа купил плэйстейшен и джип, на таком фоне любой задумается о приоритетах. в общем, мальчик внутренне хороший, но слегка запутался и временно отторгает табуретки и самодельные игрушки в пользу коррупционной составляющей.
и вот в воскресенье хабенский идет встречаться с детьми, а в это время в московской ливневке забивается последний проток, сток, что у них там. по пути хабенский думает купить сигарет, но у него осталось сто рублей, и он в последний момент такой — нет, лучше дочке еще пару гвоздей куплю.
тем более, что ларек с сигаретами давно, вообще говоря, снесли.
— константин михалыч, дай закурить, — говорит ему знакомый алкоголик во дворе.
— бросил, — говорит хабенский и грустно улыбается. с некоторым даже отчаянием.
чиновника дома нет, он с остальными урбанистами уехал на открытие ярмарки костромских варений и солений, где флиртует с костромичанкой варей.
(тут нам нужно, чтобы камера походила туда-сюда как у финчера в начале panic room — сначала говно, потом варенье, а потом снова говно.
в говне мы видим начинающего архитектора с глупым именем борисоглеб — мама и папа хотели близнецов, но не вышло. борисоглеб с ужасом смотрит в темноту.
— о господи, — говорит борисоглеб сам себе. — нужно срочно всех предупредить!)
над москвой сгущаются тучи, но об этом никто не знает. только бабка у подъезда говорит хабенскому:
— что же ты, костя, зонтик не взял, а если дождь пойдет.
но это она не зло так говорит, а с симпатией. его вообще каждая собака любит, кроме жены, да и жена тоже любит, просто устала от безденежья и как-то подзабыла о чувствах.
костя улыбается и говорит бабке что-то умиротворяющее и уничижительное одновременно.
ну, например
— не заработал я еще на зонтик, хаха.
или
— говорят, что под дождь попасть — к счастью.
ну или еще какую-нибудь муть.
в общем-то, неважно, что он скажет, просто пусть хабенский улыбнется в этом месте.
итак они идут гулять и тоже приходят на ярмарку варенья. мальчик начинает говниться на пустом месте и при очередном гормональном взрыве просто убегает. девочке хочется мороженого с вареньем. в общем, ты на велосипеде, и он горит, и все горит, и ты горишь.
параллельно нам показывают импозантного лысого мужчину, который пробует варенье и, смеясь, рассказывает студенткам о том, как чудесно заживется здесь пешеходам уже через год-два. бывают нормальные злодеи, которые искренне хотят захватить мир, а бывают мелкотравчатые, которые хотят его обустроить. для них это просто работа (как у рене руссо из «бездны» или у этого андроида из «чужого»). наш — из последних.
и тут хабенский видит хмыря из мэрии, который у него жену увел. а у них сложные отношения, но мы же все культурные люди. ну и у хабенского дело есть.
и хабенский говорит, отрывая хмыря от вари и варенья:
— вася, ты погуляй пока с мелкой, а я тем временем старшего найду, пока он не закончил школу.
на заднем плане из люка вылезает борисоглеб и бежит к недозлодею.
— григорий, — говорит борисоглеб. — я тут рассчитал, нам нужно срочно менять ливневку, нельзя ждать ни минуты. я только что из, так сказать, полей. раньше в туннеле был свет, а теперь туннеля просто нет.
— вы, юноша, сначала умойтесь, — говорит ему григорий. — а то от вас вашими полями пахнет.
студентки смеются.
хабенский носится по пушкинской (камера как в «борне», только лучше, чтобы даже летчиков-испытателей затошнило) и, наконец, забегает в макдональдс. а там как раз его мальчик покупает себе пакет картошки и колу.
— я тоже люблю картошку фри, — говорит хабенский. мальчик презрительно усмехается. родители!
и тут дождь.
нет, не так. ДОЖДЬ.
нам показывают ливневку, которая стремительно заполняется водой. уровень воды в москве-реке поднимается до невиданного. сразу откуда-то сильный ветер, снег, радиоактивная пыль. и вот по москве несется поток грязной воды, сметая все на своем пути.
неправильно припаркованный автомобиль сносит и бьет об эвакуатор. у слепой старушки уносит собаку-поводыря (сама старушка уцепилась вставными зубами за светофор и держится). от вывески «чайхана номер один» отрывается «чай». на патриарших мы видим плывущую божену в окружении почти новых дамских сумочек, которые она собиралась продать на «авито» (одна из сумочек — подарок для внимательных зрителей — вовсе не сумочка, а макушка ильи варламова). к счастью, съемка ведется с вертолета, и мы не слышим, что она говорит. на крыше троллейбуса по садовому плывет кац.
нам показывают мэра. он ведет совещание из вертолета. вокруг молнии и все такое. чистый зевс.
— нужно срочно что-то делать, — кричит мэр военным из другого вертолета. — я вам доверяю, вся надежда только на вас.
на земле поток прорезает пушкинскую, разделив любящего отца и дочь, казалось бы, навсегда. хабенский с сыном стоят у окна, с ужасом наблюдая за стихией. главный герой автоматически перекладывает ломтик картошки фри из одного уголка рта в другой, как будто это зубочистка.
наконец резким движением губы хабенский заталкивает ломтик в рот.
— жди меня здесь, — говорит он сыну.
и бросается в поток.
новый муж бывшей мамы, конечно, оказывается слабохарактерный подлец и трусливо спасает свою жизнь, а дочку и варю бросает. девочку уносит потоком. эмоциональная сцена, даже две. подержав подонка за пиджак, хабенский снова бросается в в воду, времени нет.
— я же вам говорил! — говорит тем временем борисоглеб григорию. они стоят друг напротив друга под дождем, как нео с агентом смитом.
или, может, он говорит:
— ну как, достаточно я умыт?
в общем, что-то такое саркастичное, уместное, но при этом отчаянное.
григорий пытается ответить, но его сметает волна.
борисоглеб тем временем решает вернуться в канализацию, потому что решение можно найти только там.
хабенский ищет дочь, но находит куклу глашу, которая застряла в решетке люка. зная, что дочь глашу никогда не бросит, хабенский понимает, что дочь затянуло под землю (don’t ask).
и вот они встречаются под землей.
— я борисоглеб, — говорит борисоглеб.
— какое странное имя, — говорит константин.
— родители хотели мальчиков, — говорит борисоглеб.
они быстро понимают, ведь борисоглеб это изучал, что если пробить маленькую дырку в труднодоступном и опасном месте, то давление воды под землей вырастет в миллиард раз, и поток воды сам прочистит ливневку, а город будет спасен (don’t ask).
— но, — говорит григорий, который тоже внезапно здесь. — это же разрушит пешеходное пространство.
его никто не слушает.
на земле — а, точнее, в воздухе — мэр организует на базе мчс команду отсосов. их задача — отсосать воду из москвы и вылить ее в тверскую область, где как раз засуха и неурожай.
— хорошо, — говорит константин. — я согласен, хотя это очень опасно. но сначала я должен найти дочь.
— а как же я, — говорит григорий, но его никто не слушает.
— хорошо, — говорит борисоглеб. — мы пойдем по запаху варенья. малиновое же?
через десять минут они находят девочку. она промокла и озябла, но очень рада кукле.
— глаша! — кричит девочка и обнимает куклу.
— осторожнее, — говорит хабенский, улыбаясь. — гвозди.
— теперь осталось самое сложное, — говорит борисоглеб. — и опасное. нам нужно войти в поток еще раз. доплыть до труднодоступного места и пробить его.
— я готов, — говорит хабенский.
— мы наверняка погибнем, — говорит борисоглеб.
хабенский улыбается.
дочку вместе с картой подземелий отдают григорию. он должен быстро вывести девочку на поверхность, когда услышит гул.
— не плачь, — говорит хабенский. — я обязательно вернусь.
— тогда возьми с собой глашу, — говорит дочка. — чтобы тебе не было страшно.
хабенский и борисоглеб уходят в темноту.
— константин, — говорит борисоглеб.
— для друзей я костя, — говорит хабенский.
— а я — алиса, — говорит борисоглеб и снимает шлем. под шлемом у алисы прекрасные длинные волосы эмили ратаковски.
— ничего себе пельмени, — растерянно говорит хабенский.
— РОДИТЕЛИ ХОТЕЛИ МАЛЬЧИКОВ, — говорит алиса.
— постойте! — кричит им вслед григорий. — постойте! если вы сейчас свернете направо, а после телеграфа — налево, там подземная лаборатория допинга. в четвертом шкафчике во втором ряду есть вещество, которое позволит вам задерживать дыхание на тридцать минут.
— я бы задержала дыхание прямо сейчас, — кивает алиса.
— дочка! — говорит хабенский. — все будет хорошо! я очень тебя люблю и твоего брата-говнюка тоже.
все плачут, но надо идти.
на поверхности между тем кипит работа. бригады отсосов отсасывают воду для тверской области, но их слишком мало. мэр на вертолете снимает с крыш ошалевших котов. один из котов бежит по только что отсосанной тверской, но мэр не может оставить даже его на произвол судьбы. вертолет виртуозно приближается к земле, мэр протягивает руку, но пилот случайно касается поверхности полозьями, а гранитная плитка слишком скользкая, и вот уже вертолет, стремительно ускоряясь, несется по тверской к кремлю.
кот все еще бежит впереди вертолета (don’t ask).
— надо взлетать! — кричит пилот. — мы погибнем!
— я никого не брошу! — кричит мэр.
ранее собранные коты орут в вертолете от ужаса.
буквально за сто метров от кремля мэр хватает одной рукой котенка, другой отрывает старушку от светофора и запихивает их в вертолет. вертолет взмывает в воздух.
под землей, наевшись допинга, алиса и константин плывут к труднодоступной дыре. и вот они перед ней.
— как же мы ее пробьем, — говорит алиса.
звучит тревожная музыка.
хабенский достает из кармана глашу и с грустью смотрит на нее.
— гвозди, — говорит хабенский. — мы пробьем дыру гвоздями. но сначала, — говорит хабенский, — нам нужно взяться за руки, чтобы нас не разнесло в разные стороны.
— я согласна, — говорит борисоглеб. — только это не рука.
— о, — говорит хабенский.
они пробивают глашей дыру.
подземное цунами, крики, паника (5 минут).
наконец, когда нам кажется, что все потеряно, главные герои выныривают из реки.
почти сразу же они оказываются где-то у охотного ряда (don’t ask), где их ждут мэр на вертолете (don’t ask), мальчик (don’t ask), девочка (don’t ask), григорий (пришел с девочкой), бывшая жена (don’t ask), ученики константина (don’t ask) и массовка.
— папа, папа, ты вернулся! — кричит девочка и бежит к хабенскому.
мальчик тоже хочет подойти к отцу, но вспоминает, какой он был говнюк еще час назад и стесняется. отец обнимает его первым.
бывшая жена тоже хочет кого-то обнять, но вовремя замечает борисоглеба.
— папа, папа, — вдруг говорит девочка. — а где же глаша?
— глаша, — грустно говорит хабенский. — а глаша всех спасла.
глаза девочки наполняются слезами.
в это время за ее спиной вертолет опускается ниже, почти к самой земле. в последний момент мэр машет свободной рукой пилоту:
— не стоит совсем уж низко, плитка же.
в другой руке у мэра котенок.
— девочка! — говорит мэр. — поскольку ты очень смелая (а сценаристы так и не придумали тебе имя), вот тебе котенок.
— мама, мама, — говорит девочка, забыв о глаше. — можно я оставлю себе котенка?
— конечно, можно, — говорит мама, придвигаясь поближе к григорию.
константин по-дружески обнимает борисоглеба. мы понимаем, что он тоже хотел бы мальчиков.
коты выпрыгивают из вертолета и разбегаются по домам.
вертолет поднимается над героями.
вот они совсем маленькие и крошечные.
совершенно неважные, честно говоря.
просто какие-то люди.
а москва — прекрасна. чистая, умытая, новая. где-то вдалеке мы видим тверскую область — раньше там была, как известно, пустыня, а теперь сады.
в руках у мэра последний котенок — тот самый, которого он спас на тверской. мэр неуверенно подносит руку к голове кота, тот не отстраняется и дает себя погладить.
— как же мне тебя назвать, — говорит мэр.
камера уходит к горизонту. солнце то ли встает, то ли садится. в общем, красиво.
— я назову тебя бемби, — говорит мэр.
затемнение.
появляются титры.
«в одну реку нельзя войти дважды»
«но другого выхода нет»
Константин Хабенский в фильме
«Мэр»
«Важнейшим условием подлинной, а не только лишь символической, декоммунизации и модернизации является создание качественного современного гуманитарного образования»
Но если вы выросли в Совке и/или на его руинах, то для вас вполне естественно не различать гуманитарные науки и «болтологию». А одним из результатов всего этого стало то, что некие малограмотные клоуны написали докладную записку о том, что Крым отойдёт к РФ безболезненно, и эта докладная записка проскочила наверх и была принята к сведению. И ни один фильтр ни на одной ступеньке государственной иерархии её не забраковал, не умея отличить откровенную белиберду от научно обоснованного тезиса.
Результаты же налицо. Потому что в кузнице не было гвоздя, как говорится...
Этими же причинами в значительной степени объясняются проблемы с реформами в большинстве стран бывшего СССР. Часто можно слышать: «народ ничего не хочет», «люди не понимают и понимать не хотят» и прочее в этом духе, вплоть до хрестоматийного «им нужна палка!». Отчего так? Как всегда, половина ответа состоит в правильной формулировке вопроса. А именно: а почему они должны хотеть?
Чтобы хотеть некоего блага, люди должны понимать, что это — благо. А кто им объяснит? Кто поведёт за собой? Альтернативная элита? Так её нет. Грамотное экспертное сообщество? То же самое. А ведь то, что мы называем современной демократией и гражданским обществом — это, вообще-то, довольно сложные механизмы. И с ними надо уметь работать. И вполне естественно, что люди, которые не умеют этого (от слова «совсем»), к ним абсолютно равнодушны. И наоборот, оживают, когда видят знакомых троглодитов с массивной дубиной и загребущими лапками. Ибо это — понятно.
Поэтому нравится это или нет, но важнейшим условием подлинной, а не только лишь символической, декоммунизации и модернизации является создание качественного современного гуманитарного образования. На это нужно тратить большие деньги, несмотря на нищету — и даже именно из-за нищеты. (Посмотрите, каковы расходы на образование в Южной Корее, если вам кажется, что это слишком сильно сказано.) Причём первое поколение гуманитариев придётся выращивать за рубежом — тут, извините, без вариантов. А потом, по возвращении, создавать национальную систему гуманитарного образования не то, чтобы совсем с нуля, но во многом с нуля. Кстати, на постсоветском пространстве это уже не новость, Казахстан, например, хотя бы пытается двигаться в этом направлении.
И да, на всё это, если начать прямо завтра, потребуется лет десять-пятнадцать. Это если минимум. Но другого пути нет.
Долго? Долго. Впрочем, кое-какие паллиативные меры в этой сфере можно провести гораздо быстрее, но вот на этом мы пока закончим. Ибо есть вещи, которые лучше показывать, чем рассказывать.
В продолжение темы о деспотической и инфраструктурной власти в РИ
Вот хороший пример, как сочеталась в РИ сила деспотической власти и слабость власти инфраструктурной. При гуманнейшем воспитаннике Лагарпа, мечтавшем об отмене крепостного права Александре I в 1816 г. были введены военные поселения, т.е. частично солдат нескольких дивизий посадили на землю, частично крестьян нескольких губерний заставили одновременно с хлебопашеством нести военную службу. Эта мера не имела вообще никакого правового обеспечения — никаких регламентов или положений, данный вопрос не обсуждался ни одним государственным органом, всё совершилось, «так сказать, келейно — волею императора Александра и трудами графа Аракчеева» (Н.К. Шильдер). То, как проводилась в жизнь эта «реформа», мало чем отличается от коллективизации (но масштабы, конечно, несравненно скромней, хотя и преуменьшать не стоит — к 1825 г. военные поселения уже включали в себя треть русской армии): крестьян просто поставили перед фактом, что теперь они ещё и солдаты, более того, к «военизированным» деревням приписали тех, кто давно уже в них не жил и занимался торговлей или ремёслами: «Всех торгующих, способных к службе, не имевших никогда пашни и своих волов, хотя бы и кто из них и свой дом имел [на стороне], записать в действующие [эскадроны]». Несчастные крестьяне подняли несколько восстаний, подавленных с применением армии, сотни людей предстали перед военным судом.
Если это не деспотизм, то, что такое тогда вообще деспотизм?
В то же самое царствование 2 мая 1820 г. А.Д. Балашёв, генерал-губернатор округа, объединившего несколько губерний (Тульскую, Орловскую, Воронежскую, Тамбовскую и Рязанскую) писал Благословенному из Воронежа: «Отеческое сердце ваше, государь, содрогнется при раскрытии всех подробностей внутреннего состояния губерний... Не только воровство в городах, не только частые и никогда почти не отыскивающиеся грабежи по дорогам, но целые шайки разбойников приезжали в усадьбы, связывали помещиков и слуг, разграбляли дома и пожитки и потом скрывались: смертоубийства производились заговорами и убийцы не находились. В селениях власть помещиков не ограничена, права крестьян не утверждены... Недоимок миллионы. Полиция уничтожена. Дел в присутственных местах кучи без счету, решают их по выбору и произволу. Судилища и судьи в неуважении, подозреваются в мздоимстве... Хозяйственной части нет и признаку. Главнейшие доходы короны основаны на винной продаже! Всемилостивейший государь! ... Слава воина и дипломата гремит по Европе, но внутреннее управление в государстве вашем расслабло! ... Все части идут раздельно, одна другой ход затрудняя, и едва ли которая подается вперед...»
А вот это называется слабая инфраструктурная власть.
(Все цитаты по: Мироненко С.В. Самодержавие и реформы. М., 1989).
Имеют ли право?
Имеет ли москвич право требовать тишины у себя под окнами?
Имеет ли право женщина, которая, работая в ЕБРР, взяла миллионную взятку за предоставление кредита и купила на эти деньги квартиру на Патриках, требовать тишины? А если принять во внимание, что она считает жителей других районов людьми «другого уровня», но все-таки не саранчой? А если допустить, что она любит шум, а тишина ей нужна только затем, чтобы защитить свои инвестиции? А что, если она еще из симпатичных жителей своего района, большая часть — много хуже (это похоже на правду)? А что, если рядом живет вице-мэр?
Сколько интересных вопросов ставит перед нами кипящий жизнью мегаполис.
Тэтчер и эти!
Следует сказать пару слов о той эпохе — стыке 1960-ых и 1970-ых гг. После отмены сегрегации в США в 1964 г. и студенческих беспорядков во Франции в 1968 г. в Европе и Соединённых Штатах началась «контркультурная революция». Молодое поколение, выросшее после Второй Мировой войны в условиях «славного тридцатилетия» (бурного экономического роста и повышения уровня жизни) не знало, что такое война, голод, потеря близких, что значат такие понятия, как «вера», «нация», «честь», «долг», «отчизна». Им было мало материального благополучия, им нужна была пресловутая «свобода» от «устаревших» (т.е. нормальных) ценностей, догм, установок. Свобода (от ума), равенство (добра и зла) и братство (пороков). В результате в западноевропейском обществе стали резко усиливаться левоэкстремистские настроения, появилось новое политическое течение «новых левых», которые вдохновлялись идеями экзистенционалистов (Ж.-П.Сартр), неомарксистов (А.Грамши) и представителей Франкфуртской школы (Г.Маркузе, Э.Фромм и др.). Это молодое поколение (точнее — его большая часть) не испытывала уважение к традиции, порядку, к старшим поколениям. Нигилизм заразил умы многих.
Первым мощным «ударом» этого поколения стали студенческие беспорядки в мае 1968 г., во Франции. Они проходили под левыми (троцкистскими, маоистскими и анархистскими) лозунгами против «закостенелого режима» консерватора Шарля де Голля, а также против существующих ценностных норм и культурного наследия. Несмотря на то, что французское общество тогда сказало твёрдое «нет!» подобным настроениям (на парламентские выборах 1968 г. со значительным перевесом победила коалиция правых сил), фитиль был зажжён.
«Контркультурная революция» ударила и по британской молодёжи, до этого — довольно консервативной. Многие университетские кампусы стали в те годы пристанищем левых студенческих кружков и т.п. объединений. Молодёжь быстро теряла своё уважение к монархии, церкви, обществу «всеобщего благоденствия».
И в эти сложные годы Маргарет Тэтчер возглавила это — считавшееся довольно «трудным» — министерство. На этом посту она чётко проводила политику укрепления влияния классических учебных заведений (вспомним, что именно одно из таких заведений дало ей блестящее образование) в противовес их «унификации», чего требовали лейбористы. Также она отменила бесплатную выдачу молока детям — традицию, оставшуюся в стране со времён Второй мировой войны, и совершенно неактуальную в те годы (в 1970-е любая британская семья могла позволить себе купить ребёнку достаточно молока, в результате чего дети в школах молоко не пили, и оно попросту скисало). За это Маргарет подверглась жёсткой критике левых всех мастей, а особенно — студентов (в кампусы отныне она входила только в сопровождении полиции). В то время она показала себя как убеждённой элитисткой, в противовес царившему тогда в умах многих эгалитаризму.
Есть два стула
Есть два противоположных подхода к проблеме легитимности выборов. Согласно одному главной угрозой являются нечестные выборы, второй подразумевает, что выборы могут быть какими угодно, лишь бы о них говорили хорошо. В первом случае борьба идет за честные выборы, во втором — с теми, кто их критикует, и вопрос в том, какой подход выберет ЦИК.
Война избранных
Недавние драматические события — аресты руководителей управления Следственного комитета по Москве и обыски у главы Федеральной таможенной службы — породили множество версий относительно конфликтов внутри силовых органов и рассуждения о чуть ли не готовящемся перевороте. В кругах серьезных исследователей российской элиты начались разговоры о"чекистократии-2«, приходящей на смену прежним элитным группам, представители которых знали В. Путина задолго до того, как он стал президентом Российской Федерации. Вполне может быть, что речь идет только о смене поколений или о борьбе «отдельных групп» силовиков за влияние на Кремль, но мне кажется важным отметить несколько иной срез проблемы, в некоторой степени еще более тревожный.
Владимир Путин всегда опирался на выходцев из силовых структур, из которых происходит и он сам, — это хорошо известно. Однако на протяжении всех 2000-х годов легко заметными были две тенденции. С одной стороны, немалая часть ближайших друзей президента (пусть даже знакомых ему по службе в КГБ) расставлялась на ключевые посты в сфере бизнеса: «Газпром», «Рособоронэкспорт», ВЭБ, «Роснефть» — лишь некоторые из примеров. С другой стороны, значительное влияние на президента оказывали те, кто, также будучи его давними знакомыми, непосредственно ушли в бизнес, пусть и тот, что был тесно связан с Кремлем: тут вспоминаются Г. Тимченко, А. Ротенберг, братья Ковальчук, В. Якунин, Н. Шамалов и многие другие. Оба эти тренда указывали на то, что созданная в стране политическая система должна была гарантировать возможность для избранных заниматься бизнесом и условия для высших лиц государства получать от этого выгоду. Панамские офшоры, предельно непрозрачный «Сургутнефтегаз», «Газпром» с его «дочками» — все это укладывалось в хорошо известную в мире схему сrony capitalism, где при всей его российской специфике второе слово было важнее первого.
Иначе говоря, в 2000-е годы силовики — какими бы влиятельными они ни казались — выступали инструментами обогащения первых лиц, которые в то время искренне надеялись на то, что они станут частью глобальной финансовой элиты, а их богатство будет умножаться вместе с успехами страны. Совершенно неслучайно в 2008 году А. Миллер мечтал о том, что капитализация «Газпрома» «в ближайшие 7–8 лет» достигнет... $1 трлн. Насколько бы ни были забыты демократические принципы, как бы ни попиралась свобода прессы, в какой бы мере судебная система ни была подчинена исполнительной власти, логика действий власти оставалась экономической. Именно поэтому важнейшими активами оставались реальные ресурсы: шла борьба за новые лицензии на добычу нефти и газа; за участки под застройку в крупнейших городах; за право получить разрешение на организацию свободных экономических зон; за монопольные или квазимонопольные позиции в торговле; за сельскохозяйственные угодья в пригодных для аграрного бизнеса регионах; за предоставление частот для сотовой связи — иначе говоря, борьба за возможность делать бизнес «под крылом» государства. Да, этот бизнес мог быть не вполне «чистым», его могли массированно «крышевать», но он все равно оставался бизнесом. Бизнес-идеология захватившей Россию бюрократии в итоге делала ее договороспособной — даже после войны на Кавказе в 2008 году отношения с Европой были нормализованы, «не успев испортиться». Такой подход потребовал активного вмешательства государства во время кризиса 2008–2009 годов, в результате чего ценой сократившихся резервов был обеспечен рост благосостояния населения и сохранение основных олигархических корпораций. Эта же идеология привела к мечтам о модернизации — несбыточным, но совершенно верно отражавшим ответы на вызовы, с которыми сталкивалась страна.
Однако Россия так и не стала частью западного мира. Более того, попытка «перезагрузки», предпринятая на фоне масштабной волны «цветных революций», показалась «национальному лидеру» авантюрой. Обогащение в какой-то момент стало выглядеть иррациональным, так как вполне реальной оказывалась вероятность того, что все «нажитое непосильным трудом» окажется не формальной, а реальной собственностью Ролдугиных и им подобных, так как подлинные хозяева даже не смогут воссоединиться со своими состояниями, сосредоточенными за пределами российских границ. Кроме того, важнейшим фактором стала считаться безопасность «первого лица», которому не хотелось повторить путь М. Каддафи и даже В. Януковича. Соответственно, возобладала неэкономическая логика выстраивания власти — и в этой новой реальности бизнес оказался лишним, а задачи были радикально переформулированы.
С одной стороны, основной акцент был перенесен на безопасность — как поддерживаемую популистской легитимностью (Сочи, Крым, пикирование с Западом), так и чисто «техническую» (переформатирование служб охраны, создание Национальной гвардии и т. д.). В этой логике лица, положительно зарекомендовавшие себя в последние годы, пошли на повышение и по сути окружили президента плотным кольцом силовых структур, которые в итоге должны гарантировать его личную безопасность (думаю, уроки турецкого путча не пройдут бесследно и усиление лично подчиненных главе государства не вполне конституционных структур продолжится). Основной упор в «идеологической работе» был перенесен на апологию особости и автаркии; воспитание населения в духе неприязни к Западу; ограничение поездок за рубеж работников силовых структур и «национализацию элиты» через запрет владения собственностью и счетами за границей и т. д. Россия превратилась в «осажденную крепость», а тем, кто недавно считал себя почти глобальной элитой, рекомендовано было довольствоваться тем, что можно найти дома. Это означает, что теперь силовики заинтересованы не в том, чтобы заработать на процветающей стране, а в том, чтобы контролировать ее в любом виде, пусть даже деградирующую и нищую (неудивительно, что с момента возвращения В. Путина в Кремль в 2012 году поквартальные темпы роста ВВП устойчиво падали, но это так никого и не возбудило, даже в период нынешнего кризиса правительство избегает каких бы то ни было мер активной поддержки населения и бизнеса). Лозунг момента понятен: население и предприниматели — это крепостные и тягловые; их интересы нам неважны, для нас главное — сохранить резервы и контроль над финансовыми потоками.
С другой стороны, и это вытекает из только что отмеченного, роль бизнеса сегодня сведена практически к нулю. Власть предержащие понимают: большинство российских бизнесов (за исключением сырьевых) убыточны — и сегодня никто не борется за землю, лицензии, разрешения на строительство или нечто подобное. Интерес представляет только то, что «зубами вырвано» у предпринимателей: средства, полученные в виде налогов, таможенных пошлин, арендных платежей, разного рода сборов или штрафов. «Экономика активов» 2000-х годов скукожилась до «экономики бюджетных потоков» 2010-х. Предпринимательское сообщество практически низведено до положения бессловесных плательщиков дани — вполне характерно, что по тому же «закону Яровой» никто даже не попытался услышать его мнения (в той же степени, как и по «Платону», сносу киосков в Москве и по большинству иных схожих тем). Полностью забывая об экономике, власти открывают перед собой еще бóльшую свободу действий: их не связывают никакие правила, никакие экономические рациональности, никакие соображения выгоды. «Новые силовики» не «крышуют» бизнес — они его уничтожают, считая, что идеология выше политики, а политика — выше экономики. Страна под их руководством выпадает из мирового сообщества еще и потому, что они не видят и не хотят видеть выгодности соблюдения правил. Современная Россия становится совершенно недоговороспособной.
Однако неэкономическая элита сталкивается с двумя проблемами. Первая понятна: никто не идет на государеву службу ради служения Отечеству; все хотят жить в домах, увешанных картинами Айвазовского, и иметь шкаф с большим количеством коробок от обуви, набитых чем-то иным. Однако с каждым новым раундом «зачистки» предпринимателей добиваться этого будет все сложнее. Мало ввезти Courvoisier 1912 года под видом герметика — нужно еще и иметь возможность его продать по выгодной цене, что становится все более сложным ввиду недостатка средств у «среднего класса». Поэтому обогащаться можно будет, только «отрывая» от государственного, т. е. от принадлежащего хозяину, а не «кормясь» со своих вотчин — а это рискованно. С другой стороны, по мере истощения «сторонних» денежных потоков конкуренция за контроль над бюджетным финансированием будет только расти. Именно этим и объясняется «обострение», которое практически все наблюдатели отмечают уже на протяжении целого года: аресты губернаторов, чистки в ФСБ и СК, а теперь, возможно, и на таможне. Власть сейчас будет пытаться совершить невозможное: она захочет, чтобы ее слуги, обученные только воровать, по-прежнему воровали у других, а не у нее самой. Однако, во-первых, этих «других» будет становиться все меньше (самые умные либо переводят свои активы за рубеж, либо распродают все что можно и готовятся к «повышению степени своей персональной мобильности»), и, во-вторых, если люди привыкли воровать, то им все равно, кто станет их жертвой.
Скорее всего, мы присутствуем при зарождении двух новых тенденций. В политической (внутри- и внешне-) сфере российские власти будут становиться все менее предсказуемыми и все более картинно будут нарушать все мыслимые правила (от международных соглашений до регламентов WADA). В экономической сфере ньюсмейкерами окончательно станут одни только силовики, а число их разборок друг с другом будет стремительно приближаться к количеству их «наездов» на представителей бизнеса.
Является ли это агонией режима, как могут подумать некоторые? Вовсе нет — скорее напротив, «война всех против всех» в силовых структурах авторитарного общества и есть тот инструмент, который и держит эти структуры «в тонусе», а заодно и сплачивает обывателей. Во времена «больших чисток» в СССР или в сегодняшней Северной Корее проблемы решались и решаются куда более жестко — и этим режимам суждено было прожить десятилетия. Поэтому есть все основания понаблюдать за начавшимся шоу: эта сага будет долгой и захватывающей. Главное — выбрать безопасное место и запастись попкорном.
От «Русской Фабулы»: возможные очепятки, орфография, пунктуация и стилистика авторов сохранены в первозданном виде.
