Эммануэль Макрон как феномен «третьей силы»
Начну без рассусоливаний с главного тезиса: победа Эмммануля Макрона – яркий образчик нынешнего политического тренда, который условно политологи обозначают как «третья сила».
Как и многие термины этой псевдонауки, он чрезвычайно расплывчатый и недостойный серьезных баталий. Все, что бесспорно в нем, так это три момента. Первый: констатация того, что в странах с давними устоями демократической системы, признаком которой является фактическая двухпартийность, в континууме «правого» и «левого» флангов появляются новички, которые все больше и чаще начинают конкурировать с патриархами системы.
Второе: при этом они не просто исполняют роль таранов для новых претендентов во власть, для которых партстроительство – лишь досадная, но необходимая процедура в этих амбициях. Не только отражают усталость и раздражение общества к одним и тем же поднадоевшим лицам. Но и несут в себе и новые названия, и содержание.
Третье: и это содержание не укладывается в привычную геометрию «правый-левый-центр».
Пожалуй, самым первым и заметным примером тому в европейской практике является движение «зеленых», охватившее многие страны. «Зеленых» уже не просто рассортировать в геометрии «правый-левый-центр»: они эксплуатируют идею глобального масштаба – экологическую. Она достаточно аполитична, и стоит как бы «этажом выше» политического окраса. И хотя «зеленых» чаще всего рассматривают в левом спектре, их электорат куда более пестрый, чем в СДП или какой-нибудь ХДС.
Политика как «отсутствие политики»
Внимательно присматриваясь к галерее политических лиц, можно отметить и другую общую черту. А именно – прагматизм, что на языке политологии получило название Realpolitik. Объективно этот тренд отражает процесс, названный в свое время Робертом Гелбрэйтом «конвергенцией». По простому говоря – слияние, взаимопроникновение «капитализма» и «социализма». И одновременно – деидеологизации политиков в процессе управления.
Если пользоваться словом «политика», то происходит процесс трансформации его смысла – из термина, подразумевающего систему взглядов в термин, означающий действие, целенаправленный процесс.
Для политиков такого сорта именно управленческий прагматизм является «идеологией», что вовсе не исключает определенный набор взглядов, которые позволяют находить сторонников и обретать противников. Обычно они либо маскируют свои взгляды под привычные вывески с добавлением какой-нибудь приставки (типа «новые либералы», «народные демократы» и т.п.). Либо, напротив, придумывают многозначные или совсем новые названия. Например, в литовской практике таковыми были «социальные либералы» Артураса Паулаускаса (партия «Новый союз») или «трудовики» Виктора Успаских. Сам Успаских – успешный бизнесмен (по литовским масштабам - крупного калибра) объяснял, что его боги – здравый смыл и прагматизм. А название партии отражает ориентацию на всех, кто трудится (в том числе бизнесменов и чиновников)– не зависимо от их идеологических взглядов.
К такой плеяде политиков, похоже, стоит отнести и Макрона с его партией «Вперед», название которой абсолютно неидеологично. Уже само ее появление, как и Успаских, буквально накануне выборов, говорит о том, что она потребовалась исключительно как лошадка для въезда в президентский дворец. А если заглянуть в его программу и попытаться связать высказывания, то получается окрошка, где либерализм и социализм перемешаны самым несовместимым с точки зрения традиционной партийности образом. В них есть все, чтобы заарканить и ортодоксального либерала, и социалиста, и центриста.
Тем не менее, при всей этой кашеобразности Макрон понятен и вполне распознаваем. Просто эти приметы лежат в иной системе измерения. Той, где рассуждают в категориях «националист» или «глобалист»; «консерватор» или «модернист»; «евроинтегратор» или «брексист»; наконец, «идеолог» или «прагматик». О том, что это так, свидетельствует география и тон приветствий, которые он получил в первые часы после своего успеха. Это и Оланд, и Меркель, и Жан Клод Юнкер… А если в самых общих чертах охарактеризовать тех, кто за него проголосовал, то, пожалуй, следует выделить в его пользу французов, которые по натуре открыты для перемен и, да простите за тавтологию – открытости к внешнему миру. В то время, как электорат Ле Пен – это консерваторы, традиционалисты, националисты. Формула, «скажи мне, кто твой друг, и скажу, кто ты», кстати, и в этом случае действует безукоризненно. Ле Пен добилась приема у Путина и была обласкана им. В то время, как холодок к Макрону российские придворные СМИ не пытались скрывать даже после такого обидного и позорного провала с Трамнаш.
Насколько сильна «третья сила»?
Как составляющая политической борьбы «третья сила» была всегда. Потому что всегда было масса желающих потеснить засидевшихся во власти. Поэтому нынешняя ее активизация интересна лишь в контексте новизны акцентов. Ибо речь идет не просто о замене одних персоналий на другие – идет борьба между партиями старой и новой формации.
Это хорошо просматривается в Литве, где в 90-е годы вполне сложилась двухпартийная система из консерваторов и социал-демократов. «Третья сила» появилась с конца 90-х и локализовалась в лице трех новых партий: «Нового Союза» А. Паулаускаса, «Трудовой партии» Виктора Успаских и Либерально-демократической партии экс-президента Роландаса Паксаса. Вплоть до настоящего времени они не смогли побороть «старую гвардию», но потеснили ее. При этом принципиально изменился характер власти: она усложнилась, стала коалиционной. Например, на последних выборах в 2016 ее разделили консерваторы с новым игроком – Союзом крестьян и «зеленых». Они оттеснили СДП на третье место, а места в Сейме между главной парой распределись почти на равных. Довольно впечатляющего результата добилась и в 2004 году Трудовая партия.
Означает ли это, что «третья сила» осилит тертых в политике старожилов? Почему бы нет? Ведь новые партии быстро набираются опыта. Исход, видимо, будет зависеть и от того, насколько гибкими, способными на новые вызовы и перемены окажутся обе стороны.
